— Какую? — настороженно спросил бригврач.

— Факультетскую. Присягу медицинскому факультету. Припоминаете?

Наступило грозное молчание. В трубке что-то потрескивало, затем раздался щелчок, похоже было, что бригврач положил трубку на рычаг. Но Ивлев упорно ждал. Через минуту резкий тенор (вероятно, Штерн) спросил:

— Транспорта у вас, конечно, нет? Хорошо, давайте адрес. Адреса тоже нет? Прелестно. Так что же, назначим рандеву? Нам нужно пять минут, чтоб залить печку и собраться…

Оставив комиссара уславливаться насчет рандеву, Митя понесся в лазарет.

Каюров по-прежнему был без сознания. Его переложили на кушетку и разули. Доктор Гриша сидел рядом на низенькой скамеечке и держал его за руку. Судя по лицу Гриши, пульс у раненого был неважный.

На вошедшего Туровцева Гриша посмотрел со страхом и надеждой.

— Не падай духом, Григорий, — сказал Митя. — Сейчас здесь будут Холщевников и Штерн.

Самому Мите эти имена мало что говорили. Но для военфельдшера это были боги, небожители. Он чуть было не брякнул «врешь», но удержался, вспомнив Горбунова: командир не терпел таких бессмысленных восклицаний.

— Операционную вымыли? — деловито осведомился Митя.

— Моют. Грязищи, как на угольной барже.

— Что тебе еще нужно, доктор?

— Кислород.

— Много?

— Баллон.

— Ясно. Еще что?

— Много горячей воды.

Мптя задумался.

— Горячая вода должна быть в машинном отделении. Выясню. Дальше?

— Полный накал.

— Труднее. А этот тебе не годится?

— Смотря для чего. Чтоб зарезать человека, так даже слишком светло.

— Ладно, не злись. Сиди здесь камнем. Жди. Я все сделаю.

Окрыленный удачным началом, Митя побежал в машинное отделение. Спустившись по узкой и крутой железной лесенке в корабельную преисподнюю, теплую, влажную, пахнущую горячим маслом, он сразу попал в окружение. Каким-то непонятным образом все корабельные «духи» уже знали, что на «Онеге» будут оперировать минера с «двести второй». Туровцева обступили люди в промасленных робах, с лоснящимися от жирной копоти лицами. Ему улыбались, как старому знакомому. Подошел, вытирая руки о паклю, инженер-механик плавбазы Бегун.

— Чем могу служить? — спросил он не очень приветливо.

— Нужна горячая вода.

— Башилов, дай пар в душевую машинного отделения…

— Не годится, — сказал Митя.

— Надо подать в лазарет?

— Обязательно.

— Ведрами натаскаем.

— Это уж лучше.

— Товарищ старший инженер-лейтенант, разрешите, — сказал тонким голосом самый юный и чумазый из «духов».

— Ну, ну, Мамкин?

— А что, ежели воду согреть здесь, а подать в нос по магистрали? Под давлением.

— Молодец, салага, — сказал Бегун. — Позовите-ка сюда старшину трюмных.

— Левчука к командиру БЧ-5!

Побежали за старшиной. Старшина явился встревоженный. Это был толстяк — явление по блокадным временам редкое.

— Мамкин, повтори, — сказал Бегун.

Мамкин повторил. Старшина выслушал его молча и не выразил ни восторга, ни порицания.

— Тьфу ты, идол! — не выдержал кто-то. — Ну что глазами хлопаешь?

— Соображаю, — сказал старшина обиженно.

— Давай побыстрей проворачивай.

— Быстрей не получается…

— Что, смазка загустела?

Старшина отмахнулся. Соображал он примерно минуту, выяснилось, что минута — это много времени. Наконец спросил:

— Когда надо?

— Через двадцать минут.

Старшина подумал еще.

— Сделаем.

У Мити отлегло от сердца.

— Что тебе еще надо, лейтенант? — спросил Бегун. — Говори сразу.

— Нормальный вольтаж.

— Большой генератор запускать не буду. Ладно, не расстраивайся, — сказал он мягче, увидев, что Туровцев пошел пятнами. — Пойдем потолкуем с электриками.

В генераторной было тихо, полутемно и прохладно, как в церкви. Цветные контрольные лампочки бросали лампадные блики. Укрытый брезентом большой генератор походил на огромное толстокожее животное, погруженное в глубокую спячку. Зато находившийся тут же маленький движок выбивался из сил, он шелестел и шаркал латаным ремнем, то сердито искрил, то принимался петь — ему было явно не под силу напитать энергией огромную «Онегу».

Стоявший у распределительного щита дежурный электрик обернулся. Худое веснушчатое лицо краснофлотца показалось Мите чем-то знакомым.

— Вот что, Деменков, — сказал Бегун. — Нужно дать в лазарет нормальный вольтаж.

Деменков кивнул: понимаю.

— Надолго вам? — спросил он Туровцева.

Митя почесал в затылке. Об этом он не думал.

— Ну, не меньше чем на час, — ответил он не слишком уверенно.

— Часа три, самое малое, — сказал Бегун.

Деменков посмотрел на щит, потом на Бегуна.

— Много отключений будет, товарищ командир. Добро?

— Добро! — сказал Бегун. — Маневрируй.

Митя уже собирался уходить. Вдруг электрик спросил:

— Не узнаете меня, товарищ лейтенант?

— Н-нет, — сказал Митя рассеянно.

— Деменков, с лодки Стремянного.

Митя ахнул. Деменков с лодки Стремянного! С этим Деменковым у Мити было связаны не слишком приятные воспоминания. Как-то в Рижском заливе лодку потрепал весенний шторм, и с непривычки Митя сильно укачался. Деменков ходил за ним, как нянька, и Мите казалось, что он никогда не забудет склонявшееся над койкой доброе веснушчатое лицо. И вот забыл, хотя не прошло и года. Впрочем, это было до войны. А все, что было до войны, кажется теперь происходившим в другом веке.

— Вы здорово похудели с тех пор, Деменков, — виновато сказал Митя, протягивая руку электрику.

— А вы вроде мало изменились. Я вас сразу признал.

«Странное дело, — думал Митя, взбираясь по железной лесенке, а затем шагая по узенькой галерее, опоясывавшей машинное отделение. — Забыл Деменкова. А Митрохина помню. Что за дурацкое устройство мозгов?»

…«Вообще человеческий мозг — очень несовершенный механизм. Ну вот и заврались, сэр… Вы что, знаете более совершенный? Все ваши навигационные приборы, все самые умные машины, вроде тех, что управляют артиллерийской наводкой на больших кораблях, во сто крат примитивнее самой заурядной человеческой башки. Дело совсем не в этом. Самый точный прибор будет врать, если им не умеют пользоваться. То же самое относится и к мозгу, недаром говорят: умная голова, да дураку досталась. Я, положим, не дурак, но, если говорить откровенно, совсем не умею мыслить. Примеры? Пожалуйста. Еще недавно я был убежден, что „Онега“ — отвратительная посудина и все люди на „Онеге“, за исключением Божко, неприятные и малоинтересные люди. Сейчас мне уже кажется, что „Онега“ — лучший из надводных кораблей, на котором (если исключить Божко) служат сплошь прекрасные люди. Спрашивается — где истина?»

Проблема кислорода была решена походя. Командир базы был с Туровцевым предупредителен и при нем отдал распоряжение доставить баллон.

В коридоре правого борта Митю настиг Саша Веретенников и силой втащил к себе в каюту.

— Хирурга достал? — осведомился он тоном заговорщика. — Кого, Холщевникова? Молодец. Флакон не лекарь, а задница. Я бы его к себе на милю не подпустил.

— Флакон? — переспросил Митя. Его мысль не поспевала за темпом, в котором жил Саша. — Какой флакон?

— Божко. Туго соображаешь, старпом. Позднее зажигание. Ты приглядись к нему: типичный флакон из-под духов. Башка как стеклянная пробка. Духами пахнет, а внутри пустой. — Он захохотал, но сразу оборвал смех и нахмурился. — Как Васькины дела? Выживет?

— Не знаю.

— Выживет, — заявил Саша безапелляционно. — Вот попомни мое слово.

— Откуда ты знаешь? — удивился Митя.

— Знаю, не спорь. А вот у тебя, мил друг, вид такой, как будто ты сейчас брякнешься в обморок. А ну сядь! — Он подставил раскладной табурет и заставил Митю сесть. — Теперь скажи: у вас на лодке много повреждений?

— Не знаю.

— Что ты за старпом такой — ничего не знаешь? Ваську жалко. И за Виктора я тоже переживаю. Виктор мировой мужик, умница. Теперь хлебнет горя.