— Бобби мой сын, а не твой.

Ответом была тишина. Ник придвинулся ближе и заговорил снова:

— Я понимаю, почему ты сердишься. Я должен был быть рядом с тобой. Прости.

Нож дрогнул в ее руке. Она оглянулась и сразу же пожалела об этом. На его лице были написаны вина и мука.

Ник попытался спрятать свою боль под маской спокойствия, убрал руки за спину, как это обычно делают мужчины в неприятной ситуации.

— Жаль, что ты не нашла возможности сказать мне о нашем ребенке. Но я понимаю почему.

Волнение превратило ее голос в монотонное бормотание:

— Что именно вы понимаете, мистер Парселл?

Подавшись вперед, он понизил голос:

— Простой арифметический подсчет показывает, что я покинул город прежде, чем ты хотя бы поняла, что беременна.

Если бы он ударил ее, Чесса была бы потрясена меньше.

— Как ты узнал, когда родился Бобби?

Явно удивленный вопросом, он вытащил из нагрудного кармана пиджака сложенный лист бумаги и протянул ей.

Комната опять начала вращаться у нее перед глазами. Чесса узнала копию свидетельства о рождении ее сына. Забыв, что нож все еще зажат в руке, она крепко сцепила дрожащие руки.

— Ты порезалась. — Ник испуганно выронил документ и выхватил нож из ее руки. Затем взял полотенце и прижал к порезу. Его прикосновение было твердым и теплым, неожиданно осторожным. — Бинты есть?

— Этого не требуется. Я хочу, чтобы ты уехал.

Странная печаль появилась в его глазах.

— Ты же знаешь, что я не могу этого сделать.

— Конечно, можешь. Тебе не привыкать уезжать.

Ярость в ее голосе ошеломила его. Он отступил, глядя на нее с терпеливой настойчивостью.

— Я понимаю, что ты чувствуешь.

— Нет, не понимаешь. — Она ненавидела себя за предательскую дрожь и прорывающиеся истерические нотки в голосе. — Ты не способен понять. Пожалуйста, умоляю тебя, просто уйди и оставь нас одних.

Ник смотрел на нее со странным сомнением.

— Чесса, ты имеешь право чувствовать себя обиженной и брошенной. Я хочу изменить все это.

— Ты не можешь.

— Я могу хотя бы попытаться.

Когда она попробовала отвернуться, Ник придержал ее за руку, и жар его пальцев обжег ее как пламя.

— Я хочу, чтобы ты знала… — он перевел дыхание, — ты всегда была для меня особенной.

Чесса замерла.

— Что?

Он попытался улыбнуться.

— То, что было между нами, было особенным.

Она могла лишь беспомощно и с невыразимым ужасом смотреть на него. Как благородно с его стороны, думала она, хранить память о том, чего не было, о связи, которой не существовало.

Чесса Марголис и Ник Парселл впервые встретились пять минут назад.

Пока Чесса дезинфицировала порез и накладывала повязку, она пыталась привести мысли в относительный порядок. Было очень сложно выпутаться из паутины лжи. Правда казалась единственным выходом, хотя это глубоко расстроило бы ее обожаемого сына. Но откладывать объяснение значило бы только усугубить его страдания.

Выбора не было. Чесса понимала это и пыталась набраться мужества, чтобы приступить к разговору. Глубоко вздохнув и мысленно вознеся молитву, она обратилась к мужчине, стоящему на кухне:

— Нам надо поговорить.

Ник вглядывался в яблоки.

— Разве не легче просто нарезать их?

— Нарезать? — Она проследила направление его взгляда — он смотрел на незаконченную фигурку на бумажной салфетке. — А-а, это не для пирога. Я делаю такие фигурки из фруктов, это часть моего бизнеса. Производство Чессы. — К ее ужасу, нервный смешок сопроводил ее слова. — Это маленький бизнес, конечно, чтобы заполнить время. Еще я делаю композиции из сушеной кожуры, и праздничные украшения тоже.

— Понимаю. — По его тону было ясно, что он ничего не понял. Внезапно глаза у него повеселели. — Лица на твоих фигурках всегда такие, как у этой?

Вглядевшись в яблоко, Чесса увидела, что глубоко посаженные глаза под нахмуренными бровями, слегка искривленный нос и четкая линия рта на «лице» могли бы принадлежать Нику Парселлу.

— А ты всегда такой наблюдательный?

Он неопределенно улыбнулся.

Она отодвинулась и выглянула в окно на улицу, где ее сын возбужденно рассказывал всем соседским детям, что приехал его отец. Волна дурноты снова захлестнула ее.

— Ты больна? — Ник неожиданно заботливо помог ей присесть и подал стакан воды. Она отхлебнула глоток и не открывала глаз, пока не прошла тошнота. — Ты случаем не беременна?

Глаза у Чессы широко распахнулись.

— То есть?

— Извини. — Он отодвинул тарелку подальше от края стола и внимательно всмотрелся ей в лицо. — Это не мое дело…

— Ты прав, это не твое дело — ни я, ни мой сын.

— А вот тут ты ошибаешься. — Хотя его голос оставался спокойным, Чесса заметила напряжение у него на лице, морщинки возле рта углубились. — Бобби и мой сын. Я должен принимать в нем участие. — Вспышка злости и странное сочетание чувства угрозы и беззащитности на мгновение напомнили Нику о страстях, терзавших его в юности.

Он взял себя в руки и вернулся в настоящее, снова став мужчиной, тщательно контролирующим свои эмоции. Он повел рукой, и Чесса определила это движение как желание сменить тактику и быть более сдержанным.

Чувствуя сосущую пустоту в животе, она вертела стакан в руках.

— Это была ужасная ошибка, — произнесла она наконец. Ее голос при этом походил скорее на карканье. — Во всем виновата только я. Не думаю, что ты простишь меня, но я должна тебе объяснить… — Она замолчала, когда Ник ласково заключил ее руки в свои. Прикосновение было твердым и нежным, тепло распространилось от его ладоней по всему ее телу до пульсирующей артерии на шее.

Сочувствие смягчило его черты, а сожаление затуманило глаза.

— Это я должен просить прощения. Если бы я знал… — тут он запнулся, явно смущенно подыскивая слова, — что время, проведенное вместе, выльется в рождение ребенка, я бы никогда не уехал. Ты должна мне поверить.

Застонав, Чесса затрясла головой.

— Нет, нет, ты не понимаешь.

— Я понимаю, — продолжал он, подтверждая свои слова пожатием руки. — Это было очень странное время для меня. Я сделал много такого, чем не могу гордиться, и сожалею об этом. Я был импульсивен и озлоблен, отталкивая всех, у кого была семья, о которой я мог только мечтать. Я делал то, чего от меня ожидали.

Чесса почувствовала острую боль в груди. На нее нахлынули воспоминания, яркие и красочные, явив портрет печального юноши с безрадостными глазами, отверженного, которому пришлось стать мужчиной задолго до того, как он был готов к этому.

Каждый в городке знал, что Ник — сын Сумасшедшего Лу. По местным понятиям Лу Парселл всегда был неудачником, непрактичным человеком, чьи попытки поддержать семью по тем или иным причинам не приносили успеха. Когда его жена умерла, он оставил свои усилия и начал пить. Чесса прикинула, что Нику было тогда около двенадцати лет.

Вначале одинокого мальчика жалели, но потом поползли слухи о синяках, которые он возвращал своим обидчикам сторицей и которые он не мог спрятать, как и постоянную ярость в глазах. Ник рос и становился все яростней, все озлобленней. Постепенно городские сплетники перешли к порицаниям. Яблочко от яблони недалеко падает, шептались они. Дурная кровь. Каков отец, таков и сын.

С точки зрения Чессы, Ник делал все возможное, чтобы подтвердить их слова. Он стал отверженным и воспринимал свое положение с горделивой бравадой, приобретя репутацию неисправимого драчуна.

По некоторым причинам девушки обожали его. Тогда Чесса не могла понять, чем он так притягивает их. Он был достаточно симпатичным, но его всегда окружала аура опасности, и она находила это неприятным. Они ни разу не разговаривали друг с другом. Чесса считала, что он не замечает ее. Ей было легко держаться от Ника Парселла подальше, так как она была на два года моложе, но большинство ее одноклассниц вздыхали по этому городскому отщепенцу, а к тому времени, когда он окончил школу, жители города были готовы поверить любой сомнительной истории, связанной с ним, неважно, насколько надежным был источник сплетни.