Однажды я вошел в квартиру вместе со шведским коммерсантом и французом, освобожденным от воинской службы. Герши принимала ванну, горничной не было. Прижав палец к губам, я кивнул своим гостям на дверь в спальню и повелительно произнес:

— Явись ко мне, нимфа, обнаженная и мокрая, словно родившаяся из пены морской!

Привыкшая к моим капризам, Герши повиновалась. Увидев в дверях посторонних мужчин, она тотчас закрыла руками груди и покраснела с головы до пят. Я решил, что последует забавное зрелище и я увижу взбешенную голую женщину, но Герши лишь отвернулась, прижимая руки к груди.

— Бедные вы мои, — запричитала она, непонятно к кому обращаясь — к нам или к обиженным грудям.

В тот вечер я напился до потери сознания и стал умолять ее о прощении.

— Tais-toi. — Замолчи сейчас же, — проговорила она и принялась щипать мне плечи, ляжки, руки, шею, щеки.

— У тебя такое gemütlich тело, — мурлыкала она рассеянно и грустно. — Ты такой сладкий.

В конце 1915 года Германия вместе со своими союзниками добилась воплощения своей пангерманской мечты повсюду — от Антверпена до Багдада. Победа была за нами. Продолжать войну означало бы превратить ее в войну на изнурение. И тогда в Европе не будет ни победителей, ни мира, исход будет один — революция.

И тем не менее в 1916 году Франция, Великобритания, Италия и Россия провозгласили своей целью разгром центральных держав за счет подавляющего преимущества в людских ресурсах, за счет гигантского количества жертв, обреченных на заклание. Это было безумное решение.

Для того чтобы разом покончить с губительной, самоубийственной политикой противника, фон Фалькенхайн сосредоточил в лесах под Верденом всю свою артиллерию и утром 21 февраля обрушил на крепость артиллерийский огонь такой мощи, какой не знала история. По французским позициям был выпущен миллион снарядов, местность стала голой, как лунная поверхность. Затем в атаку пошла германская пехота.

Но продвинуться далеко ей не удалось.

Началось еще более крупное сражение на Сомме, и в этой «схватке титанов», как окрестил его Людендорф, погиб цвет обеих воюющих наций.

Целеустремленно идя к цели, я развил бешеную деятельность. Мы должны были победить, но теперь твердой уверенности в этом не существовало.

Я отдавал все свои силы делу служения Германии. Я напомнил Мата Хари, что она поклялась Эльспет Шрагмюллер стать куртизанкой, служащей делу кайзера.

— Я твоя куртизанка, chére, — возразила она, но я рассеял ее заблуждения.

Мне нелегко было заставить ее подчиняться моим требованиям, достойным сутенера, и я проводил по отношению к Герши политику кнута и пряника. Ими, соответственно, были опасность ее положения и моя преданность ей. Как ни странно, но после того, как я заставлял ее изменять мне, наши объятия становились еще более жаркими. (Но сама она не желала в знак протеста найти себе любовника на стороне. Это было бы для меня невыносимо.) Британца предателя, снабдившего меня информацией о новом секретном оружии — танках, я вознаградил тем, что отдал в его распоряжение Герши, которая должна была неделю ублажать его. После этого мы с ней провели ночь, полную блаженства. Швед, с которым она спала после этого, был ей неприятен, и она была апатичной. Рандеву с любовником-эльзасцем повергло ее в отчаяние, и в поисках «идеала» она кинулась ко мне в объятия.

Когда я попытался заставить Герши задать ряд вопросов одному молодому французскому офицеру, который, по моему мнению, не умел держать язык за зубами, оказалось, что от нее никакого проку.

— Я начинаю заикаться, — объяснила она. — Это все равно что сказать: «Послушай, дорогой. Дело в том, что я шпионка, так что давай-ка потолкуем о таких-то и таких-то предметах, и дело с концом». Иначе у меня не получается.

Каждое очередное «задание» сопровождалось впоследствии упреками и просьбами простить. В остальное время мы жили, как подобает любовникам, и она играла роль, вполне соответствовавшую ее очаровательной внешности.

Париж вновь предавался развлечениям. Герши даже заговорила о том, чтобы выступить перед войсками! Ее домашние вечера стали настолько популярными, что я подумывал, уж не выкупить ли виллу в Нейи. Однажды мы съездили туда с нею. Оказалось, что особняк в прекрасной сохранности, мебель французского и английского производства элегантна и интимна. В свое время Герши отвезла на виллу несколько коробок и заперла их в помещении, где хранились ранее приобретенные ею вещи, сложенные в кофры и картонки. Мне стоило немалого труда убедить ее не везти с собой ничего в и без того заставленные вещами номера в отеле «Атеней».

Из кладовой мы направились в гостиную. Взглянув на сложенный из камней очаг, она коснулась краешка каминной доски и грустно улыбнулась чему-то своему, затаенному.

— Ну так как? — спросил я. — Хочешь переехать сюда?

— Боже упаси, — ответила Герши. — Знаешь, что это такое — владеть домом в нынешнее время? Где ты найдешь прислугу, достаточное количество продовольствия и топлива? Я люблю «Атеней», там сущий рай.

Ее часто охватывало ощущение счастья. Она умела забывать обо всем и жила одним днем. Радовалась солнцу и облачкам, проплывавшим по небу и нависшим наподобие полога над площадью Согласия, тому, что я был добр к ней. Тому, что среди детей беженцев, живших в приюте, где она через день работала по доброй воле, много сорванцов, пришедшихся ей по душе. Тому, что ей улыбнулись приехавшие на побывку солдаты.

Думаю, она радовалась даже тогда, когда, по моему настоянию, ублажала нужного мне «клиента», если тот оказывался благодарным и симпатичным человеком. «Все они могут скоро погибнуть», — говаривала она.

После того как я приказал ей соблазнить некоего месье Камбона, ответственного сотрудника министерства иностранных дел, Герши послушно уехала с ним на три дня, не сообщив мне, куда именно. Вернулись они большими друзьями — друзьями, уверяю вас! — а я ревновал. Какое-то время я даже держал ее только для себя.

Одним из ее поклонников был генерал Мессими — претенциозный, бестолковый франт, в вольготные мирные времена бывший военным министром. Хотя его и вышвырнули вон, он сохранял свой генеральский чин. Когда Краузе написал мне лично, что ему позарез нужна информация относительно убыли во французских резервах, я сразу подумал о Мессими — болтливом маразматике, едва ли не окончательно выжившем из ума. Я был уверен, что если бы Герши стала его любовницей, а я представился ему кузеном-голландцем, питающим симпатии к французам, то сумел бы выудить из него нужные сведения.

Привыкнув к ее повиновению, я велел Герши заняться этим господином. Но она встала на дыбы:

— Этим стариком? Этой развалиной? Нет, Франц! Ни за что! Франц! Это непорядочно с твоей стороны! Я имею право выбирать!

— Ничего подобного! — грубо оборвал я ее, чувствуя, как ее сопротивление вызывает во мне похоть. — У тебя есть лишь те права, которые я предоставляю!

Почему же так случилось, что из-за L'affaire Messimy [105]я ее потерял? Это был приличный старик, довольно глупый, но, как выяснилось позднее, на мою беду, патологически скрытный, когда речь шла о военных секретах, и очень милый в личном общении. В первую же ночь, когда по моему приказу Герши приняла его, она не стала держать на голодном пайке человека, который был ей неугоден. Тот был настолько без ума от нее, что писал ей чрезвычайно несдержанные послания, в которых напоминал ей о «золотых часах», в конце указывая: «десять миллионов поцелуев на твоем чудесном теле оставляет М.»

Я не сразу осознал, что потерял свою Герши. Несколько дней она лежала, сказавшись «больной», и я держался в стороне от нее, поскольку больные и калеки вызывают во мне отвращение. Поняв, что Герши симулирует, я сперва решил, что мне нетрудно будет вновь заручиться ее расположением. Нам обоим нужна была передышка, чтобы прийти в себя от водоворота жизни, в который мы окунулись.

Как только она стала мне по-настоящему нужна, я пошел навестить ее.