Внешний вид здания словно предупреждал о царившей разрухе внутри самой винокурни. Выщербленный кирпичный пол застилала прогнившая солома, вдоль стен в беспорядке громоздились ржавые решетчатые ящики для бутылок и старые бочки. Воздух был спертым и душным, рабочие, которых они видели в сумрачных отсеках цеха брожения и на складе, поражали своим оборванным видом.
Гарнер нашел мастера, и между ними завязался горячий спор о возмутительном состоянии предприятия. Уитни ничего не оставалось делать, как одной отправиться на экскурсию по винокурне. Угрюмые, одетые в лохмотья рабочие провели ее сначала в огромный цех, где, собственно, и производилась перегонка и где лицо опалял пылающий жар, а затем в помещение, куда поступал готовый ром. Она попросила разрешения попробовать свежую партию. Рабочие подозрительно осмотрели элегантное бархатное платье Уитни, меховую накидку и муфту из горностая и довольно грубо отказали ей.
Ничуть не обескураженная их грубостью, она решительно заявила:
— Я все равно намерена попробовать ром… даже если мне придется самой его зачерпнуть!
Последовала молчаливая дуэль упрямых взглядов, после чего ей передали оловянную кружку с только что сваренным ромом. Под настороженными и угрюмыми взглядами рабочих Уитни сделала один глоток и постаралась скрыть свое смущение.
— Ну? — мрачно спросили ее.
Уитни не успела ответить, так как в эту минуту вошел Гарнер, который повсюду ее искал и отнюдь не обрадовался, застав в обществе грубых мужчин, да еще с кружкой рома в руке.
— Я только что попробовала, — невозмутимо сказала она и протянула ему кружку. — По-моему, тебе тоже стоит попробовать. Это совершенно не похоже на тот ром Таунсендов, которым меня угощал твой дед.
Против своего желания Гарнер отведал напиток, и от кислого водянистого вкуса у него свело челюсти. Предложив Уитни руку, он поспешно покинул завод, и только когда они уже приближались к дому, отозвался наконец на мягкое пожатие ее руки.
— Ты расстроен, — сказала Уитни, подводя итог их общим впечатлениям. Ей было ясно, что производство рома на предприятии сильно пострадало от безразличия к делу, характерного для Таунсендов, которые думали только о получении прибыли.
— Проклятие! — Гарнер с досадой ударил по колену рукой, затянутой в перчатку. — Производство рома под маркой Таунсендов заложило основы нашего семейного состояния. И очень тяжело видеть, до чего все деградировало! Эта винокурня позорит наше имя!
Уитни с сочувствием отнеслась к его возмущению. Ведь продукция винокура — это его гордость.
— Так сделай же что-нибудь.
— Например? — выпалил он, с опозданием устыдившись своей резкости. — Передать дело в твои руки?
— В мои?! — Ее глаза осветились радостью, что он прочитал ее затаенные надежды. — Великолепная мысль! Только… Я ничего не понимаю в роме. Зато твой дедушка отлично в нем разбирается, и ему страшно надоело сидеть без дела. Он может меня научить, точнее, нас, и тогда мы сможем…
Мрачный взгляд Гарнера заставил ее замолчать.
— Он больной и страшно вздорный старик, Уитни.
— Ты так думаешь? — Она просияла от радости, что он решительно не запретил ей участвовать в деле.
— Он же инвалид, вынужден передвигаться только в своем кресле…
— Которым он пользуется как тараном. Ты когда-нибудь пробовал сдвинуть его кресло с места?
Гарнер повернулся к ней, глядя в сияющие зеленые глаза и на раскрасневшиеся щеки:
— Что ты хочешь сказать?
— Что он гораздо крепче и сильнее, чем вы все думаете. — Ее теплая улыбка в который раз оказала на него смягчающее действие. — В конце концов, он ведь тоже из железных Таунсендов.
— Хорошо, я подумаю.
И Гарнер действительно думал об этом весь день, пока показывал Уитни город. И наконец сообразил, что ему предоставляется исключительно редкая возможность занять жену. Уитни очень хочет что-нибудь делать. Что ж, он не станет возражать, пусть даже она займется своим прежним делом в партнерстве с его упрямым и вспыльчивым дедом. В первый раз у Гарнера появилась возможность тоже поторговаться с ней.
Он приказал кучеру отвести их на огромный рынок, раскинувшийся под открытым небом. Когда они вышли из кареты и оказались в шумной толпе, Гарнер хитро сощурился, заметив возбуждение Уитни. Вокруг шла бойкая торговля, покупатели и продавцы старались перекричать друг друга, ожесточенно торгуясь и сбивая цену. Уитни оживилась, глаза ее загорелись.
— Эзра и винокурня. Что ж, мне было бы легче согласиться с этой идеей, — сказал он ей на ухо, чтобы она могла его расслышать, — если бы ты научилась распоряжаться деньгами как достойная жена. — Он достал из кармана жилета две блестящие монеты и поднял перед загоревшимся взглядом Уитни. — Вот попробуй. Купи на них все, что пожелаешь. — Он махнул рукой, охватывая бесчисленные прилавки и повозки, вокруг которых бурлила толпа. Уитни не решалась взять деньги, тогда он вложил ей монеты в ладонь и загнул пальцы. — Просто спроси цену, и если она меньше десяти долларов, отдай им деньги. Но только не торгуйся.
Уитни волновалась. Не торговаться! Холод монет в руке был таким непривычным. В сопровождении Гарнера она пробиралась в толпе, плотно заполнявшей проходы между торговыми рядами, над которыми стоял многоголосый шум и крики, и сердце у нее учащенно забилось, а в горле пересохло. Несколько раз Уитни останавливалась перед прилавками, которые выдавали ее растущий интерес к предметам женского туалета, но каждый раз у нее словно сжималось горло.
Она понимала, что испытывает терпение Гарнера, и ее смятение усиливалось.
— Извини, но я не могу! — наконец призналась она, вернула ему монеты и поспешила к карете.
Однако Таунсенды издавна славились своим упрямством перед лицом непреодолимых препятствий. И в этом смысле Гарнер был самым железным из Таунсендов. Выждав два дня, он намекнул, что приближается Рождество и ей наверняка захочется послать какие-нибудь подарки своему отцу и тетушке. Уитни сразу погрустнела, но наотрез отказалась посетить магазин.
Последнее время она все чаще вспоминала о своих родных местах, об отце, о тетушке Кейт. Уитни начинала о них беспокоиться. Кейт обещала ей навестить Блэкстона в Питсбурге и написать об исходе суда. Теперь, по прошествии почти полутора месяцев, отсутствие известий стало тревожить Уитни. Наверняка суд уже закончился. Не стряслось ли чего плохого с отцом или тетушкой Кейт?
В конце концов она уступила уговорам Гарнера, и как-то утром он отвез ее в торговый район, но сердце у нее было не на месте. Она нехотя выбрала для отца трубку и табак, а для тетки шерстяную вязаную накидку и шляпку, но отказалась сама расплачиваться за покупки. Гарнер немного подождал, глядя на ее строгое лицо, чувствуя в ней неясную для него борьбу, затем сам за все уплатил, сразу отвел ее в карету, положил покупки на противоположное сиденье и, взяв за плечи, повернул к себе лицом: — В чем дело, Уитни?
— Ничего. Я… Просто мне не нравится пользоваться деньгами. Слишком уж легко и просто… Мне кажется, в этом есть что-то нехорошее, неправильное. — Она смущенно взглянула на Гарнера, надеясь, что он не сердится и не станет настаивать на своем.
— Но это еще не все… — предположил он и по ее помрачневшему лицу понял, что угадал. — Что случилось?
Но, заметив ее беглый взгляд на покупки, сразу догадался о причине ее грустного настроения.
— Мой отец, Гарнер, — прошептала она, не решаясь поднять на него глаза из опасения увидеть его рассерженным. — Тетя Кейт мне не пишет. Она должна была написать, когда… — Слезы подступили к ее горлу, и она замолчала.
Гарнер задумался. Ее отец! Конечно, она скучает по своей семье и все время думает о том, как им пришлось расстаться… и кто в этом виноват. Чувствуя, как она замкнулась в себе, он не на шутку испугался. Затаив дыхание, он приподнял ее лицо и всмотрелся в ее глаза.
Он не увидел в них ни обвинения, ни злости, ни отречения. Напротив, в глубине огромных потемневших глаз он прочитал ее верную и страстную привязанность к нему. Его охватило чувство теплой благодарности, и он приник к ее губам. Она ответила ему на поцелуй и прижалась к его груди. Облегченно вздохнув, он обнял ее.
