— И таким образом стал бы причиной второй смерти, — сухо произнес доктор. — Джонни Бозанко умер бы от потери крови, если бы его бросили в лесу. У него на всю жизнь останется шрам на виске. Амиот Тристан поступит правильно, если на ближайшие несколько месяцев полностью посвятит себя этому мальчику и его родителям.

Когда вода выплескивалась на набережную и окатывала зрителей, с площади доносились веселые возгласы, но в комнате для гостей гостиницы «Роза и якорь» царила тишина. Доктор Карфэкс поднялся на ноги.

— Не смею вас больше задерживать, — сказал он, — хочу лишь передать последнее сообщение от миссис Бозанко. Она просила вам сказать, что сожалеет о том, что при нынешних обстоятельствах не может оказать вам гостеприимство в Лантиэне.

Линнет Льюворн направилась к двери, но, прежде чем открыть ее, помедлила какое-то мгновение, глядя на доктора с таким непроницаемым выражением лица, что он так и не понял, считает она его врагом или другом.

— Я не напрашиваюсь ни на чье гостеприимство, — ответила она, — и уж меньше всего — на гостеприимство миссис Бозанко. Но вот что я вам скажу: горе тому, кто попытается встать между мной и человеком, которого я люблю.

Часы на церкви били семь, когда доктор Карфэкс, застегивая пуговицы куртки, чтобы защититься от ветра, покинул «Розу и якорь» и направился домой. Возбужденные возгласы толпы, наблюдавшей за все прибывавшей водой, вторили бою часов. На душе у доктора было тягостно: молодая женщина, с которой он только что расстался, могла быть столь же безжалостной, как эти волны, бившиеся о берег и затоплявшие обезлюдевшую набережную.

— Джонни, ты слезешь с этой стены?

— Нет, мисс, ни за что.

— Джонни, если ты не будешь меня слушаться, то упадешь и снова разобьешь себе голову, а сейчас меня будут обвинять еще больше и пошлют в исправительную школу.

Эта угроза заставила Джонни отказаться от попытки через щель в шиферной крыше посыпать зерном лысую голову отцовского работника, ходившего за коровами. Болтая ногами, он надменно и в то же время снисходительно взглянул на сестру.

— Хорошо, — наконец согласился он, — но я забрался слишком высоко, и отсюда не спрыгнуть. Пусть придет Амиот и снимет меня.

Теперь было ясно, что Джонни, вовсе не присмиревший после несчастного случая, приключившегося с ним в июле, благодаря необдуманным действиям родителей, баловавших его, понемногу превращается в домашнего тирана. Мэри, пожав плечами, пошла звать Амиота, прекрасно зная, что он сейчас обихаживает Весельчака и Милашку после тяжелых дневных трудов в поле.

Стук копыт, доносившийся с конюшни, показал, что она права. Мэри принялась следить, как ее любимец ворошит сено в кормушке Весельчака, тихонько напевая при этом, — это была странная, заразительная песенка на французском, которую Мэри часто слышала прежде.

— Тебе бы лучше пойти туда, — мрачно произнесла она. — Он снова взялся за свое.

Амиот повернулся и, увидев Мэри, улыбнулся и отставил вилы.

— Ты меня напугала, — сказал он. — Я был так далеко отсюда!

— В Бретани? — спросила она, и ее радость вдруг померкла без всяких на то причин.

— Не в Бретани и не в Корнуолле, а в какой-то стране грез между ними, — ответил он. — Вот к чему приводит столько недель полного безделья. Что случилось? Опять Джонни?

Она кивнула, в первый раз заметив, что с тех пор, как Амиот вернулся к ним из Бодмина, он перестал употреблять слова «мисс» и «мастер» — во всяком случае, когда они были втроем. Это дало ей приятное ощущение равенства. Он последовал за девочкой туда, где ее братец с нахальным и торжествующим видом сидел на стене высотой в десять футов, барабаня по ней пятками. Амиот, не говоря ни слова, поднял руки и повернулся к нему спиной — мальчик тут же соскользнул к нему на плечи.

— А теперь — эй, давай-ка галопом! — скомандовал Джонни властно, как смертельно больной, слово которого — закон. Однако, к тайной радости Мэри, Амиот только улыбнулся и спустил его на землю.

— Нет, — возразил он, — это ты будешь на меня работать, а не я на тебя. Пойди-ка задай корм лошадям, а потом поможешь начистить медь. У братьев по оружию амуниция должна блестеть.

«Удивительно, — подумала Мэри, — он так понимает брата и его детские игры, как будто верит в них сам. Но ведь все взрослые знают, что герои, рыцари и битвы — это всё из мира фантазии и не имеет никакого отношения к прозе жизни».

Несчастный случай, пометивший лицо ее брата, очень подействовал на четырнадцатилетнюю Мэри, которая, обладая обостренной чувствительностью, винила во всем себя. Если бы она не спала так крепко в то роковое утро, брат не свалился бы в яму, а Амиота не арестовали бы. А теперь даже выздоровление Джонни и освобождение Амиота не могли стереть в памяти девочки то страшное утро, когда сразу же, как только прибыла полиция, разыскивавшая Амиота, стало ясно, что ее заверения, будто Джонни с утра пораньше пошел за грибами, — ложь. А потом полицейские отправились в лес, и ее отец сопровождал их; а потом они вернулись, и убитый горем Амиот нес на руках Джонни, который был без сознания. То, что накануне ночью казалось дерзким и волнующим приключением, превратилось в трагедию, и у Мэри в ушах до сих пор стоял крик матери при виде истекавшего кровью Джонни: «Он умер?! О боже, он умер?!» Открытие, что взрослые беспомощны перед лицом опасности — даже та из них, которая, казалось, может защитить от чего угодно и рядом с которой всегда чувствуешь себя спокойно, — было столь болезненно, что навсегда развенчало в глазах девочки превосходство мира взрослых.

Она увидела, что взрослые, обладающие властью, так же уязвимы, как она. Даже такая уверенная в себе особа, как миссис Льюворн, каким-то странным образом оказавшаяся на месте трагедии, утратила хладнокровие и уверенность. Она почти ничего не говорила и даже не взглянула на Мэри, которая прошлым вечером была ее союзницей. Миссис Льюворн держалась на заднем плане, бледная и напряженная, прижимая к себе самого маленького щенка Бесс.

Инстинктивно Мэри ощущала, что миссис Льюворн согрешила, навещая Амиота в лесу, что это причинит ему зло, что секрет, известный им троим, в эту ночь был осквернен. Причины, по которым Амиот прятался в Вудгейт-Пилле, были ей неясны, его внезапный уход с фермы был в первую очередь связан с этим, и, возможно, полиция собиралась обвинить Амиота не только в убийстве человека, но и в каких-то других преступлениях. Мэри не могла ни с кем поделиться тем, что ее мучило. Мать, не отходившая от постели Джонни, думала только о нем, а отец, в ужасе от того, что парня, к которому он относился дружески, должны судить за убийство, был слишком занят своими собственными чувствами, чтобы уделить внимание дочери. Поэтому Мэри помалкивала, сразу повзрослев и став мудрее от своего печального опыта. А когда выпущенный из-под стражи Амиот вернулся в Лантиэн, ее радость от того, что он снова дома, смешалась с решимостью в дальнейшем уберечь его от беды, и бедой этой была миссис Льюворн, в чем девочка боялась признаться даже себе.

В то утро она последовала за Амиотом и своим братом на конюшню и, усевшись на лесенке, ведущей на чердак, наблюдала, как эти двое, покончив с заботами о лошадях, начали начищать упряжь.

— А теперь, сэр, — сказал Джонни, с детской непосредственностью касаясь щекотливой темы, — мы готовы скакать верхом вдвоем и защищать нашу честь от любого врага.

Он отложил кожаный ремешок, на пряжку которого смачно плевал, начищая ее до блеска, и добавил:

— Вопрос в том, чьим рыцарем ты бы хотел быть — Мэри или миссис Льюворн из Троя?

Мэри, пунцовая от смущения не только за себя, но и за Амиота, поспешно вклинилась:

— Не говори глупости, Джонни! Амиот не хочет быть ничьим рыцарем. — И девочка спрыгнула с лесенки, отряхивая с юбки приставшее сено.

— Но ты же хочешь, не так ли, Амиот? — продолжал приставать неугомонный Джонни, поворачиваясь к своему другу. — Все рыцари клянутся в верности какой-нибудь даме и носят ее ленту; это одна из причин, по которой они сражаются.