— Благодарность обмываешь? Надо было товарищей пригласить, а то один. Я бы на их месте обиделся, — словно проверяя, обиделись они или нет, майор окинул всех внимательным взглядом. Спросил: — Весной на сплаве оставаться не думаете?
— Там видно будет, — осторожно сказал Ганько.
Воронкин ответил смешком:
— Сапоги протекают, начальник. А сплав — дело мокрое…
Виктор Шугин качнулся вперед, локтями оперся о колени. Подбрасывая на ладони что-то невидимое, заговорил, словно миролюбиво убеждая непонятливого собеседника:
— Сплав — он когда? В апреле… В апреле, начальник, знаешь что начинается? Распутица! Тогда припухать здесь, да? Нет, начальник! До распутицы мотать надо отсюда…
— А может, передумаешь? Останешься? — спросил майор. — От добра добра не ищут. Тебя тут уважают теперь, благодарность вот вынесли. Заработки в лесу подходящие. Нынче не повезло вам, что на Лужню попали, так здесь работа кончается. Переберешься на другой участок, поближе к городу…
— Брось, начальник! — Шугин выпрямился, освободив служившие опорой руки. Опять потянулся к майорскому портсигару. Видимо трезвея, более ловко управился с закуриванием. — Мы — птицы перелетные. Любители костра и солнца.
— Слышал, — устало вздохнул майор. — Мол, грачи полетят — и нам пора? Старая песня!.. Знаешь, говорят: на месте и камень мхом обрастает? Пора остепеняться, о семье думать…
Очевидно, до Виктора не сразу дошел смысл сказанного. Тонкие губы еще кривила пьяная, самодовольная усмешка. Рука с зажатой в пальцах папиросой поднялась, чтобы подтвердить небрежной отмашкой какие-то уже приготовленные слова о неспособности майора понимать весенние настроения босяков. Но рука не сделала плавного, сожалеющего взмаха. Пальцы вдруг сжались в кулак, изломав забытую папиросу. Улыбка стала злобной гримасой.
— Семья?.. Бабы?.. — спросил Шугин. — Я не такой дешевый, начальник, чтобы меня баба купила. Проститутки они все, твари…
— Подумай, может, не все? — брови майора гневно поползли к переносице, углы рта опустились. — Ведь и тебя, дурака, баба родила…
Но Шугин выдержал его осуждающий взгляд, не отвел своих, вдруг просветлевших от пьяной мутности глаз. Сказал, явно думая о чем-то своем, тайном:
— Матерей не трогай, начальник…
— Эх, ты… грач! — вздохнув, покачал головой майор и, протянув руку, достал из-под койки пустую водочную бутылку, потом вторую, третью. Поставил в ряд на столе. — Ишь сколько набрал. Когда же ты водку раздобыть успел?
— Вчера еще, — равнодушно уронил Шугин.
— Может, позавчера? Или третьего дня? Вспомни!
— Верно, вчера. Смеешься, думаешь — сегодня полтора литра шарахнул? Нет, начальник…
Майор взял одну из бутылок двумя пальцами, за горлышко. Повертев, поставил на стол, так, чтобы Виктор видел этикетку.
— «Московская особая», — сказал он. — Редко такую привозят…
Шугин усмехнулся:
— Один черт, что «сучок», что эта. Пить можно.
— Не один черт. Эту только позавчера привезли.
Никто из четверых не вмешивался в разговор. И сейчас никто не сказал ни одного слова. Никто не двинулся с места. Только немигающие глаза устремились в одну точку. На Шугина. Четыре пары глаз беззвучно кричали ему в крик: остановись, подумай!
Но Шугин не слышал.
— Спирту бы лучше привезли, — он поднял одну из рассыпанных папирос. — На Севере завались спирту.
— А ведь ты трезвый почти, — раздумчиво произнес майор, пристально глядя на парня. — Вот что удивительно… Так где же ты эту водку взял? А?
Шугин вопросительно посмотрел на него, хмыкнул — чего-де пристал, чудак? — повел глазами на Воронкина, на Ганько и услышал вопль их взглядов..
— Купил…
— Где?
— Ну, в магазине…
— В каком?
— Ну… — Шугин подумал, что-то про себя взвесил. — В сельпо, у Клавки…
— Когда?
Взгляд Виктора заметался по лицам тех, чьи глаза продолжали кричать, вопить. Но у этого вопля не было смысла.
— А, черт, разве я помню?
— Ты же говорил — вчера?
— Может, и сказал… По пьянке чего не скажешь… А в чем, собственно, дело, начальник?
Постукивая костлявым пальцем по краю стола, майор ответил вопросом на вопрос:
— Ты разве не слыхал, что в Чарыни обокрали магазин?
Шугин задержал в груди воздух, поэтому ответил с придыханием, трудно:
— Первый раз слышу, начальник!.. При чем здесь я?
— Накануне в магазин привезли товар. В том числе три ящика «Московской особой» водки. Ни одной бутылки продано не было…
Глаза Шугина сделались на секунду мертвыми, невидящими. Только на секунду. Потом зажглись пламенем бессильной злобы, как у затравленного волка.
— Нахалку шьешь, гад? — он вдруг вскочил, хватаясь за воротник рубахи. Брызнув во все стороны, заскакали по полу пуговицы, словно убегая от синего орла на обнаженной груди. — На́, пей! Пей кровь, сука! Сажай! Дави-и!.. — голос стал истеричным визгом, воем.
— Театр не устраивай, — сказал майор. — Брось! Я тебя за язык не тянул. Может, кто-нибудь дал тебе эту водку?
И как не бывало истерики. Точно перед начальником милиции всегда стоял каменно спокойный, закусивший губу парень. Стоял, сжав кулаки, глядя в пол, под ноги себе. Не визжал, брызгаясь слюной, а думал или вспоминал что-то. Молча, ни с кем не делясь думами.
— Сажай, начальник! — вместе с выдохом, словно облегчая грудь, негромко произнес Шугин. — Что здесь, что там — одинаково. Там спокойнее еще…
— Подумай! — предложил майор. — Не торопись. Всяко бывает! Скажем, шел человек, обратил внимание — снег примят. Копнул, а там водка. Почему не взять, верно?
— Не играй на нервах, начальник! Я же не дурной, понимаю: ровно бы ты мне поверил, что нашел.
— Значит, украл?
— Украл.
— Один воровал?
— Хочешь, чтобы я по делу кого-нибудь с собой взял? Не выйдет. Один я — понял? Один! А если бы и не один — все равно отшил бы напарника.
— В это я верю… Ладно, если твоя работа — где деньги?
— Марьяне своей отдал. А Марьяна сгорела, и дыму нет. Ясно?
— Нет. Но выясним. — Достав из кармана самый обыкновенный дверной ключ, майор подошел к стене — будто собирался отомкнуть одному ему только ведомую дверь. Постучал ключом — короткой очередью, как дятел в лесину. — Ну, что ж… Собирайся, Шугин!.. Прощайся с честными товарищами…
Открылась дверь, пропустив начальника отделения уголовного розыска.
— Слушаю, товарищ майор! — сказал он.
— Бутылки эти, — движением головы Субботин показал на водочную посуду, — упаковать надо. Как следует.
— Ясно, — Шевчук подумал мгновение, усмехнулся: — В сено запихну, чтобы не побить…
— Как же, спрячешь ты их в сено! Старый номер! — равнодушно сказал Шугин. — Мало ли кто их лапал, кроме меня? Ребята с тумбочки под кровать убирали…
Майор недобро прищурился:
— А, тертый калач? — спросил он Шевчука. — Ладно! В сено мы их действительно прятать не будем. Упакуем так, чтобы не стереть отпечатков. Кто убирал их с тумбочки?
— Я был пьяный, не видел…
— Хм! По-моему, кто убирал — сам скажет. В его интересах…
— А если я? Тогда что? — спросил Воронкин.
— Ничего. Ты — значит, ты. Забыл, как твоя фамилия?..
— Допустим, Воронкин.
— Больше никто не трогал бутылок?
Ответом было молчание.
Шугин, ни на кого не глядя, собирался. Отбрасывая ненужное, складывал в вещевой мешок белье. Сдернув с гвоздя костюм, злобно искривил рот и, подумав мгновение, комом затискал поверх белья, словно не имеющую цены тряпку:
— Пригодится проиграть в пересылке… Я готов, начальник.
Майор молчал.
Вернулся с двумя кусками фанеры и молотком выходивший начальник отделения уголовного розыска. Поскреб в затылке, сказал:
— По инструкции не получится, товарищ майор. Тары нет подходящей. Разрешите, я по-своему?
Наблюдая за Шугиным, майор, не глядя, согласно качнул головой. Шевчук составил бутылки на одну из фанерок. В другую забил три гвоздя так, что гвозди торчали, как зубья грабель. Угадывая гвоздями в горлышки, накрыл фанерой бутылки и натуго связал обе фанеры бечевкой.
