Воздух здесь стал теплым и душным, повсюду жужжали комары, атакуя незащищенные участки кожи испанцев. Люди сильно потели под своими доспехами и хлопковыми одеждами. На некотором расстоянии от них доносились звуки, которые испанцы никогда до сих пор не слышали: глубокие, полнозвучные львиноподобные рыки, которые для испанцев были словно крики стражей ада, — и все это вкупе со странными трелями, просверливающими мокрый лес. Испанцам уже приходилось слышать от своих туземных гидов достаточно басен о том, что антис едят человеческое мясо, и о том, что испанцы должны предстать перед ними настоящими гастрономическими деликатесами. Гиды все же не стали слишком пугать пришельцев и объяснили причину зловещих трелей, показав на вершины гигантских деревьев, чьи основания составляли в диаметре более 20 футов. Гиды ответили, что источники звуков — «уру-кусиллу-куны», или паукообразные обезьяны. Львиноподобные рычания также издавали обезьяны, но проводники называли их другим словом. Сами проводники, несомненно, нервничали, слишком хорошо зная, что враг находится близко и в любой момент может броситься в атаку. Вопрос был не в том, будет ли отряд атакован, а в том, как, где и когда. Священник-иезуит Блас Валера писал:
«Те, кто живет в… [Антисуйю]… едят человеческое мясо, они свирепее тигров, они не знают ни Бога, ни закона, они не знают, что такое добродетель. Они не имеют идолов и никакого их подобия. Они поклоняются дьяволу, когда он представляет себя в форме какого-нибудь животного или змеи и разговаривает с ними. Если они в ходе военных действий захватят пленного… и им будет известно, что это человек низкого ранга, то они четвертуют его и отдадут конечности своим друзьям и слугам в пищу или продадут на мясном рынке. Но если это будет человек благородного происхождения, то вожди соберутся со своими женами и детьми и, подобно служителям дьявола, разденут его, привяжут его живым к столбу и разрежут на куски кремневыми ножами и лезвиями, — не с тем чтобы отрезать конечности, но для того, чтобы извлечь мясо из самых мясистых частей: из икр, бедер, ягодиц и мясистых частей рук. Мужчины, женщины и дети окропляют себя кровью, и все они очень быстро пожирают мясо, совершенно никак его не готовя и даже не прожевывая. Они заглатывают его полным ртом — так чтобы несчастная жертва могла видеть, как ее поедают живьем».
Хотя каннибализм и существовал на отдельных участках Атлантического побережья Бразилии, рассказы священников об индейцах племени антис представляли собой чистую небылицу — все эти домыслы сочинялись о народе, чей характер и уклад были настолько чуждыми и высокогорным инкам, и испанцам, что у них поневоле возникали страх и отвращение. Так или иначе, у испанцев не было разумных причин воспринимать эти апокрифические истории как истинные. Как далеко простирался этот лес и сокрыты ли в нем были богатые империи, изобилующие золотом, — этого никто не знал. В конце концов, большая часть континента являла собой терра инкогнита, и о лабиринтных пространствах этой ничейной земли можно было только догадываться. Впереди могут лежать новые империи, наполненные таким богатством, которое превзойдет любое воображение, а может поджидать и смерть столь жуткая, что испанцам придется воочию наблюдать, как их соотечественников поедают живьем. Об этом может быть известно только Богу на небе либо дьяволу в аду.
Продвигаясь вперед гуськом, испанцы подошли к узкому каньону, через который протекали два потока. Перейдя через два моста, сооруженных совсем недавно, они попали на участок земли, расчищенный от деревьев и кустарников. Педро Писарро позднее вспоминал:
«[Когда] около 20 испанцев… [пересекли мост], спрятавшиеся заранее индейцы начали бросать в них… валуны с гор. Эти валуны скатывались с огромной скоростью. Они превратили трех испанцев в месиво. Те испанцы, которые уже успели углубиться в лес, обнаружили там множество индейских лучников, которые начали стрелять в них, ранив многих, и если бы испанцы не обнаружили узкую тропку, ведшую к реке, они все были бы перебиты, поскольку они не могли… [схватиться в рукопашной] с теми индейцами, которые попрятались среди деревьев».
Испанцы попали в явную западню. По словам Титу Куси:
«[Мой отец] узнал от шпионов, которых он расставил на дорогах, о том, что Гонсало Писарро… и многие другие ринулись преследовать его; с Гонсало были и трое его братьев… [И] он [Манко] направился сюда и нашел здесь я не знаю сколько испанцев, — лес был такой густой, что их нельзя было сосчитать… [и] он яростно дрался с ними на берегах реки».
Оказалось, что мосты, которые пересекли испанцы, были недавно возведены воинами Манко, с тем чтобы увести испанцев с обычной тропы и направить их в ту область, где их можно было уничтожить скатывающимися валунами. Подобного же рода западню генерал Инки Манко, Кисо, с успехом использовал в Андах. Но в этот раз вместо того, чтобы подождать, пока б о льшая часть испанцев пересечет мост, воины Манко поторопились сбросить валуны, сокрушив переднюю часть испанской колонны, при этом позволив оставшейся части испанцев вернуться назад на тропу.
Так или иначе, организованная засада заставила испанско-инкскую колонну резко остановиться. Яростные сражения длились в течение всего дня, и антис оказывались практически невидимы для своего испанского противника — настолько умело туземцы (Амазонки) использовали укрытия своего леса. Испанцы наконец отступили. Ночью Гонсало и его люди при свете факелов отошли к тому месту, где оставили своих лошадей; надо было осуществить перегруппировку и решить, что делать дальше: «многие испанцы были ранены, и многие утратили присутствие духа». В ходе дневного сражения испанцы потеряли 36 человек.
Деморализованные своими недавними потерями и встречей с неуловимыми антис, которые были в состоянии осыпать врага градом стрел и при этом оставаться незамеченными, испанцы послали в Куско за подкреплением. Между тем Гонсало Писарро, надеясь предотвратить появление новых засад до того, как прибудут новые силы, послал Инкилла и Уаспара, с тем чтобы они попытались вступить в переговоры со своим братом. Братья должны были известить Манко о том, что если он сложит оружие, то будет спасен; испанцы также передавали через братьев, что они готовы предоставить Манко энкомьенды.
Манко же, в свою очередь, дал приказ, согласно которому все туземцы, сотрудничавшие с испанцами, должны быть немедленно казнены. Он был хорошо осведомлен о том, что испанский отряд достаточно многочислен и хорошо вооружен и что три его единокровных брата занимают там главенствующие позиции. Манко также был зол на Паулью за то, что тот отверг предложение принять участие в восстании, а также за то, что тот согласился принять королевскую бахрому и прошел процесс коронации. Так что, когда его братья Инкилл и Уаспар прибыли в его лагерь, Манко совершенно не был расположен ни к изъявлению любезностей, ни к ведению переговоров. Вот как описывал все Титу Куси:
«Мой отец настолько разгневался на то, что [Уаспар] явился к нему, что эта попытка завязать переговоры стоила его брату жизни. Видя, что мой отец хочет убить его в приступе гнева, Кура Окльо попыталась остановить его, поскольку она очень любила его [своего брата]. [Но] мой отец, невзирая на ее просьбы, отрезал и голову Уаспара, и его старшего брата Инкилла со словами: „Пусть лучше я отрежу их головы, чем они отправятся с моей“».
Жена Манко, в свое время похищенная и изнасилованная Гонсало Писарро, а затем каким-то образом спасшаяся бегством, теперь в полном опустошении созерцала перед собой тела двух своих братьев с отрезанными головами. Помимо Паулью и Манко, это были еще два сына ее отца, великого Уайны Капака. Ныне пять ее братьев были мертвы — в их числе Атауальпа и Уаскар, — все они погибли в результате борьбы, последовавшей после смерти ее отца, предположительно вызванной европейской оспой. По словам сына Манко, Кура Окльо «была настолько удручена смертью своих братьев, что она отказывалась уходить с места их казни».
