– Теперь ты говори, – рыкнул Петр, с ног до головы окинув взглядом Тимофея.

Тимофей оказался многословнее. Официант дважды подходил к столику, извинялся и просил освободить кафе, поскольку оно закрывается, и дважды уходил, сжимая в руке десятидолларовую купюру, которую вручал ему Петр, возжелавший здесь и сейчас разобраться во всем происходящем, наказать виновных и отправиться домой спать с чувством выполненного долга.

– Я люблю Арусяк и готов прислать к вам «миджнорд кин», – выпалил Тимофей, который к концу своего рассказа осмелел, приободрился и стал более убедителен, чем вначале, когда запинался через каждое слово.

– Это мы еще посмотрим, кто кого и куда пошлет, – проворчал Петр. – Иди на остановку, Арусяк.

Арусяк, все это время сидевшая тихо, как мышь в норе, и следившая одновременно за выражением лиц папы, мамы, Вачагана и Тимофея, встала и пошла, думая, что самое время красть паспорт и убегать с Тимофеем хоть в Москву, хоть за Северный полярный круг, поскольку грозный отец вряд ли даст согласие на свадьбу дочери с русским.

– Ты, Вачаган, поступил подло. Нет тебе прощения, не показывайся мне на глаза. С отцом твоим я сам поговорю, – сказал Петр и повернулся к Тимофею: – Тебя я чтоб тоже не видел.

После этого Петр-Погос встал из-за стола и походкой человека, внезапно ощутившего на плечах тяжелый груз, пошел к остановке.

– Все будет хорошо. – Аннушка улыбнулась Тимофею и пошла вслед за мужем.

Тимофей и Вачаган встали и уныло поплелись в сторону остановки.

– Может, выпьем чего-нибудь? – предложил Вачаган.

– А, пошли! – махнул рукой Тимофей.

Всю дорогу до дома Петр сидел молча и думал. Будущее дочери, которое он уже успел расписать на много лет вперед, рушилось на его глазах, как карточный домик. Сначала пропал дом, который он собирался купить для молодых, потом испарилась машина, вслед за ней – Вачаган и его родственники, а самыми последними разбежались, как тараканы, маленькие армянские детки – так и не родившиеся внуки безутешного Погоса Мурадяна.

Когда они вошли в квартиру, Аннушка шепнула дочери:

– Не трогай его сегодня, иди спать.

– Угу, – ответила Арусяк, пошла в спальню и горько зарыдала.

Петр, ничего не говоря ни матери, ни сестре, пробурчал «спокойной ночи» и пошел в свою комнату. Через несколько минут туда же вошла Аннушка, села рядом с мужем на кровать, обняла его и стала нежно гладить по голове.

– Для кого старался? Как она могла так со мной поступить, а? – всхлипнул он, утирая слезу.

– Ну-ну, Петенька, успокойся, успокойся, моя буйная головушка, – ласково сказала Аннушка. – Сам ведь такой был! Удрал ведь от своей армянской невесты в Харьков!..

– Я мужчина, к тому же я порядочный человек, а этот? Да у него на лице написано, что он неженка и прохвост! Сын профессора! Езидов они тут изучают! Тьфу! – махнул рукой Петр.

– Ну, тихо, тихо, Петенька! Разве плохо, что человек из интеллигентной семьи? Да и сам он самостоятельный парень. Видишь, в Москве адвокатом работает. Нормальный парень. Плохо, конечно, что русский, – сказала Аннушка, которая знала мужа как облупленного и чувствовала, когда нужно прикрикнуть, а когда промолчать или сделать вид, что согласна.

– Я не отдам свою дочь за русского! Не отдам, и все тут! – Петр зло посмотрел на жену.

– Я тоже не отдам, пока не буду уверена, что он нормальный парень из приличной семьи. Зря мы, что ли, нашу красавицу растили, холили, лелеяли, чтобы отдать первому встречному? А то, что он русский, тут уж, Петенька, дело такое: одну взял – одну отдай. Может, оно и к лучшему, а?

– Не отдам, – пробурчал Петр, лег на кровать и с головой накрылся простыней.

– Конечно, не отдашь, милый, не отдашь, – прошептала Аннушка, легла рядом и крепко обняла мужа. Еще час она гладила его волосы, елейным голоском нашептывала нежные слова, и, уже засыпая, Петр пробормотал:

– Не отдам, пусть сначала докажет, что он ее достоин, а потом посмотрим!

– Конечно, посмотрим, спи, милый, спи, – прошептала Аннушка и закрыла глаза.

Тимофей и Вачаган в это время бродили по городу, пили вино прямо из бутылки и горланили песни.

– «Красивая девушка Еревана – брови дугой», – по-армянски голосил Вачаган.

– Я люблю тебя до слез, каждый день, как в первый раз», – с воодушевлением подпевал ему Тимофей.

Рассвет настиг молодых людей в парке на лавочке, где они лежали, прижавшись друг к другу, и в унисон храпели.

– Ну что за люди! Ни стыда ни совести! Уже и на улицах позором занимаются! Ну что за нравы, а? Тьфу! Какая гадость! – возмутилась дворничиха, размахивая веником перед носами сонных парней.

– До встречи, Вачик, – икнул Тимофей, отряхивая пыль с брюк.

– До встречи, брат мой. Надо будет – приезжай в Воронеж, – икнул в ответ Вачаган и обнял Тимофея.

Целую неделю Петр держал дочь взаперти, запрещая ей не то что выходить из дома, но и приближаться к двери.

Целую неделю бабка Арусяк названивала родителям Вачагана и осыпала проклятиями Вардитер Александровну, Сурика и его жену Карину, вырастивших такого негодяя. Вардитер Александровна никак не могла смириться с тем, что ее любимый внук тайно, под покровом ночи, улизнул из дома, не попрощавшись с бабушкой, которая в нем души не чаяла, и улетел к какой-то Катеньке в Воронеж. На проклятия бабки Мурадян она отвечала проклятиями похлеще и винила во всем «бесстыдницу» Арусяк, воспитанную не в армянских традициях и подтолкнувшую ее внука к такому подлому поступку.

– Я сразу сказала, что она непутевая. Пе-ре-вод-чик, что с нее возьмешь. И семья у вас непорядочная, – язвительно заметила Вардитер Александровна.

– Это кто еще непорядочный! Да я тебе глаза выцарапаю! Да я тебя со света сживу! Да ты… – заорала в трубку Арусяк-старшая и стала называть старуху такими словами, что Аннушке с мужем пришлось вдвоем оттаскивать ее от телефона.

– Пустите меня! Пустите! Я все равно до нее доберусь! – кричала бабка, оказывая яростное сопротивление.

Целую неделю Аннушка обхаживала мужа, выполняя любые его капризы и периодически намекая на то, что пора сменить гнев на милость и пригласить в гости родителей Тимофея, пока дочь не совершила еще какой-нибудь безумный поступок. Погос Мурадян хмурил брови, но свое решение сообщать не спешил.

Через неделю Петр Мурадян вышел из дома и ушел в неизвестном направлении.

– Куда ты, Петенька? – попыталась удержать его Аннушка, заметив хищный блеск в глазах мужа.

– Не твое дело, женщина! Я иду решать судьбу дочери! – Петр грозно сдвинул брови и покосился на дверь комнаты, где сидела Арусяк.

– Господи, только бы беды не натворил! – Аннушка молитвенно сложила руки.

– А если и натворит, так тому Симофею и надо: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Пусть знает наших – мы народ горячий, – ехидно усмехнулась бабка Арусяк.

– Молчали бы уже, типун вам на язык, – вздохнула Аннушка.

– И что за имя такое – Симофей? – пренебрежительно фыркнула свекровь.

– Имя как имя! Все же лучше, чем Погос! – отрезала Аннушка и, не желая продолжать разговор, удалилась в свою комнату.

– Э-эх, ашхах-ашхар [15], – цокнула языком Арусяк-старшая и пошла к соседке Хамест пить кофе.

Петр Мурадян вышел из дома, поймал такси и скомандовал:

– В театр меня вези.

– В какой? – спросил водитель. – Их у нас много.

– Какой, какой… Не знаю названия, помню только, где находится. Ты вези по всем театрам, а я скажу, где остановить. Не переживай, заплачу хорошо. Сто долларов хватит?

– За сто долларов я тебя по всему Еревану три раза покатаю, братец-джан, – улыбнулся водитель и дал газу.

Катался Петр часа три. Возле каждого театра он выходил из машины, присматривался и отрицательно качал головой:

– Нет, не этот, тот театр серого цвета был.

Наконец Петр Мурадян поднял палец и воскликнул: