Таким было начало, а потом придет разо-чарование, отвращение, мучительно давящая тоска, от которой не вздохнуть, не пошевелиться. Но это стало уже привычным и неизбежным злом. Некоторое время лежать раздавленным своей тоской, пережидая краткий ее приступ, потом вставать, заговаривать с Жаклин, которая тоже приходила в себя постепенно, прибирать разрушенную бурей страсти постель, пить кофе в сверкающей кухне… И снова возвращаться в обычный, ничем не удивляющий и не потрясающий мир – до следующего полета над сверкающими равнинами.

– Жаклин!

Тишина. Она лежит на боку, очень уютно, засунув сложенные ладошки между гладких коленей. Угольно-черные ресницы сомкнуты неплотно, сквозь них видна лунная полоска белка. Припухшие, очень бледные губы слегка приоткрыты.

– Жаклин!

Ничего.

Все остальное Кирилл помнил очень смутно. Он как с ума сошел от ужаса, от горя, от страха. Вернее, на страх не осталось сил, иначе он непременно бы подумал о собственной безопасности, о репутации своего отца. Вряд ли кто-либо знал, что они с Жаклин вместе принимали наркотики, а если кто-то из приятелей и был в курсе, то не стал бы болтать, не такие это люди. Полиция, зафиксировав смерть от передозировки наркотиков, не стала бы искать виновника, тем более что никаких следов насильственной смерти не было. А из уважения к отцу Жаклин, известному писателю, вообще замяли бы всю эту историю, и никто не узнал бы, как и отчего умерла девушка.

Но все это может прийти в голову только по здравом размышлении, а Кирилл тогда не был в состоянии рассуждать здраво.

Он вызвал машину «Скорой помощи». Прибывший врач констатировал смерть от передозировки наркотиков и, не без изумления глядя на мечущегося по комнатам молодого человека в неглиже, вызвал полицейских. Разговор с ажанами получился длинный, и, так как настроен Кирилл был очень агрессивно, закончился он в полиции.

Разумеется, о гибели бедняжки Жаклин пронюхали журналисты. Разумеется, карьера отца Кирилла была загублена на корню – чего он, между прочим, так и не простил своему неудачливому сыну. И через пару недель безутешный Стеблев-старший со своим столь же безутешным, но по другой причине сыном вернулся в Россию.

Кирилл выбрался тогда из наркотической зависимости без врачебной помощи. Вернее, так считалось – по тем временам наркомания не была до конца признанным явлением, не лечили от нее в специальных центрах, не печатали в газетах объявления частных врачей… Но, разумеется, папенька не дал погибнуть своему непутевому отроку, устроив его в закрытый санаторий, дабы он пришел в себя после тяжелого «нервного потрясения».

Его вылечили. Гипноз, лекарства, свежий морской воздух, прогулки по горам. Образ Жаклин милосердно стирался из памяти. В сущности, Кирилл был еще ребенком, инфантильным, эгоистичным существом, и инстинктивно хотел забыть неприятный эпизод. Ему это почти удалось. Редко-редко в снах приходила Жаклин, которую он так и не видел после того, как ее погрузили в карету «Скорой помощи». Но снился Кириллу не бледный призрак, а веселая девчонка, которая прыгала по ярко освещенной комнате в чем мать родила, свободно и весело, которая виртуозно занималась любовью и с потрясающим акцентом выговаривала русские бранные словечки. Но и она уходила все дальше и дальше, до тех пор, пока ее окончательно не затмила Ольга. Веселая, живая, умненькая Лелечка, с которой было почти так же просто и весело, но без этой медленной отравы, постепенно разъедавшей его жизнь так сладко и незаметно. Друзья, совместные посиделки, любимая работа, успех, признание, богатство, слава. В общем, все шло хорошо, если бы не эта чертова фотография!

Да, но как она попала в карман пиджака? Кирилл, разумеется, с трудом припоминал свое возвращение из Парижа. Фотографии и все, что могло напомнить ему о прошлом, было уничтожено заботливым отцом. Эта, допустим, уцелела. Но как?

Фотография сама по себе не так уж страшна. Можно забыть о ней, можно загнать воспоминание на самое дно души. Но не выходило отчего-то. Кирилл пребывал последние две недели в состоянии какой-то тихой, но отчаянной тревоги – словно ныл по ночам дырявый зуб. Несильно, но неприятно, можно еще убаюкать, заснуть, – и мешает понимание того, что боль может стать гораздо сильнее.

Кирилл не пошел к Ольге, спустившись из своей студии, прошел мимо ее дверей на цыпочках, словно вор. Поймав себя на этом, усмехнулся – ведь он не делает ничего противозаконного, он просто идет домой! Не беда, если не зайдет сегодня сказать «до свидания», ведь завтра утром они увидятся снова, да и не принято у них было это… Короче говоря, Кирилл отправился домой. Ему хотелось остаться в одиночестве, без шумно-веселого присутствия любимой девушки.

Правда, он об этом пожалел. Сначала, пока мчался в автомобиле по московским улицам, которые уже начинали жить своей таинственной ночной жизнью, – чувствовал себя великолепно, негромко подпевал популярным мелодиям, льющимся из приемника, рассматривал девушек, выстроившихся на панели. Притормозил на светофоре и, заметив, как одна из «ночных бабочек» направляется к нему, негромко рассмеялся.

– О нет, слуга покорный, – пробормотал он, трогаясь.

Но вот добравшись до дома, понял, что внутрь ему не попасть. Ключи, которым положено было находиться в кармане джинсов, отсутствовали. С досадой Кирилл начал припоминать, где он мог их посеять, и припомнил, что, открыв мастерскую, небрежно кинул тяжелую связку на покрытый голубой клеенкой стол да так там и оставил. Благо дверь в мастерскую закрывалась на английский замок, и ее Кирилл обычно просто захлопывал. Вот бог наказал – не надо было сбегать от Лельки! Ну да ничего страшного, у Ольги есть запасные ключи от мастерской, которые она себе все же выпросила (Кирилл не хотел давать, но теперь даже удобно получилось), она откроет дверь, а потом Кирилл все же останется у нее. Раз уж так получилось.

Раздосадованный этим мелким неприятным происшествием, он выскочил обратно во двор и направился на стоянку. Там его ждал очередной неприятный сюрприз – машина заводиться не желала! Кирилл мало что понимал в автомобилях, свои проблемы он решал, обращаясь в автосервис, да и не случалось с ним такого ни разу, чтобы заглохла и ни тпру ни ну!

Кое-как удалось побороть упрямую скотинку, и он заспешил обратно. Впрочем, пока парковал машину, сердце у Кирилла еще раз неприятно дрогнуло – в окнах Ольгиной квартиры было темно.

«Неужели Оля легла так рано? Ну, это не беда – хоть и спит как сурок, но все же разбудить ее можно, если как следует позвонить. А если упорхнула куда-нибудь? Вот черт, хоть в машине ночуй…»

– Леля?

Вот же она – бежит к подъезду. На ней черное кимоно, которое она носит дома, сверху накинута шаль. Выходила к мусорным бачкам или провожала кого-то? Неважно.

– Леля! – окликнул ее Кирилл, приближаясь.

– Вот он! – вскрикнула Оля и улыбнулась, сдвинула брови, притворно сердясь. – Ты куда же это пропал, друг сердечный? А я-то, дуреха, думаю: не стану его от дела отвлекать, пусть сублимируется… У меня, между прочим, гости были!

– Да я уж и вижу, – в тон ей ответил Кирилл, приподнимаясь на цыпочки и делая вид, что напряженно всматривается вдаль. – Что, хахаль приезжал в мое отсутствие? Меня ты, между прочим, никогда не выскакиваешь провожать к подъезду!

– Потому что ты никогда не прощаешься! – надулась Ольга. – Да к тому же и подозреваешь меня в наличии неведомых любовников! Между прочим, это были супруги Лавровы, они горели желанием тебя видеть, познакомиться с твоими новыми работами. Да-да, говорю, он там, мы сейчас поднимемся… Пока то да се, пока кофе попили, поболтали – а он уже упорхнул! Ты уж не обижайся, но мы посмотрели без тебя твою мастерскую. Юле очень понравилось, она…

– Мы так и будем у подъезда стоять? Ты мне отказала от дома? – кротко осведомился Кирилл.

– Да, конечно, пошли, – спохватилась Оля и стала подниматься по лестнице, не прекращая болтать. – Ты знаешь, эта Юля, оказывается, очень даже ничего. Я думаю, может, раньше она просто стеснялась, не разговаривала ни с кем, а мы уж решили, что она выпендривается! Сегодня она разговорилась и показалась мне такой простой, такой милой… И твои картины ей понравились. Ты не сердишься?