Душа его сердится, шаг стал тяжел,
закат он встречает в тоске и тревоге.
Так дерево алчет, застыв у дороги,
дождя, чтоб омыл его листья и ствол.
Чужой этот груз, что под вечер сгибает,
у дома швырнет, как корзины с плеча.
Как стадо к кормушке с овсом припадает —
он ест, и горбушка его горяча.
Древесны, как ствол, табуретка и стол,
и так соблазняют обильные груды
еды: аппетитно жует он и хлеб, и фасоль
средь щедрых вещей и любимой посуды.
И здесь не терзает его ничего,
сидит в своей комнате, дышит надеждой.
Тут время само создавало его
привычки и каждую складку одежды.
Сидит он в привычном, своем, обжитом,
до утра расставшись с дневным одичаньем.
А ночью молчаньем наполнится дом,
как соты, что в ульях, медовым молчаньем.
Перевод Е. Бауха
ЗРЕЛОЕ УТРО
(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод Е. Бауха/
В едва проснувшемся теле ночь умирает упрямо,
еще зловеще темнеет ее затаенное жало...
Из чащи заря восходит, как овен взошел к Аврааму,
и с нею вместе приходит отцовская жалость.
Она прощает грехи, и нет уже бунта следов.
Румянец зари исчез. Внизу зеленеет пажить.
Какое зрелое утро!
Покой налитых плодов.
В воздухе неподвижном медовая тяжесть.
И свежим обвалом листьев дерево ввысь разжалось —
как овна на жертвенник —
небо
оно на плечах несет.
Умиротворенность в мире. Сдержанность. Это — жалость
Одна, велика — от дна до небесных высот.
Порхнула легко, над лицом — будто бы опушилась,
порхнула легко, над лицом — и, вдаль взметнувшись огнем,
взахлеб и по-летнему дерзко внезапно воспламенилась
на алее заросшей, перед открытым окном.
Какое зрелое утро! Кудри ласкает рука.
Густое хлебное поле стоит тяжело и зыбко.
Пахучи детские головы, как трава, что мягка,
росинки блестят на ней материнской улыбкой.
Перевод Е. Бауха
ОСЕНЬ
(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод Е. Бауха/
Утро рождается в алом огне,
в гуще ветвей, что зрелостью пышет.
В грузе плодов — дар щедрых излишеств.
Жизнь, что во мне!
Смерть, что во мне!
В комьях земли запах жертвенных пиршеств.
Долька граната и резницкий нож.
С лежбищ барана — паленье щетины.
Свято мне, свито мне, сыто... Сквозь ночь
влага зари заливает вершины.
Влага зари? Или факел зажжен?
Пахарь вбирает рассветные краски.
Прачеловек ли застыл, окружен
сонмом богов в обличьях дикарских?
Осень, как плод, — у деревьев в горсти.
Руки коэнов [10], ветвясь, осеняют.
Мышца Отца, помоги мне нести
мой урожай, в меня силу вселяя.
Перевод Е. Бауха
ПОХОДНЫЙ МАРШ /Перевод Е. Бауха/
Левой! Левой! Левой!
В. Маяковский
Шагайте же, братья,
все выше и выше!
Кенаан [11]— родная земля —
да услышит!
Молчите, уста!
Сильна и крепка,
слово тебе, трудовая рука,
нога,
что вгрызается в землю лопатой!
Твердо шаг в эту землю впечатай,
единой шагая левой!
Левой!
Левой!
Левой!
Так, братья,
всю жизнь устремляться нам в горы!
Лишь в Завтра, в зарю
обратим наши взоры,
туда, где орел парит с высоты!
Ведь мы за собою сожгли все мосты!
Кто тянет назад нас
походкой ленной?
Левой!
Левой!
Левой!
Ясно,
мы знали,
мы шли без сомненья
из стран заселенных —
в страну запустенья,
в болота,
в песок, что веками намолот,
где ждут нас
жара, лихорадка и голод,
но знали мы твердо —
сюда мы придем
и вновь возродимся,
хоть семь раз падем!
Наше дело правое,
так громче — голос припева!
Кто там шагает правой?
Левой!
Левой!
Левой!
Перевод Е. Бауха
ВОТ ТЫ ОБРУЧЕНА...
(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод Л. Цивьяна/
Она лежит нагая предо мною,
туманом скрыты тучные поля.
Она лежит — невеста под фатою —
готовая к зачатию земля.
Созрели ее груди для кормленья
цветов и трав и буйно налились.
И словно бы кольцо при обрученьи,
ей дарит вечер желтый лунный диск.
Вот ты обручена со мной травою,
сплетеньем мыслей, шелестом листвы,
вот ты умащена теперь водою,
навозом плодородным и живым,
украшена терновником и вишней
для глаз моих. И ты познаешь бремя
беременности: пахарь в поле вышел,
чтоб овладеть тобой и бросить семя.
И я твоим томлением насыщен,
и изобилие твое в себе ношу я.
Тобою освящен я и очищен.
Земля в хотенье... Аллелуйя!
Перевод Л. Цивьяна
ТЕЛО НАШЕ ПОМНИТ...
(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод Л. Цивьяна/
Подобно гривам львов, раздуты ветром кроны...
А память наших тел древна, как память скал...
Ночами в дебри сна мы входим неуклонно,
как львята в темный лес — идем Отца искать...
Бывает, словно степь, вдруг тело расцветает,
и по нему всю ночь бредут стада зверей.
И оттого с утра оно благоухает
и горечью травы,
и свежестью дождей.
Еще оно лежит в постели онемело,
разбрасывает солнце лен кудрей во мгле,
но есть вода и хлеб для насыщенья тела —
ни у ложа на столе.
Отпив глоток и теплый хлеб ломая,
мужчина с женщиной встречают утро.
В них первобытная уверенность немая,
и чуток первый шаг босой ступнею будто...
Ведь тело помнит все: зверей на мягких лапах,
речей их темный смысл, колючек ласку злую.
Еще в нем лес и степь, полынный терпкий запах.
В нем ночь еще, роса и свежесть. Аллелуйя!
Перевод Л. Цивьяна
БЕЛЫЙ ДЕНЬ
(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод М. Генделева/
Земля, в свое лоно приняв семена,
цветения таинством дышит.
Ночь сельских богов-песнопевцев темна —
распутна,
пьяна
и бесстыжа.
Хлебов созреванье. Тучненье овец.
Садов прогибаются кровли.
С испугом смотрю на восхода багрец,
как девы на первые крови.
Сокрыли пути прорастанья зерна
поля. Из-под поднятой брови
глядит день, стоящий в квадрате окна, —