Впервые она задумалась о том, какую жизнь он вел там, в Бостоне. Конечно, он богат. Об этом говорят пуговицы из настоящего золота и все такое. Вероятно, у него есть слуги. А семья? Есть ли у него семья? Она уже многое о нем знала: о его чистоплотности, о вкусах в еде, о его непреклонной преданности долгу, о его гордости. Но самое главное — его амбиции, страхи, желания, его прошлое — оставалось для нее загадкой. Затем у нее в голове всплыли еще более важные вопросы. Что означает ее брак для будущего жителей Рэпчер-Вэлли? И что намерен делать с такой женой, как она, этот джентльмен из Бостона?

На половину своих вопросов Уитни получила ответ на следующее утро, когда узнала, что Гарнер провел в лесу очередной рейд. Вернувшись, он кивнул ей, немного перекусил и сразу улегся спать. Уитни снова увиделась с ним только пополудни. Долгое утро она провела в таверне Дедхема, где ее буквально осаждали женщины. Каждая принесла с собой какой-нибудь подарок для обустройства домашнего хозяйства, сопровождая его советами из опыта собственной супружеской жизни. И то и другое изрядно пугало Уитни. Неужели у нее будет свой дом?

Наконец в таверне появилась взволнованная тетя Кейт с небольшим кожаным мешком, в котором были вещи Уитни. Они обнялись, тетушка Кейт заплакала, а Уитни как могла ее утешала. Когда она спросила об отце, Кейт промолчала, что само по себе было выразительно, и рассказала о том, что к Блэку приходил Чарли Данбер, и они отпраздновали его освобождение, выпив полкувшина лучшего виски Блэка. Под давлением Уитни Кейт призналась, что опасается за Блэка из-за его клятвы продолжать изготовлять виски: «Пусть хоть сам черт придет сюда!»

Уитни пожелала сразу же отправиться к отцу и уговорить его вести себя тихо до ухода солдат, но Кейт не пустила ее, убедив, что своим появлением она только разбередит его ярость. Уитни смотрела вслед уходящей тетке со страшной тоской и тревогой.

Днем она поднялась наверх, чтобы подумать в тишине, но застала там полуодетого, без сапог и рубашки, Гарнера, который брился. При звуке открывшейся двери он круто обернулся и весь спружинился, но, увидев Уитни, успокоился и выпрямился. Какую-то секунду она видела перед собой только черные завитки волос на его широкой груди. Оба крайне смутились, покраснели и отвернулись друг от друга.

Позднее он заметил, что она несет из ручья кувшин с водой для Луизы Дедхем, и порекомендовал ей предоставить эту работу Бенсону или Дедхемам. Он попытался забрать у нее кувшин, но она упрямо потянула его к себе, и они оказались вплотную друг к другу. Гарнер коснулся пальцами ее руки, и между ними словно искра пробежала. Она безвольно выпустила кувшин из рук, но он не двигался и стоял, глядя сверху вниз на ее соблазнительные губы. И только внезапное появление Луизы Дедхем заставило их разойтись.

Когда вечером он провожал Уитни наверх, она уже с трудом подавляла в себе желание прильнуть к чему, оказаться в его сильных жарких объятиях. Гарнер чувствовал себя не лучше. Весь вечер он исподволь посматривал на ее юбки, тоскуя по наслаждению, которое они скрывали. Все его существо сконцентрировалось на одной мысли: Уитни принадлежит ему, она его женщина, его жена. Они связаны законными узами, имеют право принадлежать друг другу.

— Сегодня днем тетя Кейт принесла мне кое-какие вещи. — Уитни повернулась к нему и увидела, как в его глазах отражается золотистое пламя свечи. Все ее тело напряглось, и она без слов протянула ему рубашку, которую он одолжил ей накануне. Таунсенд не сделал попытки взять ее, и Уитни опустила рубашку. — Конечно, сначала мне следовало бы ее выстирать.

Он с запозданием взял рубашку, но теперь уже она не выпускала ее. Когда он решительно дернул рубашку к себе, рука Уитни потянулась за ней, а вместе с ней… и вся она. Ближе… ближе…

— У меня еще есть рубашки… Уитни. Много. — Когда она оказалась достаточно близко, он положил руки ей на талию и стал снимать с нее напряжение мягкими, ласкающими движениями.

— Я знаю. Че-четыре… — Рубашка выпала у нее из рук. — У вас четыре рубашки.

— Нет. — Гарнер покачал головой, продолжая сокращать расстояние между ними. — Сорок. По меньшей мере сорок.

— Сорок рубашек?! — Уитни едва слышала свой голос, так колотилось у нее сердце. — Но человек не может носить одновременно больше одной рубашки!

— Верно. — Он крепко привлек к себе ее нежное тело, и по нему пробежала дрожь. — Наверное, мне понадобится помощь… чтобы носить их. — Он нагнул голову, глядя на ее полуоткрытые губы. — Помоги же мне, Уитни.

Глухой от страсти голос Гарнера заставил ее всю загореться, и она порывисто обняла его и, привстав на цыпочки, подняла лицо навстречу его поцелую. Он терзал и нежно покусывал ее губы, а потом проник в сладостную влажность ее рта, и она страстно отвечала на его призыв, изнемогая от желания.

Он застонал, и его ласки стали еще более пылкими в предвкушении упоительного наслаждения.

Кровь бурлила в их жилах, лица пылали, глаза сверкали от возбуждения. Наконец они сообразили, что еще одеты. Гарнер нетерпеливо освободился от кителя и рубашки, затем помог Уитни стянуть юбки, бросив их к ногам. За ними последовала ее рубашка, а вместо нее он надел на нее свою и гладил выступившие под тонкой тканью ее затвердевшие соски.

— На тебе она кажется намного лучше, — тихо проговорил он, по-мальчишески улыбнувшись, отчего чеканные черты его красивого породистого лица приобрели невероятную мягкость, очаровавшую Уитни.

Он поднял ее и перенес в кровать. На ней оставались только его рубашка и ботинки, и вскоре он снял их, любовно поглаживая ее тонкие щиколотки, нежные ступни и сильные, красиво изогнутые лодыжки. Прикосновения его ладони обжигали ей кожу, заставляя вздрагивать от восторга, пронизывающие потоки которого словно смывали ее девичье смущение и сдержанность.

— Я все время смотрел на твои ноги… Мне так хотелось касаться их, — проговорил он тихо, приподнимая ее колено и покрывая его легкими поцелуями. — Они такие сильные и гладкие, неудивительно, что ты бегаешь, как породистая лошадка. — Он провел рукой выше, по внутренней стороне ее бедра, и, вздрогнув, Уитни приподняла другую ногу и сжала его руку бедрами.

— Хотите осмотреть и мои зубы, майор? — сказала она, подавляя желание извернуться, чтобы его рука коснулась пульсирующего места между бедрами..

— Нет. — Он рассмеялся и показал ей руку, на которой еще краснел след ее укуса. — Как видишь, у меня есть веские доказательства того, что зубки у тебя крепкие и здоровые. Предпочитаю снова побродить руками по твоему нежному телу. — Голос его пресекся, и он наклонился к ее лицу: — Опять укусишь меня?

— А ты хочешь?

Она стала быстро и нежно покусывать его нижнюю губу, а затем приникла к его рту в страстном поцелуе.

Любовный жар ее поцелуев пронизывал его, вызывая ответный огонь, и в это мгновение он почувствовал и постиг всем сердцем темпераментную и нежную натуру Уитни. Она была чистой стихией, как горячий пар, что поднимается над котлом винокурни, как ревущее пламя, что выделяет чистое крепкое виски из перебродившей массы, как холодная черная земля, терпеливо взращивающая зерно, из которого потом родится этот опьяняющий напиток. В ней причудливо сплавились непосредственность и интуиция, нежность и страстность, дерзкая отвага и поразительная, щемящая ранимость; в ее теле скрывались все тайны мироздания и самой жизни, неудержимо его притягивающие.

— Знаешь, в первый раз было так… так изумительно, как будто мне все это приснилось, — прошептал он, губами касаясь ее горла. — Господи! Как я тебя хотел, Уитни, как я вспоминал… всю тебя! — Он ласкал ее, зарывшись лицом в ее шелковистые гладкие груди.

Затем он проник в нее своим горячим копьем, и она целиком отдалась мучительно-сладостному ощущению этой проникающей силы. В прохладной комнате она вся пылала, с восторгом вручая ему себя. Его горячие губы зажгли огненную дорожку между грудями и с невыразимой нежностью теребили ее соски, после чего скользнули ниже. Уитни содрогалась от желания, когда он стал целовать ее внизу живота, затем ладонями обнял ее за ягодицы и нагнулся к золотистым завиткам, украшающим мягкий холмик в развилке ее нежных и стройных бедер.