Милостивый Боже! Эта девушка — самое немыслимое и неслыханное создание на свете…

И необычайное, а также чрезвычайно привлекательное, вмешался его внутренний голос. Да, неохотно признал он, чертовски привлекательное!

И, опять послав лошадь в галоп, он на бешеной скорости влетел в поселок. У кузницы он бросил поводья дядюшке Рэднору без обыкновенного напоминания, чтобы он как следует ее вытер и вычистил, и сразу устремился в таверну, даже не заметив двоих своих людей и тетушку Харриет Делани, которые шли к ней на ферму и при его появлении бросились врассыпную. Он ворвался в таверну и взлетел в свою комнату на втором этаже, на ходу стаскивая с себя китель и весь кипя от бури чувств.

Эта неотразимая бестия была то дерзкой, то невинной, то вызывающей, то нежной, но всегда непредсказуемой. Она умела подольститься и бессовестно торговалась, как будто это доставляло ей удовольствие, а своей речью одновременно напоминала и проповедника, и ловкого коммерсанта. Она была смелой и отчаянной, как мужчина, носила кожаные штаны и пила виски. Ее бедра плавно покачивались во время ходьбы, и она всю ночь шлялась по лесу в обществе мужчин.

Скольких мужчин, хотел бы он знать. Каких мужчин? Кто они? Неужели она тоже отвечала на их поцелуи своими нежными и податливыми губами, заманивая их своим теплым острым ароматом, который сохранялся у них после того, как она уходила?

Он застонал и лег лицом на колючий матрац, набитый сеном, упершись ногами в спинку короткой для него кровати. Перед его глазами мелькали яркие пятна… прозрачный цвет зеленоватого моря, цвет спелой вишни, золотисто-коричневое сияние… как порочное сияние вокруг ее головы. Порочное сияние — отличный образ для ее описания. Она шла навстречу его объятиям отважно и трепетно, и в этом, а также в ее честной открытости ощущался привкус ее добродетели, невинности и полное отсутствие женского кокетства.

Уиски Дэниелс была полной противоположностью его представлению о женщине, и вместе с тем его неудержимо влекло приникнуть к этому теплому и противоречивому существу. Она возбуждала в нем мужское начало, как это не удавалось до сих пор ни одной женщине — ни Аманде, ни Хлое…

Аманда… Хлоя… У Гарнера вдруг замерло сердце. Достаточно было произнести в уме эти имена, и это всегда заставляло его опомниться, вернуться в рамки жестко установленных нравственных норм. Вот и сейчас его словно толчком выбило из состояния крайнего возбуждения, и он сразу осознал, что он натворил, и ужаснулся. Господи милостивый!

Он притащился в эту глушь для исполнения воинского долга, в надежде добиться почестей. А вместо этого скитается по лесу с какой-то дерзкой полудикой плутовкой?! Позволил ей отвлечь себя от ясно поставленной цели! Он беспокойно повернулся на спину, смятенным взглядом уставился в потолок. Снова весь содрогнулся от растерянности перед своей роковой слабостью.

Уже два раза женщины переворачивали его жизнь. Дважды они искушали его и предавали. Дважды он повергал в ужас свою семью, позорил ее имя и честь… и все из-за этих проклятых женщин, противостоять которым он был не в силах и которые вовлекали его в страшный водоворот своей коварной стихии. И только сейчас, после долгих лет жесткого воздержания и строжайшей самодисциплины, ему наконец-то представилась возможность завоевать прежнее уважение своей семьи и занять принадлежащее ему по праву место главы преуспевающей компании Таунсендов. И ничто, с угрюмой решительностью поклялся он себе, ничто этому не помешает!

— Если у вас возникнут трудности с реквизированием продуктов у местного населения, — сказал Таунсенд, имея в виду содержание документа, который он вручил лейтенанту, как только тот вошел в комнату, — тогда тащите этого Данбера к таверне и привяжите его к их проклятому «шесту свободы». И оставьте его там под охраной на всю ночь! Скоро до них дойдет, что я не намерен шутить с ними. — Он раздраженно натянул вторую перчатку и решительно одернул китель. — И пока этим занимаетесь, можете согнать этих олухов Делбертонов и допросить их, откуда появился этот шест. Это публичное оскорбление нации… призыв к мятежу!

Он умолк и стал поглаживать виски, успокаивая мучительную головную боль, и ему сразу же представилось видение шеста свободы высотой в двадцать футов, который появился на поляне в прошедшую ночь. Это был свежеошкуренный ствол сосны, врытый на несколько футов в землю и украшенный грубо вырезанной надписью: СВОБОДА. Таунсенд был уже знаком с этой формой протеста против «акта», против налогов и против присутствия в Рэпчер-Вэлли федеральных войск. Во время своего продвижения на запад они видели десятки таких шестов, которые таинственным образом за одну ночь появлялись на общественной земле. И казалось, никто из местных жителей понятия не имел, как он здесь оказался.

Больше всего Таунсенда бесило, что ни один из его солдат не обратил внимания на шум и возню, которыми должно было сопровождаться установление этого столба. Он видел в этом тревожный признак их ослабленного голодом состояния, которое усугублялось сопротивлением со стороны населения.

— Люди уже готовы к разведке? — Майор обернулся к своему подчиненному и заметил, что тот очень бледен и выглядит больным.

— Думаю… вряд ли, сэр. — Исхудавший лейтенант судорожно сглотнул и собрал всю свою храбрость. — Это все из-за сидра, сэр. Они напились его и…

— Сидра? Какой еще сидр? — Таунсенд вздрогнул, когда сделал единственно возможный вывод. — Тот сидр, что конфисковали?

Брукс нерешительно кивнул и отступил на шаг, приготовившись к взрыву ярости командира. И майор его не разочаровал.

— Черт побери! Да кто им дал… Как они…

Брукс беспомощно развел руками и начал что-то заикаясь мямлить, и тогда майор бросился из комнаты, чтобы самому все узнать. Вскоре он уже размашисто шагал по лагерю, закипая от ярости и стискивая кулаки.

Повсюду валялись солдаты девятого мэрилендского отряда волонтеров, вялые и бесчувственные. Вдоль центральной дорожки были разбросаны опустошенные ими глиняные кувшины из-под сидра. Живописными кучками мужчины лежали вокругслабо дымящихся костров, вокруг палаток и под деревьями. Железный майор разъяренно орал наних и изо всех силпинал сапогами. Нескольким солдатам удалось кое-как подняться на ноги, другие толькопьяно ухмылялись, нобольшинство напившихся до бесчувственного состояния отзывались на его пинки могучим храпом. Никто не был в состоянии подняться с колен, а одного беднягу нашли валяющимся лицом вниз в ледяном ручье. Майор ухватил его за ремень и за воротник и вытащил на берег, яростно рыча, что если он еще не умер, то скоро об этом пожалеет.

— И все это… — майор повернулся к Бруксу, в бешенстве вытаращив глаза, и голос его сорвался до визга, — и все это из-за нескольких кувшинов проклятого сидра?!

— Они пили на пустой желудок, майор. — Брукс машинально потер свой живот. — К тому же они крайне утомлены. Так что сидр бросился им в голову. Мы не проверяли его, но, должно быть, напиток довольно крепкий. И, начав пить, они уже не могли… Прошу вас, майор… — Но потемневшее от ярости лицо майора заставило его поспешно отказаться от призыва к снисходительности.

Майор замер на месте, с возмущением сознавая крушение своих планов. Их послали сюда поддержать закон, установить порядок и спокойствие… и только посмотрите на них! Пьяные в стельку, злые и распустившиеся солдаты… презренный сброд! Ему приходится сражаться не только с этими проклятыми винокурами и упрямыми местными жителями, которые их поддерживают, но и со своими людьми, принуждая их выполнять свой долг, в чем они присягнули. Если бы ему дали в командование благородных драгун, он вычистил бы это паршивое гнездо за каких-нибудь три дня!

Он круто развернулся и направился к кузнице, чувствуя в пустом желудке привычную тупую боль. Сам оседлав лошадь, он понесся галопом куда глаза глядят, чувствуя, что от распиравшей его ярости может в любую секунду взорваться.