Мне захотелось сказать им всем, что она гораздо старше, чем кажется, чтобы рассеять их смущение, что она женщина и мать, изображающая подростка.

Грустные воспоминания, которые охватили зрителей, были настолько сильны, что я, оставаясь на ногах, словно потерял сознание. Очнулся я в ту минуту, когда Мата Хари поднесла к лицу цветок страсти, как бы обещая стать однажды женщиной.

Сначала неуверенно, потом дружно зазвучали аплодисменты. Когда наступила тишина, аплодисменты вспыхнули вновь то в одном, то в другом конце зала. Я понадеялся, что они не будут стихать до самого конца. Но окончательный приговор еще не был вынесен.

Во время антракта я остался с Герши. Мы с ней молчали, нас обоих била дрожь. Она полулежала в кресле в импровизированной артистической уборной слева от ротонды. Комната представляла собой хранилище глиняных статуэток, изображавших парсов, несущих предметы для религиозного обряда. Там же стояла уменьшенная копия «башни молчания», находящейся в Бомбее. На нее возлагали умерших, которых пожирали стервятники. Время от времени я бормотал что-то вроде «великолепно» или «захватывающе», избегая слова «ravissant» [30]. Она лишь молча смотрела на меня огромными темными глазами, в которых стояли слезы.

Энергично постучавшись, вошел помощник Гиме — Робер Мулен. Я недолюбливал этого проныру, у которого все справлялись о здоровье его хозяина. У него был лакейский склад ума, даже фигура, угоднически наклоненная вперед.

— Леди Мак-Леод, — восторженно произнес он, нагнувшись, чтобы поцеловать ей руку. Потом повернулся ко мне, как бы показывая, что сообщение относится к нам обоим. — Месье Гиме позднее придет сюда сам, но сейчас желает остаться на людях, чтобы никто не заподозрил его в сговоре.

— О каком сговоре может идти речь? — обиделся я, — Что может быть за сговор между антрепренером и артистом?

Он посмотрел на меня с пренебрежением под видом снисходительности. Мы презирали друг друга.

— Хорошо, назовем это сотрудничеством. Вы ведь допускаете право на сотрудничество? Дело касается изменений в последнем танце.

— Вносить какие-то изменения слишком поздно, — грубо оборвал я его.

— Я согласилась, — хриплым голосом, словно откуда-то издалека, сказала Герши. — Согласилась исполнить танец, посвященный Субраманье. Ведь бог войны является также удерживающим от войны, поэтому его можно назвать и богом мира.

Как хорошо это прозвучало у нее.

— Ради Бога! — воскликнул Робер. — Мы здесь одни.

У Робера нет присущего Гиме уважения к иллюзиям, даже когда они граничат со сговором. Иначе он был бы Гиме, а не его прислужником.

— Ведь Мата Хари действительно исполнительница священных танцев, — напомнил я Роберу, нахмурившись.

— Пожалуйста, — поклонился он. — У нас одна просьба, чтобы вы появились с накидкой на плечах, chère Madame. А вместо объявленного танца в программе, которую мы заранее составили с Гиме, вы начнете движения очень величественно, как и подобает королеве. Понятно?

Герши слушала его с невозмутимым видом. Глаза ее были закрыты, а невероятно длинные ресницы опущены. Но тело было, напряжено, словно натянутый лук. Готовая подобающим образом ответить на слова Робера, она с усилием сдерживала себя. Что же, если нам не понравится его предложение, можно быть уверенным, что милая Герши скажет свое слово. Она верила мне, а их не боялась!

— Знаменитый ученый, месье… — Наклонившись, Робер шепотом произнес известное имя, посмотрев при этом на закрытую дубовую дверь толщиной, самое малое, в два дюйма. — Он поднимется с места и прервет вас, попросит исполнить для зрителей самый воинственный и священный из танцев в честь Субраманьи.

— Я и так намеревалась сделать это, — сказала Герши.

Я поднял руку, поняв намерения Гиме. Ход был великолепный. В программе лишь упоминалось об «особом священном танце», и Гиме собирался включить его. Так будет гораздо эффективнее…

— Он будет просить, даже умолять, чтобы вы не оставили на себе ничего. Абсолютно ничего, даже вуаль не должна скрывать ваше тело от глаз ревнивого бога, — умоляюще посмотрел на Герши Робер, сцепив пальцы рук, как, вероятно, сделал бы знаменитый академик. — И вы… не оставите на себе ничего.

Герши облегченно вздохнула.

— Даже последнюю юбку, — хихикнула она, как девочка.

— В конце концов, да, — озабоченно проговорил Робер. — Будьте настолько любезны. Даже последнюю юбку. Это необходимо.

— Пошел вон, — произнесла она. Она сказала «va tén»! Так говорят, обращаясь к собачонке.

Робер взвился на дыбы и даже покраснел, но я сделал ему знак, чтобы он промолчал. Мы с Герши привыкли вращаться в театральных кругах, где фамильярность привычна.

Снова поклонившись, Робер вышел.

— Ты тоже, — сказала Герши, — уходи.

Перечить ей я не посмел. Хотя мог бы. Как подобает суровому и строгому отцу, наставляющему свою дочь на путь истинный. Но времени было мало. Это был самый важный вечер в ее жизни, в нашей жизни. Если ей вздумалось покапризничать, некогда было ни наказывать, ни уговаривать, ни бранить ее. Видите ли, она не была такой темпераментной, какой ее изображают. Будь это так, управиться с нею оказалось бы проще.

На этот раз я тоже был одним из зрителей. Я сел на свободное место во втором ряду. Кто же ушел? Ушел, заметив, что видел «довольно любопытное» исполнение восточных танцев? Или прибавил еще и слово «экзотическое»? В предчувствии провала на лбу у меня выступил липкий пот и заболели колени.

Она стояла в своей накидке в преддверии языческого храма — прекрасная, далекая и надменная. Настоящая леди Мак-Леод. Такую позу она умела принять, но не умела сохранить. Кроме того, среди зрительниц находились настоящие принцессы, одна герцогиня, несколько графинь, а также кавалеры, сопровождавшие столь знатных дам. О, это был очень опасный путь! Самомнение. А что потом?

Несмотря на совещание и достигнутые компромиссы, тщательно выверенные решения, мы в конечном счете, по выражению игроков, шли ва-банк. Прав был Гиме, принимая это решение, или ошибался, кто знает. Спектакль был наполовину частным, зрители состояли из приглашенных, но это был музей, а не салон. Кроме того, в зале находились и четыре критика.

Когда она вскинула руки, распахнув накидку, все увидели чудесное сочетание красок ее одежд, касавшихся самого пола, и многоголовая гидра, у которой была сотня глаз и одна душа, одобрительно зааплодировала. Но когда Герши с невероятным достоинством стала двигаться и глазам зрителей предстал языческий бог, сокрытый в листве, они, наблюдая за ее движениями, почти все сразу же заскучали.

Со своего места поднялся месье Бурден. Чувство почтительности к нему вызывали не только его борода и репутация, но и весь внешний вид, которым он искусно владел.

— Мата Хари, — пропел он, и зрительный зал насторожился. Предстояло нечто необычное.

Жрица-принцесса отвернулась от алтаря и, к моему восторгу, восприняла помеху идеальнейшим образом. Герши не рассердилась, не удивилась и не обрадовалась. С невозмутимым видом, в полном согласии с собой она спокойно ждала. Ждала — и только.

— Мата Хари, — повторил почтенный мэтр среди почти осязаемой тишины. — Не исполните ли вы для нас подлинный танец, посвященный индийскому богу войны? Танец, во время которого вы жертвуете собой во имя любви, мира, а не во имя победы? Исполняя который, вы отдаете себя целиком, ничего не пряча?

Я и не знал, месье Гиме, что ваш знаменитый востоковед такой ручной! Потом, как и все присутствующие, затаив дыхание, стал ждать ответа.

Изогнув длинную шею, Мата Хари откинула голову назад. Похожие на крылья усталых птиц ресницы ее опустились. Она уронила руки, и плащ скрыл ее целиком. Затем вновь появились руки — великолепные, мягкие, сильные, округлые. Она сложила их на груди, закрыв ладонями плечи ласкающим и в то же время покорным жестом. Потом стала медленно наклоняться вперед, так что волосы едва не достигали коленей.