Он снова исчез, направившись к входу в гостиницу, а девочка прокралась в темную конюшню, к лошадям, и опустилась на солому. Было очень тихо, лишь изредка шевелились лошади, пережевывая сено, и тикали ее собственные часики. Она все сильнее беспокоилась о том, что сейчас происходит в гостинице. Мэри устала, промокла и проголодалась, но все это не имело значения. Она со страхом думала об Амиоте и об опасности, грозившей ему из-за миссис Льюворн. Именно она навлекла на него все эти беды, и если бы не эта женщина, они бы сидели сейчас, счастливые и беззаботные, в уютной гостиной Тресаддерн-Фарм.

Прошел час, а он все не возвращался. Прокравшись во двор, Мэри услышала смех и пение, доносившиеся из открытого окна кухни. Кто-то дул в рожок — да, это, наверное, рожок — звук был резкий и фальшивый. Набравшись смелости, она подобралась поближе к окну и увидела, что в самой кухне никого нет, но дверь в бар широко распахнута, и там стоит целая толпа мужчин, которые пьют и смеются. Один из них — не Амиот — поднес к губам большой медный рожок. И тут она увидела Амиота. Он был без куртки, рукава высоко закатаны, и виден был странный наручень, который он всегда носил (он сказал Джонни, что нашел его в канаве). Над головой Амиота болталось на веревочке яблоко, подвешенное к зажженной лампе, и он пытался от него откусить. Все вокруг просто валились от хохота и хлопали в ладоши. И тут Мэри вспомнила: сегодня же канун Дня всех святых, Хэллоуин. В этот день в такие игры играли и у них дома. Но веселье в «Индийской королеве» было каким-то пугающим, оно сильно отличалось от их домашнего веселья. Толпа подвыпивших, орущих мужчин, да и сам Амиот, которому волосы упали на глаза, выглядели странно и диковато. Миссис Льюворн не было видно. Там вообще не было ни одной женщины. Мэри заметила Тима Уди, кучера Льюворнов: он сидел с очень красным лицом, прислонившись к стенке; а в дальнем конце комнаты, наверное, сам хозяин «Розы и якоря», без куртки, как и Амиот, выпивал, покачиваясь у стойки.

Внезапно Амиот изловчился и ухватил зубами яблоко, и тут же раздались восторженные возгласы, а рожок сыграл еще одну резкую, фальшивую ноту.

— Ловкий парень! Он выиграл королеву! — завопил кто-то, и все столпились вокруг Амиота, хлопая его по плечу. А сам Амиот, глаза которого сияли, разломил яблоко пополам и швырнул половинку через плечо. Она угодила в хозяина «Розы и якоря», прямо ему между глаз; он вышел вперед, потрясая кулаком, пьяный в стельку. Его схватил какой-то человек, тоже в одной рубашке, который смеялся и кричал:

— Теперь ваша очередь, Льюворн, «четыре выбора»! Если выберете правильно, можете подняться наверх и присоединиться к своей спящей леди.

«Четыре выбора» — да, по обычаю в канун Дня всех святых в это тоже играли, но мама никогда им не разрешала, она считала эту игру неприличной. Нужно было поместить по одному тазу в каждый из четырех углов комнаты: один с камешками, второй — пустой, третий — наполненный чистой водой, а четвертый — с грязной водой. Кому-нибудь завязывали глаза, и он ползал на четвереньках. Тот, кто находил камешки, как бы находил золото и должен был разбогатеть, а найти пустой таз означало закончить свои дни в бедности. Таз с чистой водой предсказывал верную супругу, а газ с грязной водой означал супружескую измену. Вот почему миссис Бозанко запрещала играть в эту игру.

Сейчас мистеру Льюворну завязали глаза и заставили встать на четвереньки, а остальные, смеясь и отпуская язвительные шуточки, сгрудились, чтобы посмотреть.

— О, пусть он выберет камешки и будет богатым, — шептала Мэри, которой невыносимо было смотреть, как унижают старика: он ползал, как животное, не зная, в какую сторону повернуть. Все вдруг умолкли: он пополз в левый угол и, добравшись до таза, окунул туда руки.

Когда хозяин «Розы и якоря», присев на корточки, сорвал с глаз повязку, грянул громовой хохот.

— Он нашел грязь! — заорали все дружно. — Он вляпался в грязь! — И снова затрубил рожок.

Когда Марк Льюворн, шатаясь, поднялся на ноги, полуслепой, с выпачканными руками, взгляд его упал прямо на Амиота, хрустевшего яблоком, и он рванулся к молодому человеку с воплем: «Это твоя работа, это ты все подстроил!» Наклонившись, хозяин «Розы и якоря» схватил таз и швырнул им в Амиота. Но таз попал в лампу, и все погрузилось во тьму.

Это был настоящий ад: ругань, хохот, звон бьющегося стекла. Мэри, услышав, что они ломятся на кухню, в ужасе выбежала со двора на улицу и дальше, на большую дорогу. Она не разбирала пути — лишь бы скрыться от пьяных выкриков.

Вынырнув из тумана, к ней приближалась лошадь, впряженная в экипаж, и Мэри рванулась туда, крича что есть мочи:

— Идите скорее и разнимите их! Они дерутся, там, в гостинице!

И тут она узнала лошадь — Капитана, и мистера Дингля, кучера, сидевшего на козлах. А человек, вышедший из кареты и обнявший ее за плечи, был не кем иным, как доктором Карфэксом, который чудесным образом совершенно неожиданно пришел ей на помощь.

Мистер Трежантиль, держа в руке наспех сделанный сандвич с ветчиной, как мог отвечал на вопросы доктора, прежде чем они отправились в карете из Тресаддерна в сторону «Индийской королевы»: им предстояло подниматься по крутому склону холма. Трежантиль упорно утверждал, что все шло хорошо, пока Амиот и Мэри не исчезли из церкви Сент-Колумб. Предыдущий день они провели чудесно, если не считать того, что бретонский парень решил вдруг щегольнуть знанием истории, которую явно не знал. А поскольку ему случайно удалось отыскать вход в укрепление и догадаться, где можно найти воду, он начал разыгрывать из себя главного — к счастью, недолго. Вечер прошел без всяких событий. Нет, он ничего не знал про депешу от миссис Льюворн; правда, теперь ему кажется, исходя из того, что сказала им миссис Полвил, что Амиот получил письмо. Сам он был так занят тем, чтобы ветчина не попала в котелок, что у него не осталось времени ни на что другое. Все участники экскурсии устали и потому рано удалились на покой.

— И вообще, Карфэкс, — продолжал рассерженный Трежантиль, — вы вечно делаете меня козлом отпущения, что бы ни случилось с молодым Амиотом. Это уже не в первый раз. Что же касается миссис Льюворн, то я ее, к счастью, в глаза не видел с того злополучного дня, когда мы встретили ее в Вудгейт-Пилле и вынуждены были проводить обратно через Пенквайт. — Мистер Трежантиль откусил еще кусок от сандвича с ветчиной, одновременно пытаясь снять промокшие туфли.

— Бог с ним, с Вудгейт-Пиллом, — сказал доктор, — там случилось много неприятного. Скажите лучше, отчего вы не сообщили мне, возвращая мои бумаги, что мать Бозанко была Хоэль?

— Я сделал это в сноске! — воскликнул изумленный мистер Трежантиль. — Но какое отношение это имеет к нынешней ситуации? Что тут общего?

— Ничего, — ответил доктор, — или, скорее, всё. Мы имеем дело с тем, что выходит за пределы нашего понимания, друг мой, и по этой причине не можем пренебрегать совпадениями. Вы хотите сказать, что собака — тоже случайность?

— Собака? Какая собака?

— Собака, которую юный Джонни отдал Амиоту, а Амиот — миссис Льюворн и которая носит имя — да сжалятся над нами небеса! — Пти-Крю!

Мистер Трежантиль уставился на доктора, ничего не понимая.

— Я ничего не знаю ни о какой собаке.

— Ну конечно же не знаете. — Доктор Карфэкс торопливо доел сандвич и с раздраженным видом повернулся к дверям. — Да и я не знал до сегодняшнего дня. А если бы и знал, что я мог сделать? В любом случае, этот песик не играл никакой роли в изначальной истории — разве что несколько лет забавлял свою госпожу. В данном случае — всего несколько недель. Мы видим прошлое, глядя в телескоп не с того конца, вот в чем беда. Миссис Полвил?!

Сестра Моны влетела из кухни.

— Да, доктор. Чем могу служить, доктор?