— О, да будет вам, доктор! — возразил таможенник. — Вряд ли он еще раз будет причиной смерти другого человека. Парень получил хороший урок. Вы слышали, что сказал мистер Бозанко? Он поручился за молодого Тристана.

В ответ хозяин двуколки издал уклончивое «хм», а спустя пару минут последовало столь малоприятное замечание, что мистер Макфейл изумился.

— Было бы лучше для Амиота Тристана и всех, кто имеет к этому отношение, — заявил доктор Карфэкс, — если бы его выслали. — И словно для того, чтобы подчеркнуть эту мысль демонстрацией силы, он щелкнул хлыстом, и Кассандра, взбрыкнув, пустилась галопом. Мистер Макфейл, которого сильно тряхнуло, вынужден был одной рукой ухватиться за шляпу, чтобы не слетела, а другой — за поручни двуколки.

— Вы хотите сказать, что у него преступные наклонности? — спросил он, когда отдышался и снова обрел дар речи.

— Нет, не хочу, — отрезал доктор.

— Что же тогда?

— Тут не может быть никаких «что же тогда». Молодому человеку было бы лучше в родной стране, где он мог бы жениться на ком-нибудь из своих и прочно там обосноваться, вместо того чтобы злоупотреблять добротой мистера и миссис Бозанко. А они еще об этом пожалеют.

«Вот до какой степени можно ошибиться в характере человека», — сказал мистер Макфейл своей жене в тот вечер. Ведь доктор Карфэкс, который так пекся о судьбе заключенного, словно этот молодой человек приходился ему родным племянником, отворачивается от него, как только того оправдали, и заявляет, что этого парня нужно выслать из страны.

«У этого старого черта просто каменное сердце, — заявил таможенник, попивая горячий грог: возле Замка Дор, на холме, дул резкий ветер, и поездка в двуколке далась мистеру Макфейлу очень нелегко. — Моя дорогая, если ты или я заболеем зимой, я за то, чтобы вызвать этого нового молодого доктора из Сент-Блейзи. Говорят, он кроткий как овечка и никогда не препирается с пациентами».

Доктор Карфэкс, не ведавший, что из-за своего вспыльчивого нрава потерял двух потенциальных пациентов, направился из конюшни не домой, а в город. Ему нужно было выполнить одну неприятную миссию, и, возможно, именно в предвкушении этого он показал себя таким необщительным спутником во время поездки из Бодмина в Трой.

Было октябрьское половодье, к тому же дул яростный ветер с юго-запада. Возле церкви в медленно сгущавшихся сумерках доктор увидел группы взволнованных людей и услышал смех молодежи. Судя по всему, набережную затопило, и вода добралась до церковной площади и Фор-стрит. Самые нетерпеливые уже брели по колено в воде, и восторженные крики и смех приветствовали какую-то молодую женщину, которая вынуждена была высоко подобрать юбки, показав пару удивительно стройных ножек.

— Подними-ка их выше, Деб! — завопил один из зрителей (нет необходимости говорить, что это был мужчина), который, забравшись на церковную стену, вместе со своими дружками занимал очень выгодную позицию. — Мы с нетерпением ждем!

Молодая женщина, ничуть не смутившись, продолжала поддерживать одной рукой юбки, а другой окатила водой веселую компанию.

— Если вам хочется соленой водички, то тут ее полно, — ответила она. — Всех вас надо бы в нее окунуть, как вы того заслуживаете.

Наконец она выбралась на сухое место возле «Розы и якоря», и ее встретили радостными выкриками. У черного хода гостиницы она неожиданно столкнулась с доктором Карфэксом, который по каким-то своим соображениям не хотел, чтобы его появление привлекло общее внимание.

— О, доктор! — воскликнула Дебора (а это была именно она). — А я вас и не заметила из-за всех этих зевак, глазевших на меня.

Он отступил в сторону, давая ей пройти, и осведомился, дома ли ее госпожа.

— Она была наверху, когда я видела ее в последний раз, сэр. Я выскочила на минутку узнать, нет ли каких новостей, и… — Дебора умолкла, так как единственная новость, которая могла интересовать в тот вечер хозяйку «Розы и якоря», — это чем кончилась выездная сессия суда присяжных в Бодмине.

— И при этом насквозь промокли, — докончил за нее фразу доктор. — Ступайте и немедленно переоденьтесь. Но прежде проводите меня наверх, к вашей хозяйке, поскольку мне нужно ей кое-что сообщить.

Дебора провела его к лучшей спальне в гостинице, окна ее выходили на площадь, — в этой комнате год тому назад несчастный нотариус Ледрю испустил последний вздох. Постучав в дверь и приоткрыв ее, она объявила: «К вам доктор Карфэкс, мэм», а затем удалилась. Однако посетитель успел заметить, что две молодые женщины быстро обменялись взглядами и служанка едва заметно кивнула. Легко было догадаться, что это были вопрос и ответ. Кивок означал, что Амиота Тристана освободили.

— Добрый вечер, Линнет, — поздоровался доктор. — Извините за столь бесцеремонное вторжение, но, зная, что ваш муж в это время обычно бывает занят в баре, я подумал, что смогу застать вас одну.

Линнет отошла от окна, из которого наблюдала за сценой внизу. В полумраке доктору показалось, что в ее красоте, которой он всегда любовался, появилось нечто странное, сверхъестественное — словно она была видением из сна, который с трудом можешь вспомнить. Слегка насмешливая улыбка, с которой Линнет поприветствовала его, заронила тревогу в его душу.

— Вы хорошо выбрали момент, — сказала она, и в ее голосе ему тоже почудилась насмешка. — Никто не побеспокоит нас здесь, когда внизу так глупо забавляются. Отчего это мужчины ведут себя как дети только потому, что вода, которую они видят каждый день, иногда чуть намочит им лодыжки?

Да, подумал доктор, если бы вода поднялась до самого подоконника и они боролись бы за свою жизнь, ты бы распахнула окно и ради забавы, смеясь, держала пари на того, кто лучше всех плавает.

Тут он заметил, что у нее в руках крошечная собачка — щенок с нелепым колокольчиком на шее. Опустив его на пол, Линнет принялась зажигать лампу.

— Это новый домашний любимец, не так ли? — спросил доктор.

— Не такой уж и новый, — ответила она. — Он у меня уже пару месяцев, если не больше.

Сейчас, когда она возилась с лампой, прикрывая лицо от пламени, он увидел, что Линнет очень бледна. А еще его поразило, насколько она похудела с тех пор, как они виделись в последний раз.

— У нас теперь так мало народу, что я стала пользоваться этой комнатой как своей собственной, — сказала она. — Я плохо спала на прежнем месте. Присаживайтесь.

Доктор заметил, что в комнате нет никаких вещей мистера Льюворна, а это означало… Это означало именно то, что означало.

— Я сразу же перейду к цели своего визита, — начал он. — Я здесь по просьбе миссис Бозанко. Я присутствовал на выездной сессии суда присяжных в Бодмине, и она хочет, чтобы вы знали, что с молодого Амиота Тристана сняли обвинение в убийстве. Его обязали не нарушать общественный порядок, и мистер Бозанко за него поручился.

— Ну что ж… — сказала Линнет.

В ее голосе он уловил ликующие нотки.

— Это означает, что по крайней мере шесть месяцев Амиот Тристан будет находиться под наблюдением мистера Бозанко и его жены, — продолжал доктор, — без права выходить за пределы фермы без специального на то разрешения. Миссис Бозанко подумала, что вам было бы интересно узнать, на каких именно условиях он обрел свободу.

Молчание, последовавшее за этим сообщением, было доказательством того, насколько оно важно для собеседницы доктора. Вне всякого сомнения, она совсем иначе трактовала слово «свобода».

— Я перекинулся несколькими словами с этим молодым человеком, — добавил доктор, — и он понимает, что, если бы не вмешательство его работодателей, его бы выслали из страны. Он заверил меня со слезами на глазах, что сделает все, что в его силах, чтобы загладить свою вину перед ними. Я, со своей стороны, полагаю, они вряд ли бы так старались, если бы не дети.

Линнет наклонилась, чтобы взять на руки собачку, которая сейчас жалась к ее ногам, навострив ушки и уставившись умными глазками на гостя.

— Амиот винил себя за несчастный случай с Джонни, — сказала Линнет. — Всех этих неприятностей не было бы, если бы он вовремя скрылся.