— Как и каждый вечер, когда господин Мандрелл отвозит меня…

Она осознала, что в последнее время так мало участвовала в домашней жизни, что и не задумывалась об этом нюансе. Надо бы, чтобы она стала поближе к своим детям, а не то они в конце концов начнут, в свою очередь, по-настоящему страдать от ее нового образа жизни.

Возвращаясь, она чувствовала себя настолько уставшей, что даже не стала ставить машину в гараж. Брюс ожидал ее в кабинете со стаканом виски в руке.

Вместо обычного «добрый вечер» он спросил ее:

— Где ты была?

— Я отвозила госпожу Тревор. А ты?

Он с расстроенным видом отпил глоток своего виски.

— А где бы ты хотела, чтобы я был? У себя на работе, конечно!

— Не в твоих правилах возвращаться так поздно.

— Тебе надо бы к этому привыкать.

— Что ты этим хочешь сказать?

Он пожал плечами.

— Чем больше будет разворачиваться кампания, тем меньше у нас будет времени. Я не думал, что должен объяснять тебе подобные вещи.

— Брюс, ну почему ты выставляешь себя в таком неприятном виде? Я все же могу задать тебе несколько вопросов!

Она не часто разговаривала со своим мужем таким тоном. Они следили за тем, чтобы соблюдать между собой уравновешенную манеру общения, соответствовавшую тому взаимному обожанию, которое испытывали друг к другу.

Однако сейчас и это, казалось, испортилось. Не без ужаса молодая женщина наблюдала, как один за другим рушились все те устои, которые они сами воздвигли себе в качестве верных опор для своего домашнего очага. Это выглядело так, как если бы все гвозди внезапно повылетали из своих гнезд. Она начала с того, что захотела обрести свою художественную индивидуальность, а за этим потянулось и все остальное: она неожиданно вновь встретилась со Стефеном — естественно, вполне благопристойно, но как убедить в этом кого-нибудь другого? Брюс больше не держал своих обещаний, она выполняла теперь лишь малую толику своих функций хозяйки дома, а муж возвращался все позже и позже… И тем не менее она считала бы все эти неприятности обычным делом и преодолимым, если бы он не изменил так внезапно своего отношения к ней.

Что же получалось? Что? Они слишком далеко зашли в своем эксперименте? Или она слишком многого сразу захотела? Не скатывались ли они прямехонько в пропасть?

Взвинченная, на пределе своих нервов, она со слезами на глазах вдруг топнула ногой.

— И все это из-за Стефена Фицджеральда! — выкрикнула она.

Брюс поднял брови и сухо спросил:

— Объяснись, пожалуйста. Я не понимаю, к чему ты ведешь?

— Если бы он не поручил тебе ведение этой кампании, то тебе бы не приходилось выдерживать такой график!

— Попрошу извинить меня! Если бы он не поручил мне этой кампании, мое агентство не сегодня завтра закончило бы тем, что пришло в полный упадок. Ты прекрасно знаешь, что этот контракт предоставляет мне серьезный шанс. Я не служащий с нормированным рабочим днем. У меня есть работа, и я рассчитываю, что ее будет все больше и больше.

Она опустила голову, глотая слезы.

— Он приведет тебя прямехонько к краху, потому что его не выберут!

— Ну что ты мне здесь рассказываешь? Это от меня зависит, чтобы его выбрали, и я добьюсь этого!

— С тем прошлым, что тянется за ним?

— Послушай, давай не будем к этому возвращаться! Я тебе уже сказал, что он не лучше, не хуже кого-либо другого. Не ангел — в этом я с тобой согласен, но меня удивляет, почему ты систематически пытаешься его очернить? Что он тебе такого сделал?

Она не смела смотреть ему прямо в лицо.

— Ничего. Но я боюсь того, что он может сделать тебе.

— Спасибо, но я достаточно взрослый, чтобы самому постоять за себя.

Ее передернуло.

— Это ты так видишь будущее нашей семьи? Каждый за себя?

— Скажем, не я ставил под сомнение твои способности!

— Я ничего не ставлю под сомнение, я… я беспокоюсь!

— Но, Боже мой, о чем? Ведь я говорю тебе, что владею ситуацией!

Это был первый случай за десять лет, когда они по-настоящему ссорились. Потрясенная молодая женщина не знала, как предупредить его об опасности, не причинив ему еще больших страданий. Она сомневалась, что у него будет когда-либо достаточно доверия к ней, чтобы вот так просто поверить ей. Но она ему никогда не рассказывала о своих прошлых или нынешних проблемах, наверное, под действием природной стыдливости, которая всегда была ей свойственна. Она так старалась выглядеть для него в ином свете, нежели представляла собой ее глубинная сущность, что он не понял бы, как это она так полностью переменилась за несколько дней…

Вместе с тем она, уже, правда, безо всякой надежды, хотела поговорить с ним, чтобы он почувствовал ее растерянность, вновь опереться о его плечо, но как приступить к этому, не ранив его?

— Брюс, умоляю тебя! Да не Стефена ты должен защищать, а нас!

— Я подозреваю, что если кто-нибудь из нас и переутомился, — холодно заявил он, — так это скорее всего ты. Можно сказать, что ты теряешь свое хладнокровие!

Она широко раскрыла глаза: нет, это не ее муж только что разговаривал подобным образом, но какой-то враждебный незнакомец.

Подавляя рыдания, которые наполняли все ее существо, она выскочила, хлопнув дверью, — скорее нечаянно, чем нарочно, — взбежала по лестнице, прыгая через ступеньки, и закрылась в комнате для гостей, где и провела всю ночь.

Это утро, когда она проснулась, было самым печальным в ее жизни. Впрочем, погода была предгрозовой — серо и тягостно, под стать ее настроению. У нее не было желания встречаться с Брюсом на кухне, поэтому она решила оставаться в постели до его ухода. Только Бобби, совсем еще заспанный, напомнил ей о времени.

— Почему ты не спишь в своей комнате? — сразу же спросил он.

— Потому что мне захотелось попробовать эту кровать.

Ребенок казался удивленным таким неожиданным ответом, но не дал себя легко увести от того, что его действительно занимало.

— А почему ты не пробуешь ее вместе с папой?

Она взяла его на руки.

— Папе нужно было выспаться, — сказала она. — Поэтому я пришла попробовать ее одна.

— Ты не спала?

— Спала. И очень хорошо.

— Надо было рассказать об этом папе. Он ушел, не дождавшись твоего ответа.

— Папа ушел?

— О да! Уже по крайней мере с час!

Часы показывали половину восьмого. Если дети не собирались опаздывать, то ей надо было поторопиться приготовить им завтрак. Она спустилась на кухню, которую нашла в безупречном порядке: Брюс даже не выпил своей обычной чашки кофе.

Значит, он исчез как можно быстрее, естественно, крайне взвинченный вчерашней сценой.

Молодая женщина присела на стул в полном недоумении. Ну что с ними случилось, с ними обоими? Неужели было достаточно одного не подкрепленного фактами подозрения, чтобы поколебать их супружескую жизнь? Она решительно не могла позволить вот так разбить их отношения, не испытав всех средств до последнего, чтобы их восстановить.

Она потратит столько времени, сколько нужно, чтобы подготовиться к тому, что ей надо было сказать, но поговорит с Брюсом. В том положении, в котором они оказались, было лучше все что угодно, лишь бы не это подозрительное молчание, неотвратимо разъединявшее их.

Почувствовав уверенность после такого решения, она приготовила еду для детей, которую на этот раз разделила вместе с ними.

Отведя Нэнси в школу, она принялась размышлять над тем, как лучше представить свои откровения Брюсу. Если она действительно хотела, чтобы ее поняли, надо было бы начать с самого начала, когда молодой наивной студенткой она позволила обаянию богатого молодого человека ослепить себя. По сути в ее истории со Стефеном не было ничего экстраординарного, так что она невольно спрашивала себя, отчего она ни разу не упомянула об этом при Брюсе.

Может быть, это было связано с тем, что та, старая рана плохо зарубцевалась, и она пыталась забыться, заглушая свою боль, вместо того чтобы дать времени притупить ее? Желая уж слишком забыться, она таким образом пришла к тому, что полностью забросила себя вплоть до того, что больше и не притрагивалась к кисти, и это она-то, которой все ее окружение пророчило столь блестящее творческое будущее. Она захотела стать другой, подавить в себе свое прошлое, вместо того чтобы извлечь из него для себя урок.