— То, что доктор прописал, — заметил Гийоне. Ловким движением он накинул цепочки ей на шею и соединил вместе. Герши опустила руки и подняла голову. — Чудесно. И плечи оттеняет. Лучше, чем твои дыни. Чудесно.

— Вы отдадите их мне?

— Отдам. А теперь распусти волосы, и начнем работать.

Герши без разрешения взяла кусок ткани и обвязала ее вокруг талии.

Протянув руку, Гийоне извлек из волос натурщицы заколки. Она подставила ладонь, и художник положил на нее заколку. Отвернувшись, Герши извлекла остальные и откинула волосы назад. Затем подошла к стулу и аккуратно положила рядом с пальто горсть шпилек.

«Ты знаешь, — признался мне Гийоне, — я едва удержался, чтобы не овладеть ею. Чем это объяснить?»

Возвращаясь в тот день к себе в гостиницу, Герши несла с собой сверток, в котором находились бронзовые нагрудники и набитый бумажник. Мадам Лезер, тетка владельца гостиницы, старуха с худым, сморщенным лицом, остановила ее у конторки.

— Покупки, я вижу, делали, — заметила старая карга, сморщив лицо. — Хочу поговорить с вами.

— Я тоже, — отозвалась Герши, положив на стол пакет, и достала бумажник.

Веер морщин на лице старухи закрылся, лишь меж бровей осталась глубокая складка.

— Могу ли я сейчас принять ванну? — проговорила Герши и положила на стойку сто франков, покрыв не только задолженность, но и заплатив за две недели вперед.

Я так и представляю себе старуху, прижимающую локтем пачку денег, словно опасаясь, что их унесет сквозняком. Разумеется, она не смеялась, хотя глаза ее ожили. Приятно, когда тебе платят. Особенно когда возвращают долги. С одной стороны, если эта красивая молодая женщина, приехавшая невесть откуда, завела себе любовника, впредь она не будет мешкать с уплатой по счетам. Но с другой стороны, богатый любовник устроит ее где-то в другом месте. Старуха не радовалась, потому что не знала, радоваться ей или же нет. Такова жизнь.

Что же касается ванны, то в три часа дня охотников на нее немного, пусть себе принимает, тем более что заплатила семьдесят пять сантимов. Мадам кивнула в знак согласия и дважды дернула за шнур, вызывая горничную. Потом, наклонившись к Герши, доверительно проговорила:

— Мы, вдовы…

— Не будем говорить об этом, — вздохнула молодая женщина. — Жизнь — грустная вещь…

— Очень грустная, — согласилась мадам Лезер, засовывая в ящик конторки пачку денег. — Но вы молоды, мадам.

— Тем более грустно, — весело воскликнула Герши и направилась к лестнице, держа под мышкой сверток.

Посередине, там, где вытертая дорожка шла в сторону дешевых номеров, молодая женщина решила, что никогда не сможет повторить то, что произошло. Ее умение оставаться неподвижной оказалось недостаточным для Гийоне. Она так устала, что остановилась на лестнице, чтобы собраться с силами. Тяжело стуча башмаками по деревянным ступеням, вниз спускался герр Хоффер.

Не стоит сердить его. Он живет в номере под нею. Лишь благодаря его долготерпению ей удавалось репетировать свои хореографические номера. Заставив себя улыбнуться, она сунула под мышку пакет и свободной рукой помахала немцу.

— Вы на меня не сердитесь? — Хоффер изобразил на лице добродушие. Поставив на пол черный портфель, который он неизменно носил с собой, он стиснул его ногами, снял берет и протянул Герши руку. Молодая женщина пожала ему пальцы. Разговор шел на немецком, языком этим Герши владела свободно. — Я весьма сожалею. Меня не было в городе, и я не смог с вами связаться. А кто ваши новые знакомые?

— Откуда вам известно, что у меня новые знакомые?

— Прошу прощения. Вас по вечерам не бывает, поэтому я не мог принести свои извинения. Благодарю за улыбку.

Хоффер говорил, что он художник, и одевался наподобие представителя свободной профессии. Однако, вспомнив его крепко сбитую фигуру, энергичное лицо и неулыбчивые глаза, Герши решила, что он больше смахивает на agent de police [26]. Познакомившись с Гийоне и Хоффером, она разочаровалась в художниках.

— Во всяком случае, я больше не топочу у вас над головой, — заметила она.

— Вы мне не мешали. Я человек невозмутимый. Думаю только об искусстве. До встречи. — Он поклонился, снова протянул руку и ушел. У Герши радостно екнуло сердце. Подумать только, теперь у нее есть собственные друзья, ее милые изгнанники. Она взбежала по двум оставшимся пролетам.

Забравшись в ванну, внимательно осмотрела себя со всех сторон.

В нижней части спины обнаружила маленькую коричневую родинку. «Гийоне изобразил и ее», — с восторгом подумала Герши.

Выбравшись из ванны, она завернулась в простыню и стала обтирать свои отвергнутые груди.

— Бедненькие мои, крошечки мои, — причитала она. — Никто вас больше не увидит, кроме меня. Я люблю вас. Вы всегда будете носить эти очаровательные вещицы.

Ходят разговоры о том, что она танцевала нагишом, однако никто, даже любовники, насколько мне известно, не видели ее груди и не касались их закованных в броню сосков.

Именно я был создателем «Мата Хари».

Она называла меня «Папа Луи». Именно меня Герши обхватила за шею дрожащими руками, сойдя со сцены после дебюта, который я называю ее рождением.

Это я дал ей имя «Мата Хари». Уж и не помню, где впервые услышал его. Мы долго спорили с ней, пока она не согласилась. Самой ей до абсурда нравилось имя «Леди Грета Мак-Леод»… Моя милая, смешная Герши… Теперь она стала легендой.

Приняв участие в сотворении легенды, буду ли я летописцем истины?

Сейчас я вам расскажу суть дела. Легенда создается, когда человек претендует на преувеличенное к нему внимание. Утверждаю, что я «создал» Мата Хари. Надо ли мне претендовать на роль ее любовника? Во всяком случае, однажды она принадлежала мне; это гораздо больше, чем могут сказать о себе многие ее мнимые возлюбленные.

Теперь, когда Герши стала легендой, считается вполне приличным признаваться, что она пренебрегла тобой.

Нам (я имею в виду театральное руководство) пришлось потерять немало времени с той поры, как я, Луи Лябог, дилетант, понял, что Герши человек серьезный, и взял ее театральную судьбу в свои руки. Под словом «серьезный» я вовсе не имею в виду понятие, противоположное слову «фривольный». Во многих отношениях Герши была фривольной. Я имею в виду понятие, противоположное понятию «несерьезный». Два года спустя Эмиль Гиме, основатель, директор и хозяин «Музея Гиме», увидел Герши и решил рискнуть своей репутацией, представив ее публике.

Рисковать — это не значит ставить все на карту. Это мы с ней поставили на карту все, готовясь к постановке. Если бы она провалилась, Гиме простили бы, но не простили бы Мата Хари. Из населения города, составлявшего около двух миллионов семисот тысяч человек, на спектакле присутствовала всего сотня парижан, но они были «сливками общества» — авангардом du haute monde [27], — теми, кто был пресыщен Айседорой Дункан, Лой Фуллер и Отеро. Гиме пригласил представителей дипкорпуса — германского и японского послов. Это был удачный выбор. Немец был человеком проницательным и смелым, японец — бестолковым. Критиков от газет, специализирующихся на сенсациях, которые потакают вкусам толпы, а не воспитывают ее вкус, не было. Зато были корреспонденты «Газетт де Франс», «Фигаро», «Жиль Блаз» и «Эко де Пари». Что же касается востоковедов, то присутствовали только те, кто не утруждал себя частыми поездками на таинственный Восток.

Гиме окружил мою девочку тем, чем я не способен был обеспечить, — торжественностью. Даже искусственные розы, обвивавшие колонны ротонды, казались торжественными. В библиотеке «Музея», превращенного в языческий храм, сидела по-турецки его лучшая бронзовая скульптура — статуя Нагараджи Шивы, индийского бога танца, разрушения и плодородия. По существу, Гиме не пожалел ни одного из своих редкостных восточных сокровищ. Сбоку, в затененной нише, восседал Субраманья, индийский бог войны, хотя милая глупенькая Герши протестовала против необходимости танцевать в его присутствии. По ее словам, его умиротворяет лишь зрелище обнаженной женской плоти. Если закрыться тканью, он становится мстительным.