— Стоит оставить тебя на пару ночей без присмотра, и ты начинаешь стремительно деградировать, — проворчал Филипп, усаживаясь на место санкюлота, — Так стремительно, что дух захватывает. В следующий раз я увижу тебя, распевающим с ними про «смерть тиранам»?

— Боюсь, распеванием песен на сей раз дело не ограничится, — ответил Лоррен.

— Что они замышляют?

— Они готовятся к штурму Тюильри.

— Что?!

Филипп замер, с недоумением глядя на Лоррена, словно смысл этих слов не доходил до него.

— Развлекаясь с колдуном, вы пропустили много интересного, — продолжал тот, — Третьего дня герцог Брауншвейгский прислал революционерам ультиматум. Сегодня спозаранку они собираются ответить на него. Австрияк велел им не обижать короля, теперь они хотят короля низложить.

— Почему ты не сказал мне раньше?! — воскликнул Филипп.

— А зачем? Что вы-то можете сделать?

В самом деле — что?!

— Они не смогут взять дворец. Он хорошо охраняется… — пробормотал Филипп, — Нет, я понимаю: суд, какие-нибудь заседания в их чертовом конвенте, новые законы и все прочее… Но это какое-то безумие, Лоррен! Они же не могут просто ворваться во дворец и убить короля, королеву, их детей и всех остальных так, как привыкли это делать — голыми руками разрывая на части? Или что? Ты думаешь — могут?

— Не думаю, что они хоть чего-нибудь не могут, — сказал Лоррен, — К утру здесь соберется весь город и предместья, тысячи людей, жаждущих крови. Штурм Бастилии был давно, им снова хочется что-нибудь разгромить. Боюсь, дворцовая охрана не выдержит такого натиска. Впрочем, меня тут сейчас уверяли, что солдаты не будут даже пытаться защищать короля и перейдут на сторону народа.

— Черт знает что, — пробормотал Филипп, — У нас есть еще пара часов до рассвета. Наведаемся в Тюильри?

— Зачем?

— Не знаю! Оценим обстановку.

Во дворце, конечно, знали о готовящемся штурме и по этому поводу пребывали в прострации. Вампирам даже не пришлось особенно заботиться о том, чтобы остаться незамеченными — никому до них не было дела. Придворные бестолково суетились, дети спали, королева выглядела перепуганной на смерть и пыталась уговорить супруга покинуть Тюильри и перебраться в Манеж под защиту Национального собрания. Король казался измученным и желающим только того, чтобы его оставили в покое. Это всех раздражало. В конце концов, Людовика уговорили лично отправиться проверить посты, чтобы взбодрить солдат перед предстоящим боем. Но кого он мог бы взбодрить? После этого обхода стало только хуже, национальные гвардейцы еще раз взглянув на своего так называемого короля, разворачивались и покидали свои посты целыми подразделениями, присоединяясь к ликующей толпе на Карусельной площади, никто даже не пытался их остановить.

Похоже, у монархии не было ни единого шанса на спасение.

— Надеюсь, король внемлет доводам разума и согласится покинуть дворец, — сказал Филипп, когда уже перед самым рассветом они направлялись домой.

— Мне показалось, что он хочет, чтобы все закончилось уже сегодня, — ответил Лоррен, — После той неудачной попытки бегства два года назад, король окончательно сдулся.

— Мало ли чего он хочет! — разозлился Филипп, — У него есть обязанности!

— Если он не думал о них раньше, почему должен вспомнить теперь?

Вопрос был риторическим и ответа не требовал.

Следующей ночью в самом мрачном расположении духа вампиры отправились посмотреть на то, что осталось от Тюильри, в общих чертах уже зная, что там произошло: мажордом теперь заботился о том, чтобы добывать для хозяев как можно более полную информацию о том, что творилось в городе днем. В Париже вновь начались грабежи и прочие бесчинства. Но не это самое главное, — Тюильри был взят обезумевшей толпой и разорен до основания. Члены королевской семьи, к счастью, успели бежать из дворца, что позволило им выжить, но теперь все они находятся под арестом в Тампле.

Говоря об этом, Жером плакал.

— У Франции больше нет короля! Они называют его… Господи, прости, гражданин Капет! — заикаясь и утирая слезы, рассказывал он, — Кричат на каждом углу, что он предатель и требуют, чтобы он предстал перед судом! Требуют его гильоти… гильо-ти-нировать! Боже правый, монсеньор, что же происходит?!

Филипп слушал его молча, стиснув зубы, и Жером так и не дождался от него ответа.

Дворец действительно был разгромлен, стены выщерблены пулями и пушечными ядрами, не осталось ни одного целого окна, будто кто-то нарочно поставил себе целью пройти и выбить все стекла. По распахнутым комнатам гулял сквозняк, и сквозь черные провалы окон кое-где выпархивали и бились на ветру изорванные гардины. Двор и парадный подъезд представляли собой месиво из разбитого камня, выброшенной из окон мебели, и частей человеческих тел, вероятно, он более всего подвергся обстрелу из пушек, которые сейчас стояли тут же, брошенные и уже никому не нужные.

Сейчас здесь было почти тихо, разве что в темноте, словно крысы, шныряли припозднившиеся мародеры, не оставлявшие надежды чем-нибудь поживиться. Поживиться же особо было нечем. Все ценное из королевских покоев успели унести, а то, что не унесли, — в ярости изломали и изорвали. Сильнее всего пострадали покои Марии-Антуанетты. Драгоценная мебель была разбита в щепки, все платья и даже простыни с кровати были изрезаны на мелкие куски. Те, кто врывался в эти комнаты, не имели цели грабить, они хотели только убивать, уничтожить все, что имело отношение к королевской семье. Ах, как они, наверное, сожалели, что им не досталось людей! Одни только вещи… Но уничтожить каждый предмет, к которому прикасались ненавистные руки, уже сладость.

Филипп бродил по анфиладам комнат, по-прежнему, не произнося ни слова, и с совершенно отсутствующим выражением лица. Лоррен думал о том, как бы его увести отсюда, по ходу дела сворачивая головы попадающимся на пути мародерам. Парочкой наименее отвратных на вид он не побрезговал угоститься, а Филипп, хоть и видел это, никак не отреагировал, хотя в другое время непременно сказал бы что-нибудь про «гадость».

Мертвых во дворце было много, тела с утра никто не убирал и на жаре они уже начали разлагаться. С рассветом сюда слетится полчище мух, и оскверненный дворец обретет законченный вид: один из кругов ада, не самый низший, но близко ко дну, — достойная иллюстрация тому, во что превращается земная роскошь, блеск и слава. Все обратится в труху. Все сожрут черви.

С тех пор, как Филипп жил здесь в юности, дворец переменился так сильно, что прежними остались разве что стены, но ему не нужно было напрягать память, чтобы вспомнить, как все здесь было когда-то, картинки сами собой возникали перед глазами. Впрочем, уже в ту пору в этом крыле Лувра никто не жил, разве что придворные.

Мог бы предположить кто-нибудь из них, чем все закончится для Тюильри всего лишь сто с небольшим лет спустя?

Мог бы предположить Луи, однажды ляпнувший в своей несносной гордыне «Государство — это я!», чем все закончится для одного из его потомков?

Даже в кошмаре не привиделось бы такое…

Покинув апартаменты королевы, Филипп вышел во двор.

Вот где была настоящая бойня… Надо же, как странно. Если был бой, значит, не все покинули своего несчастного короля, кто-то остался защищать его. Дьявол, какая глупость! Эти несчастные вообще знали, что король сбежал перед штурмом, и они защищают пустой дворец? Конечно, знали, не могли не знать…

Филипп огляделся по сторонам, оценивая положение тел.

— Ты не поверишь, — сказал он подошедшему Лоррену, — Дворец защищали швейцарцы. Больше никто. Все французские солдаты поспешили отречься от короля и от своей клятвы верности, как только поняли, что дело проигрышное, а наемники остались.

— Похоже на то, — согласился Лоррен, — И они полегли здесь все. Ну, или — большей частью. В них стреляли их же бывшие союзники… Черт, иногда мне стыдно, что я француз, монсеньор.

Какой-то мародер бродил по двору, переворачивая тела погибших, и шаря по их карманам в поисках ценностей. Он наклонялся низко к земле, пытаясь разглядеть на ком из мертвецов одежда подороже, чтобы не терять времени на городскую голытьбу, у которой нет ни гроша в кармане. Обнаружив в куче покойников какого-то солдата, он уже засунул ему руку за пазуху, когда мертвец вдруг отнял окровавленную ладонь от живота и перехватил его руку. Мародер взвизгнул от неожиданности и отскочил прочь, но через пару мгновений он уже пришел в себя и выхватил нож.