Генка даже привскочил на стуле, хлопнув себя по коленям: как может человек говорить такое?
— Михаил Венедиктович, вы бы хоть раз на переметы съездили! Срывается? Это же такая рыба, Михаил Венедиктович, трехпудовый осетер…
— Осетр, Гена! — поправила Вера Николаевна.
— Ну, осетр. Понимаете, он же поймается на одну уду, за плавник, и стоит спокойненько. Пока к лодке не подведешь… Как теленок! А стерлядь и вовсе…
— Может быть, не могу спорить! — оказал Михаил Венедиктович. — Тут вам карты в руки. Но ведь закон есть закон, Геннадий! Законы совершенствуются, как и люди, их издающие. Смею уверить, что, если дело обстоит именно так, как вы говорите, со временем разрешат эти самые самоловы…
Генка фыркнул:
— Со временем! А пока? Рыба — она же основное у нас, Михаил Венедиктович! Знаете, какая у бакенщика зарплата?
— А вы знаете, — спросила Вера Николаевна, — какая заработная плата у врачей? Или у педагогов? Такая же, как и у вас примерно…
— Не у всех врачей, Вера Николаевна! — вставил Сергей Сергеевич.
Та, соглашаясь, наклонила голову.
— Я имела в виду врачей, которые лечат нас с вами. Рядовых сельских и городских врачей, на чьих плечах лежит здравоохранение. Не корифеев, делающих в году по две виртуозные операции. Так вот, Гена! Поверьте, что врачи и педагоги работают во много раз больше, чем вы. Гораздо больше!
— Сравнили тоже! — чуть ли не возмутился Генка. — У них же, ну это самое… призвание, да? Интерес! А у нас только что на реке красота.
— И ни врачи, ни учителя не имеют никакого подспорья, особенно в городах. Ни огородов, ни коров, — продолжала Вера Николаевна, будто не заметив, что Генка невежливо перебил ее.
— Кстати, — сказал Сергей Сергеевич, захлопывая книгу. — В ваших условиях всегда можно обеспечить себя рыбой, не прибегая к запрещенным способам лова. Если не осетриной, то уж таймениной наверняка…
Генка посмотрел на него снисходительно и даже вздохнул, переживая за невежество собеседника.
— Так ведь и заездки тоже нельзя, Сергей Сергеевич! Только бережняки! А в бережняки немного поймаешь.
— Приобретите спиннинг, — посоветовал Сергей Сергеевич. — И всегда будете с рыбой.
— Куда там! — Генку подмывало опросить, сколько рыбы поймал спиннингом Сергей Сергеевич, но не захотел обижать. Удовольствовался иронической ухмылкой. Впрочем, точно так же улыбнулась Вера Николаевна, а у Эли как-то странно дернулись плечи.
Сергей Сергеевич изобразил на лице безразличие и, соскабливая ногтем мизинца какое-то пятнышко с рукава, предложил:
— Если хотите, я могу доказать это!
Генка с трудом погасил улыбку и промолчал. Михаил Венедиктович многозначительно произнес «гм», а Вера Николаевна принялась высматривать что-то на потолке.
— Я понимаю, есть все основания сомневаться в моей… э-э… в моем умении. Но тем доказательнее, очевидно, будет моя правота? Если Михаил Венедиктович не станет возражать, завтра я прошелся бы с вами по берегу Ухоронги, Геннадий. Даже без хваленого мыша.. — Сергей Сергеевич вопрошающе посмотрел на Михаила Венедиктовича, перевел взгляд на Генку, потом снова на своего коллегу.
— Гм… — еще раз сказал тот и, поколебавшись, разрешил: — Особых возражений у меня нет… Цикл мы закончили, так что…
— Вот и прекрасно! — обрадовался Сергей Сергеевич. — Вы согласны, Гена?
— Я что? — пожал Генка плечами. — Я — пожалуйста. Кроме спиннинга, удочки взять можем. Червей захватим на всякий случай, но хариус на обманку должен хватать — только дай.
— Значит, договорились. Утром я постучу вам в окно…
Эля — одним глазом — взглянула на него через плечо и, отшвырнув тряпку, уткнув пальцы в столешницу, поиграла мизинцами. Потом посмотрела через другое плечо, из-под упавшей на глаз черной пряди.
— Сергей Сергеевич, а мне… можно? Честное слово, я постараюсь не мешать… И буду распутывать вам «парики»…
— Видите ли, — сказал Сергей Сергеевич, — я сам спрашивал о разрешении у Михаила Венедиктовича…
— Он позволит!
Черный глаз, прячущийся за черной прядью, блеснул умоляюще и вместе воровато в сторону Михаила Венедиктовича.
— Михаил Венедиктович, Элины обязанности я могла бы взять на себя завтра, — поддержала Вера Николаевна.
— Против такой коалиции я бессилен, — с некоторой игривостью развел руками ученый. — Что же, придется отпустить вас, Эля…
Генка бросил на девушку радостный взгляд, но та, перехватив его, сделала равнодушные глаза. В них заблестел лед, не огонь.
Наверно, поэтому он приказал Валету, встретившему на крыльце вилянием согнутого баранкой хвоста, убираться к чертям собачьим. Валет же решил, что хозяин недоволен его скаредностью. Раскопав похоронку, притащил белый сохатиный мосол и, положив к ногам Генки, опять завилял хвостом. Но Генка перешагнул через мосол, даже не поглядев. Он спустился к лодкам и неизвестно за что огрел реку подвернувшимся под ногу камнем.
На реке раболепно кланялись вслед пролетающему ветру тростники. Чайки, задрав хвосты, качались на дробной волне. «Низовка» явно собиралась разгуляться, потому что облака тянулись с востока на запад, как оставленные реактивными самолетами дымные дорожки. На тупоносом катере-толкаче, почему-то предпочитавшем не толкать, а тянуть за собой «матку», выбирали буксирный трос. Потом катер отработал задним, развернулся и, зайдя сбоку, стал оттеснять плоты бережнее, нацеливая голову «матки» в узкие ворота фарватера шиверы. Пока он теснил голову, хвост «матки» стало заносить течением. Снова отработав задним, катер заспешил к хвосту. «Красный бакен наверняка зацепит», — подумал Генка, про себя выругав старшину сволочью. Но катер закрепил буксир на хвосте и, выбрав ходом слабину, заставил плоты выравнять строй. Стало ясно, что бакен не будет задет. Генку это скорее огорчило, чем обрадовало: такое у него было настроение.
С тщетной надеждой на неразворотливость старшины он провожал «матку» глазами, пока хвост не миновал третью пару бакенов в шивере. Дальше, конечно, и дурак проведет ее, как по ниточке! Легче легкого провести ее дальше! И легче легкого Михаилу Венедиктовичу сказать, что Генка в последний раз хочет украсть кошелек, хотя Генка никогда ничего не крал и красть не собирается. А насчет рыбы — так это смешно: какая разница, сейчас или осенью он кончит рыбачить? Столько лет рыбачил, а тут два месяца, подумаешь! Надо же бате с матерью добыть рыбы, как этого Михаил Венедиктович не понимает? Петр, например, понимает прекрасно, а Петр вроде бы никакой не ученый, просто рассудительный мужик, хотя и себе на уме. И даже, прямо говоря, порядочный гад…
Генка не мог простить Петру (случившееся в тот памятный вечер — главным образом потому, что Эля не прощала Генке. А в чем виноват Генка? Ни а чем! Петр, чтобы купить аккордеон, до безобразия подпоил ребят с катера. Значит, виноват Петр. Генка же не думал, что так получится! Петр заварил кашу, а сам в кусты: «Куда ты, их четверо!» Теперь ему можно говорить, будто кричал это, чтобы Генка не лез один, а подождал, пока он гармонь положит. Говорить все можно, язык без костей…
— Генка! — крикнула с косогора мать, кутая ноги подолом платья, которое хотел сорвать ветер. — Отец спрашивает, «маткой» бакена́-те не зацепило? Сплавать к ним, поди, надо?
— Знаю, — отмахнулся Генка. — Сплаваю.
Как будто он действительно не знает, что проверять после прохода «матки» обстановку фарватера на шивере — святая обязанность бакенщиков. Для этого и пост существует. Но тыкать ему в нос этой обязанностью вовсе незачем; может и Шкурихин сплавать.
Спихнув лодку, Генка давнул ногой на стартер, но мотор не соизволил даже чихнуть. Только после третьей попытки пришло в голову заглянуть в отстойник: конечно, на полпальца грязи! А лодку за это время успело снести в травы, заведешь мотор — как раз полкопны водорослей на винт намотается. Не везет, так уж во всем не везет! Генка взял шест и стал выталкиваться на чистую воду.
На этот раз обстановка не была нарушена. Развернувшись, он погнал лодку против течения, поставив рукоятку газа на «самый полный». Моторка зашлепала брюхом по крутым валам, потеряв больше половины скорости. Валы набрасывались отовсюду, сталкиваясь, обдавая холодными брызгами, норовя запрыгнуть через борт, сбить с курса.
