— Тогда, — все так же настойчиво продолжал Притчер, — почему вы не уберете мое обращение, если думаете, что это укрепит меня? Теперь я вряд ли могу вызывать недоверие.

Вот это — никогда, Притчер. Пока ты находишься на расстоянии вытянутой руки или выстрела бластера от меня, ты будешь крепко схвачен обращением. Если в это мгновение я бы освободил тебя, то в следующее был бы мертв.

Ноздри Генерала расширились:

— Обидно, что вы можете так думать обо мне.

— Я не хотел обижать тебя, но ты не можешь представить, какими были бы твои чувства, если бы они свободно формировались вдоль линий твоих естественных побуждений. Человеческий ум сопротивляется контролю. По этой причине обычный гипнотизер-человек не может загипнотизировать другого против его воли. Я же могу, потому что я не гипнотизер, и, поверь мне, Притчер, негодование, которое ты не можешь проявить, — и даже не знаешь, что обладаешь им, — это то, с чем мне бы не хотелось столкнуться.

Притчер склонил голову. Чувство пустоты охватило его, и в душе остались уныние и глубокая обида. С усилием он произнес:

— Но как вы можете доверять этому человеку? Я имею в виду, полностью, так, как вы можете доверять мне, с моим обращением?

— Ну, полностью, пожалуй, не могу. Вот поэтому ты должен лететь с ним. Видишь ли, Притчер, — и костлявый Мул погрузился в глубокое кресло, на фоне мягкой спинки которого он выглядел словно одушевленная зубочистка, — если он наткнется на Второй Фонд и если ему придет на ум, что вступить в соглашение с ними может быть выгоднее, чем со мной… Ты понимаешь?

Свет глубокой удовлетворенности озарил глаза Притчера.

— Это уже лучше, сэр.

— Вот именно. Он должен быть на свободном поводке — но не больше.

— Конечно.

— И… хм… Притчер. Молодой человек хорош собой, приятен и чрезвычайно обворожителен. Не дай ему надуть себя. У него опасный и бессовестный характер. Не попадайся ему, пока хорошо не подготовишься к встрече с ним. Это все.

Мул снова остался один. Он погасил свет, и стена перед ним вновь словно растворилась. Теперь небо было пурпурным. И город на горизонте окутала светящаяся дымка.

Для чего все это? И если он станет хозяином всего, что тогда? Неужели от этого такие люди, как Притчер, перестанут быть стройными и высокими, самоуверенными и сильными? Или Бейл изменит свои взгляды? И станет ли он, Мул, другим, не таким, каким был?

Он мучился сомнениями. Что ему нужно в конце концов?

В глубине мозга замерцал холодный предупредительный огонек. Мул следил за передвижениями человека, входившего во дворец. И почти против своей воли он ощутил, как волокна его мозга омывает волна эмоционального удовлетворения.

Он без труда узнал его. Это был Ченнис. Здесь Мул увидел не единообразие, а примитивную стихию сильного ума, нетронутого и не оформленного ничем, кроме разнородного беспорядка Вселенной. Ум корчился в потоках и волнах. На поверхности тонким, ровным слоем лежала настороженность с пеной циничного разврата в ее скрытых водоворотах. А под ним находился сильный поток эгоизма с водопадами — то здесь, то там — жестокого юмора. А под всем этим расположилась глубокая, спокойная заводь честолюбия.

Мул почувствовал, что мог бы спрямить и запрудить поток, выпустить воду из заводи и повернуть в другое русло, осушить один поток и дать начало другому. Но что из того? Если бы он мог склонить кудрявую голову Ченниса в полнейшем обожании, изменило бы это его собственную гротескность, заставлявшую избегать дня и любить ночь, сделавшую его затворником внутри Империи, которая безоговорочно принадлежала ему?

Дверь за ним отворилась, и Мул повернулся. Прозрачность стены затемнилась, и темнота сменилась беловатым сверкающим свечением.

Бейл Ченнис беспечно уселся и сказал:

— Такая честь для меня вовсе не неожиданность, сэр.

Мул всеми четырьмя пальцами потер свой хобот. И голос его прозвучал несколько раздраженно:

— Почему же, молодой человек?

— Я думаю, предчувствие. Если забыть о том, что я слушаю сплетни.

— Сплетни? О каких из нескольких десятков вариантов ты говоришь?

— О тех, в которых говорится, что планируется новое Галактическое наступление. У меня есть надежда, что это правда и что я мог бы сыграть соответствующую роль.

— Значит, ты думаешь, что Второй Фонд существует?

— А почему бы и нет? Это может сделать жизнь намного интереснее.

— А это тебя тоже интересует?

— Конечно, сама его таинственность! Что еще может быть предметом стольких догадок? Газетные приложения заполнены только этим в последнее время, и это что-то да значит. В «Космосе» было сочинение одного из авторов, бред о мире существ с чистым разумом — Втором Фонде, — которые развили психическую силу до энергий достаточно больших, чтобы конкурировать с любой из известных физической науке. Космические корабли могут разрушаться на расстоянии световых лет, планеты могут сходить с орбит…

— Интересно. Да. Но у тебя есть какие-нибудь соображения поэтому поводу? Ты согласен с этой идеей умственной энергии?

— Ради Галактики, нет! Вы думаете, такие существа, как эти, остались бы на своей планете? Нет, сэр. Я думаю, что Второй Фонд остается засекреченным потому, что он слабее, чем мы думаем.

— В таком случае, я смогу легко объясниться. Что ты скажешь насчет того, чтобы возглавить экспедицию по обнаружению местонахождения Второго Фонда?

На мгновение Ченнис оказался подхваченным неожиданным напором событий на несколько большей скорости, чем он был готов. Его язык явно забуксовал — молчание затянулось.

Мул сухо произнес:

— Ну?

Ченнис наморщил лоб:

— Конечно. Но куда я должен отправиться? У вас есть какая-нибудь информация?

— С тобой будет Генерал Притчер…

— Значит, не я возглавляю экспедицию?

— Суди сам, когда я закончу. Ты ведь не из Фонда, ты уроженец Калгана, так? Тогда у тебя смутные знания о Плане Селдона. Когда распадалась Первая Галактическая Империя, Хэри Селдон и группа психоисториков, анализируя будущий ход истории математическими средствами, основали два Фонда, по одному в каждом конце Галактики, и сделали это так, чтобы экономические и социальные силы, медленно эволюционировавшие, превратили Фонды в ядро Второй Империи. Хэри Селдон планировал завершить это за тысячу лет, а без Фонда на это ушло бы тридцать тысяч лет. Но он не учел меня. Я мутант, и меня не могла предсказать психоистория, которая может иметь дело только со средними реакциями масс. Ты понимаешь?

— Вполне, сэр. Но как это затрагивает меня?

— Ты скоро поймешь. Теперь я намерен объединить Галактику и достичь цели Селдона за триста лет. Один Фонд — мир точных наук — все еще процветает под моим правлением. В условиях процветания и порядка Союза атомное оружие, которое они разработали, способно одолеть все что угодно в Галактике, кроме, наверное, Второго Фонда. Поэтому я должен больше о нем знать. У Генерала Притчера определенное мнение, что его вообще не существует. Я знаю другое.

— Как вы можете знать, сэр? — деликатно спросил Ченнис.

И в словах Мула неожиданно прорвалось возмущение:

— Потому что в умы, находящиеся под моим контролем, кто-то проник! Тонко! Неуловимо! Но не настолько неуловимо, чтобы я не мог заметить. И это вмешательство усугубляется, и поражает ценных людей в такие ответственные времена. Теперь ты понял, почему определенная осторожность сдерживала меня все эти годы? Вот для чего ты нужен. Генерал Притчер — лучший человек, оставшийся у меня, поэтому он больше не надежен. Конечно, он этого не знает. Но ты не обращенный — а значит, не можешь быть обнаружен немедленно как человек Мула. Ты можешь обманывать Второй Фонд дольше, чем это мог бы делать любой из моих людей, может, хотя бы чуть дольше. Ты понимаешь?

— Мм …м. Да. Но извините за вопрос, сэр, — как именно повреждают этих ваших людей? Чтобы я мог обнаружить перемену в Генерале Притчере, в случае, если такое произойдет. Они опять становятся не обращенными? Они перестают повиноваться?