По таким спокойным волнам прилива доктор Карфэкс, которому было теперь восемьдесят с лишним лет, уже более не практикующий, плыл в своей гичке «Левкой» к земельному участку, который он арендовал под сад и назвал «Ферма», хотя никакой фермы там не было. Почти каждый день он проводил там время с двух до четырех часов пополудни, занимаясь физическим упражнением, подходившим ему больше всего: распиливал поленья для камина в своей библиотеке.
Здесь, отделенный водной гладью и от более прозаических удовольствий (книга и тапочки), и от гастрономических радостей — несмотря на возраст, он по-прежнему был гурманом, — и от неиссякающего потока посетителей, большинство которых составляли его бывшие пациенты, зимой и летом в силу привычки стучавшиеся в дверь врачебного кабинета и встречавшие радушный прием, доктор Карфэкс предавался тому блаженному одиночеству и покою, которые теперь более, чем когда бы то ни было, казались источником самой жизни.
У него было два друга: малиновка, которая блестящими глазками наблюдала, как он трудится, и поклевывала опилки, и черепаха, игнорировавшая доктора и предпочитавшая ползать в поисках пропитания по капустной грядке, находившейся неподалеку.
Приятный звук пилы и ритмичные движения вызывали у доктора Карфэкса ощущение благополучия, распространявшееся по всей нервной системе. Несомненно, именно так и должен жить человек: пользоваться плодами земли, древесиной, всем, что произрастает из почвы, а также дарами моря; и даже самими временами года — дождливыми, теплыми и прохладными, — которые питают все живые существа, от величайшего гения до ничтожнейшей личинки.
Черепаха Томми и сама была недюжинным философом: когда наступала зима, она пряталась в теплое местечко, пока вдруг однажды весенним днем, когда на склоне холмов уже давным-давно расцвели первые бледно-желтые нарциссы, не выглядывала из своей уютной норки, с важным видом созерцая своего более выносливого дружка — малиновку, которая изливала из своего маленького сердечка благодарность за то, что снова выглянуло солнышко.
Именно беспокойство сделало человека угрюмым и отняло у него рай — не запретный плод, который отведали Адам и Ева, не огонь, похищенный с небес Прометеем, но борьба за то, чтобы казаться значительным в глазах своих собратьев: купля, продажа, строительство, снос зданий, разорение сельской местности во имя прогресса, изобретение машин, которые, согласно своей природе, должны будут превратить в машины самих изобретателей. Как много изменений за последние годы! Больше судов, больше причалов, железная дорога, проведенная вдоль берега реки от Лостуитьеля через Сент-Семпсон (по ней перевозили полезные ископаемые), а в довершение всего — кризис, и теперь многие корнуэльцы пакуют чемоданы и отправляются искать счастья за морем.
Конечно, торговля восстанавливается. Кризис пройдет. И когда-нибудь — доктора Карфэкса тогда уже не будет на свете — Трой станет процветающим промышленным ульем, понастроят новые дома — до самого холма с замком. Прогресс?.. Быть может. Лишь к одной вещи доктор действительно относился с уважением — к прогрессу в медицине. Сегодня юноша, которого он обучил и который скоро начнет практиковать в Трое, знает столько о микробах и о том, как с ними бороться, что ему, Карфэксу, это и во сне не могло присниться. Какими качествами должен обладать хороший врач? Понимание человеческой природы — да; способность быстро принимать решения — да; и кроме того — богатое воображение. У молодого Джонни Бозанко есть все эти качества, особенно последнее. Короли и королевы его юности не обманули его. Детские мечты и поразительная восприимчивость помогли ему в более зрелые годы мыслить глубоко. Молодой Джонни далеко пойдет: он будет врачевать и тело, и душу. А Мэри, руководимая тем же желанием утишить боль, как старшая сестра проложила дорогу, в семнадцать лет став сиделкой. Теперь она сестра в одной из крупных лондонских больниц и, если не выскочит замуж, будет скоро старшей сестрой.
Любопытно, что эти двое детей посвятили себя одному делу: спасать жизнь и продлевать ее. Родители очень ими гордятся, хотя Габриель Бозанко и остался без помощника на ферме, который мог бы продолжить его дело. Порой, сидя за стаканом вина со своим бывшим пациентом Трежантилем, который, в конце концов уверившись, что комнаты Пенквайта, выходящие на север, вредны для его печени, построил себе прекрасный дом с видом на залив Сент-Остелл, доктор обсуждает с ним карьеру их протеже, считая, что свое призвание они ощутили тогда, когда были потрясены впервые увиденной ими смертью.
Старики забывают. Мистер Трежантиль, который, захлебываясь, говорит о своем новом увлечении — астрономии — и о том, что свет от звезды проходит расстояние во много миллионов миль, теперь утратил интерес к легендам и этимологии, и даже к своим собственным предкам, которые все еще покоятся, так и не обнаруженные им, где-то под холмами Пайдер. Но доктор Карфэкс — курит ли он трубку после обеда, листает ли книги и газеты или в великой безмятежности пилит поленья на своем холме, с которого видна гавань Троя, — порой чувствует, что подошел ближе, чем когда бы то ни было, к разгадке тайны юноши и девушки, которых любовь захватила врасплох и сделала единым целым.
Сначала менестрели, а потом и поэты один за другим пытались объяснить причины возникновения любви, но все они потерпели неудачу. А любовь благодаря их неудачам возносится все выше, ибо они лишь доказывают, что ее великую силу не выразить словами.
Взращенный на этой почве, где его юные глаза любовались этим же пейзажем, он не смог оставаться безучастным свидетелем повторения одной из самых печальных историй любви в мире. Его собственные корни сделали его участником. Быть может, и не очень толковым — хотя это, пожалуй, не совсем так. Радость и боль любви, однажды разлившиеся в воздухе, расцвели, чтобы снова увянуть, как цветы, оставив на всем живом непреходящий след.
И поэтому мальчик теперь исцеляет больных. И поэтому девочка приносит утешение страждущим. А сам он, старик, который скоро уйдет навсегда, возносит вечную благодарность за то покаяние, что захлестнуло его, как прилив, несколько лет назад, когда несчастный Амиот, рана которого была смертельной, засмеялся, а умирающая Линнет пошевелилась во сне и улыбнулась.
