– А мне кажется, что это не нос, а сигарета, – предположила Хамест.

– Вачаган не курит, – отрезала бабушка. – Ладно, смотри, что там еще?

– Еще… хм… еще, в общем, мне кажется, что это не Вачаган. В общем, тетя Арус, не нашего он роду-племени, не армянин он.

– Как не армянин? – ойкнула бабушка.

– Ну, вот так. Видишь, тут какие-то люди странные в шляпах, у парня волосы длинные, да и церковь не армянская.

– Дай сюда чашку, – прошипела бабушка и выхватила чашку из рук Хамест, повертела ее в руках минуты три и облегченно вздохнула: – Люди как люди, ну и что, что в шапках, сейчас модно в шапках летом ходить, а церковь я вижу, – констатировала она. – И волосы-то у парня вовсе не длинные, а лаваш на плечо ему положили! [5]Давай еще в сердце посмотрим.

– Куда? – удивилась Арусяк и прижала руки к груди.

– В сердце. Арусяк-джан, сделай большим пальцем в гуще на дне большую дырку, а потом приложи палец к внешней стенке чашки.

Сопротивляться не было ни сил, ни желания, а посему Арусяк выполнила все, что от нее требовалось, и, покорная воле двух гадалок, опустила голову и приготовилась слушать.

– Да, есть свадьба, точно есть. Но снова эта церковь. Она точно не армянская. Да и люди вокруг странные, и дорога. Видишь дорогу? Замуж Арусяк выйдет, да только увезут ее куда-то, – развела руками Хамест.

– Хватит тебе болтать лишнее, есть свадьба – это главное, – отмахнулась бабушка, вскочила с места, схватила за руку внучку и направилась к выходу.

– Шапки, церкви, волосы… Какая разница, какие церкви? – бурчала бабушка всю дорогу до дому.

Не успели они дойти до седьмого этажа, как снизу послышался голос Хамест:

– Арус, тетя Арус, у меня же к тебе дело было.

– Какое дело? – крикнула бабушка, явно недовольная гаданием.

– Мне стулья нужны, много стульев. Мы новую стенку покупаем, будем родственников звать в гости, чтобы посмотрели.

– Дам я тебе стулья, дам, – ответила бабушка, наклоняясь над пролетом.

– И еще, Арус, эти люди с длинными волосами – может, это евреи? Они носят шапки, и волосы из-под них торчат. Люди-то в черном были, это, наверное, евреи. Ваша Арусяк выйдет замуж за еврея! И уедет в Израиль! – протяжно закричала Хамест.

Нервы бабушки сдали окончательно, она перегнулась через перила и стала поносить соседку:

– Дура ты, Хамест, ты темная женщина и гадать не умеешь вовсе! Тьфу на тебя!

– А ты, а ты, тетя Арус, у меня шерсть украла в прошлом году, когда я ее сушила во дворе!

– Сдалась мне твоя шерсть! Ее всю твои дети обоссали! И муж твой в лифте ссал! – припомнила старое бабушка.

Женщины препирались еще минут десять, обвиняя друг друга во всех смертных грехах.

– Я на тебя пожалуюсь лиазору! – крикнула бабушка, хлопая дверью.

Хамест что-то выкрикнула в ответ, но этого Арусяк уже не слышала.

– Где были? – поинтересовался Петр, как только бабушка с внучкой переступили порог дома.

– К Хамест ходили, она сказала, что Арусяк в этом году выйдет замуж, – пробурчала бабушка и ушла в свою спальню горевать.

Из ванной вышла Аннушка, держа в руках белую блузку, на которой красовалось огромное кофейное пятно.

– Дикари чертовы, дикари! Подхожу к подъезду, и вдруг кто-то сверху выливает на меня кофе. Ну не дикари, а? Испортили такую блузку! – Она плюнула в сердцах и снова убежала в ванную.

Арусяк присела рядом с отцом и стала нервно щелкать пальцами. Петр посмотрел на дочь, погладил ее по голове и как бы невзначай сказал, что послезавтра к ним в гости придет его друг детства Сурик, с которым они вместе ловили лягушек в пруду в деревне. Детские воспоминания нахлынули на Петра, и в течение следующих пятнадцати минут он в красках рассказывал дочери о том, как они с Суриком бегали по полям, ловили лягушек в пруду и воровали у соседа яблоки. Правда, то, что лягушек они не просто ловили, а жарили и ели, по полям бегали от грозного соседа, в чей ручей они имели обыкновение гадить, а воровали не только яблоки, но и все остальное, что произрастало в соседском саду, Петр утаил. Арусяк слушала и никак не могла взять в толк, зачем отец рассказывает ей про Сурика, пока Петр не произнес рокового имени – Вачаган. Так звали тридцатилетнего красавца, сына Сурика. По рассказам Сурика, Вачаган был красивейшим из смертных: кудрявым, статным, с огромными карими глазами и длинными пушистыми ресницами. Сердце Арусяк почуяло неладное, она с тоской посмотрела на родителя и всерьез подумала, не выкрасть ли ей паспорт и не смыться ли в Харьков.

Петр закончил свой рассказ, похлопал себя по животу и крикнул:

– Мам, а мы скоро есть будем?!

– Скоро, сынок, скоро. Я с утра поставила цыпленка вариться. Твою любимую арису [6]делать буду. Все утро возилась, куренка ощипывала.

– Ладно, потерплю еще немного… А чем это так неприятно пахнет? – принюхался Петр.

– Ничем не пахнет, мясом пахнет, – ответила бабушка, приоткрыв крышку кастрюли, в которой варился цыпленок.

Арусяк махнула рукой и ушла в свою комнату. Офелия сидела на кровати и раскачивалась из стороны в сторону.

– Тс-с, – сказала она Арусяк и указала рукой на кровать.

Не успела Арусяк присесть, как из большой комнаты донесся вопль жены Гамлета Рузанны. Арусяк заглянула туда. Рузанна сидела на диване, держа в руках шкатулку, в которой лежали ювелирные украшения, перебирала их и ревела навзрыд. Вокруг нее, размахивая руками, бегал муж. Выяснилось, что у Рузанны пропали драгоценности: браслет с изумрудами, пара золотых сережек и три кольца. Шмыгнув носом, Рузанна заявила, что вор – не кто иной, как Марета, которая приходила вчера вечером, пока они гуляли на свадьбе, якобы за утюгом. Бабка Арусяк возмутилась и сказала, что ее дочь – не воровка, а если и взяла что-то, то поносить, на время, не чужие же люди, в конце концов. В ответ Рузанна заявила, что уже год не может дождаться, когда же Марета вернет ей американские колготки с лайкрой, которые та позаимствовала, собираясь на день рождения лучшей подруги. Бабка снова встала на защиту дочери и обозвала невестку мелочной дурой.

Гамлет предложил позвонить Марете и выяснить, брала ли она украшения. Услышав обвинения в свой адрес, Марета заорала в трубку так, что все поняли: она ничего не брала, но в следующий раз обязательно украдет, раз ее смеют подозревать.

– Тогда верни мои колготки, – всхлипнула в трубку Рузанна.

Марета захохотала и сказала, что колготки вернуть не может, поскольку порвала их в тот же вечер, и они уже полгода висят на балконе, набитые луком. Рузанна зарыдала еще горше, обозвала Марету коровой, бросила трубку и схватилась за сердце, сделав вид, что ей плохо. Возможно, после этого ее ей бы это удалось и добрый муж немедленно побежал бы в ювелирную мастерскую за новым украшением (чего, собственно, Рузанна и добивалась), если бы из соседней комнаты не выскочила Аннушка с вытянутым, как старые кальсоны, лицом и пустым бумажником.

– Деньги пропали! Вчера было сто долларов, а сегодня пропали. Петя, как это понимать? – развела руками она.

– Не называй моего сына Петей! Какой он тебе Петя? Он Погосик! – возмутилась бабушка и зло посмотрела на невестку.

– Ну вас со своими Погосиками! Где мои деньги?

– Мама, Аннушка, подождите, сейчас все решим, сейчас, – стал успокаивать их Петя-Погосик, испугавшись, что жена сейчас бухнется рядом с Рузанной и тоже станет изображать сердечный приступ.

Бабушка многозначительно посмотрела на невесток, села на диван и высказала мысль, что деньги и драгоценности мог взять Сенулик.

– Мой сын – не вор! – закричала Рузанна.

– А где твой сын? – поинтересовался Гамлет.

– Гуляет во дворе, – махнула рукой Рузанна.

– Пойдем поищем его, – предложил Петр.

Но не успели они встать с места, как в дверь кто-то позвонил.

– Это, наверное, Хамест за стульями пришла. Скажи, что я ей ничего не дам, потому что она дура! – крикнула бабушка.