– Я говорила – пока не хочу! – возмутилась Ольга.

– А-а, ну вот до сего дня это «пока» не наступило, насколько я понимаю? А вот когда наступит – тогда и поговорим, идет? В принципе… – Он запнулся. Решил, что лучше не договаривать. Что, если этой сумасбродке придет в голову забеременеть, только чтобы женить его на себе?

Подумав так, Кирилл искоса взглянул на Ольгу и горько усмехнулся своим мыслям. В конце концов, она уже далеко не девочка, дурой никогда не была и не решится на такую смехотворную глупость. Она и сама понимает, что при ее богемном образе жизни ребенок стал бы только обузой. Сначала Ольге нужно очень много изменить в своей жизни, а она что-то пока не выказывает намерения это делать…

Жених с невестой вели в уголке свой собственный неспешный разговор.

– Мне очень нравится этот домик… Мы тут будем жить? – спрашивала Юля.

– Летом…

– Только его, наверное, тяжело убирать.

– Глупенькая моя, но не заставлю же я тебя со шваброй бегать! У меня есть женщина, она приходит, убирается.

– Здесь?

– Что – здесь?

– Здесь убирается?

– И дома тоже. Ее зовут Алла Сергеевна, она славная очень.

– Молодая?

– Юлька! Это что, ревность? Ей за пятьдесят!

– Ну что ж, моя матушка в таких случаях говорит: «Еще не перестарок»…

У Лаврова вдруг кольнуло в сердце. Пятьдесят… Столько же лет было его жене. А Юля еще не знает о том, что он был женат, не подозревает, что он – вдовец… Это обман, а он не должен ее обманывать. Но он скажет, сегодня же скажет.

Музыка вдруг оборвалась, и в наступившей тишине стало слышно, как бьют за стеной часы. Старинные часы размером с хороший платяной шкаф отбивали удары гулко, с хрипом, с оттяжкой.

– Лишь пробьет двенадцать раз… – зловещим шепотом провозгласил Мелкий.

– Тихо! Кто-то подъехал, – заметил Лавров.

Часы не успели еще до конца догреметь свою скучную старинную песню, как на пороге показалась улыбающаяся Жанна.

– Привет! Что ж вы, паразиты, меня не позвали… – и осеклась, глядя на Юлю. – Ребята… А что происходит-то?

– Видишь ли, Жанночка, – пришел в себя Лавров. – У нас тут маленький праздник, типа помолвки. Юля согласилась выйти за меня замуж. Мы и тебя собирались позвать, конечно, ты не думай, – увещевал он ее, чувствуя, как начинают мучительно гореть щеки. – Но у тебя мобильник не отвечал, а я…

– Очаровательно, – мягким, но неприятным голосом ответила Жанна. – Я поздравляю тебя, Лавров, и тебя, Юля, тоже. Странно, почему ты, уходя утром, не смогла упомянуть о намечающемся торжестве. Хотя надушиться моими духами и одолжить без спроса мои серьги ты, конечно, не позабыла. Допустим. Странно, что Кирилл, с которым я говорила сегодня – по тому самому мобильнику, что весь день не отвечал, – не проговорился о вечеринке. И Олег, с которым мы болтали в аське, тоже воздержался от приглашения. Все это странно, ребята. И из этого я делаю один-единственный вывод. По-сволочному вы со мной поступили, вот что. Благодарность моя не будет знать границ. Продолжайте веселиться.

И Жанна вышла, споткнувшись о порог. Очень бледная Юля трясущимися руками вынимала из ушей сережки.

– Ну, это прямо я не знаю, – пробормотал Кирилл. – Лелька, что ты там возишься?

– Туфли ищу, – отозвалась Ольга.

– Не надо, она уже уехала. Слышишь? Черт, Лавров! Неловко-то как получилось!

– Правда, – вздохнул Дмитрий. – Но я думаю, все утрясется как-нибудь.

Ему уже хотелось, чтобы все уехали. Он мог думать только о будущей ночи.

– Я думаю, тебе подойдет вот это, – сказала Юля, рывком снимая с вешалки брючный костюм – строгий и роскошный, из плотного шелка цвета старого вина.

Мать послушно закивала. Дочери видней. Ишь, как выправилась, какое на ней красивое платье, какая прическа! А какого мужика отхватила – молодой, видный! И не паразит какой-нибудь, который норовит на дармовщинку попользоваться, а богатый, предложение сделал! Она всегда знала, что дочери здравого смысла не занимать. Юля умница, не в нее пошла. Уж точно не в нее.

Когда Татьяна Витальевна увидела дочь из окошка, Юля стояла на перроне в красной блузке. Удивительно красивой, на редкость шедшей к ее бледному лицу, темным волосам. И настигло, оглушило воспоминание – девочка в красном стеганом атласном одеяле, крохотная мордаха кривится, ребенок жалобно хнычет, он голоден, а любовь приливает к сердцу так сильно – до боли. Ненужное, брошенное дитя… Она почувствовала знакомое томление, слепой порыв материнской любви, беспощадной и бесконечной, когда с подножки поезда кинулась к дочери, обняла ее, зарыдала, но та была, как всегда, спокойна и холодно приговаривала, поглаживая ее по спине: «Ну что ты, что ты». А потом еще был красивый молодой человек, который так ласково улыбался ей и, кажется, даже робел немного, и душистая прохлада внутри невиданной машины, и тишина гостевой спальни в доме будущего зятя! Спальню отвели ей, и некоторое время пришлось посидеть на застеленной голубым атласным покрывалом кровати, зажмурившись, чтобы не выпустить неожиданных, никчемных слез. Девчонке удалось! Она была права, она создана для этого мира, для алмазного сверкания, и дивных ароматов, и атласной гладкости. Остается признать ее правоту.

И Юлька видела признание матери и ее смятение. Вначале ей это доставило удовольствие и приятно пощекотало самолюбие – вот, смотри, Татьяна Витальевна, какая я стала! А ты говорила, что пропаду в Москве! Потом удовольствие сменилось неловкостью. За ее старомодный, хотя и довольно приличный костюм, за новые, очень дешевые на вид туфли на покривившихся уже каблуках, за претенциозную блестящую сумочку-кошелек, которая так нелепо выглядела в больших, натруженных руках… А более всего – за этот робкий взгляд, за подобострастное отношение к будущему зятю… Но потом на смену стыду пришло другое чувство. Почему это она должна стыдиться? Нет, ей нужно гордиться! И она будет ею гордиться, как бы трудно это ни оказалось! Она купит матери самые красивые вещи – на свои законные деньги! Новые туфли из самой мягкой кожи, чтобы удобно было ее разбитым, больным ногам… И вообще все, что есть у этих столичных холеных дам!

А Татьяна Витальевна и возразить не смела – только зажмуривалась, когда дочь платила у кассы и не купюры доставала из кокетливого бумажника, а карточки. Карточки какие-то! Кто их знает. А ведь бывало, манку на воде варила, пальто свое Юльке на юбку перелицовывала! Столько лет заботилась, обувала-одевала, себе во всем отказывала… Теперь пусть дочь похлопочет! Тем более что денег у нее от этого не убавится.

Дмитрий закурил, включил радио и стал высматривать Юльку. Смешно – ведь знает, что они с матерью с минуты на минуту выйдут из магазина, и все равно нервничает, косится в окно, как будто девушка может исчезнуть из его жизни так же внезапно и необъяснимо, как и появилась. И в то же время именно в эти редкие мгновения, когда она исчезала из поля зрения, освобождая его от сладкого дурмана своей красоты, он обретал способность трезво оценить свое положение. В эти моменты он не мог не признаться себе, что его женитьба, пожалуй, несколько скоропалительна. Об этом говорили косые взгляды – сослуживцев, друзей. Причем Лавров не мог даже сердиться на приятелей, прекрасно понимая их недоумение. Но как им всем было объяснить, что он ждал эту женщину всю жизнь, даже тогда, когда не знал ее вовсе, и теперь не может позволить ей проскользнуть мимо? Тем более что Юлечка стоически переносила и завистливо-недобрые взгляды и колючие шепотки за спиной. Именно она тогда начала этот разговор, убедив Лаврова, что ее не задевают пересуды посторонних, что для нее, разумеется, важно мнение его друзей, но она считает, что это мнение изменится, когда они узнают ее получше…

И оставалось еще одно – Жанна. Она так и не объявилась с того памятного вечера. Телефона не брала, сама не звонила. Юлька так смешно боялась встречи с ней! Бывшие подруги не могли не столкнуться на студии. Но все, кажется, прошло неплохо. Вещи она от Жанны забрала на следующий же день после помолвки и переехала к Лаврову – вот уже целый месяц, как он жил в неиссякаемом дурмане страсти.