— Когда Кристине исполнилось семь, мы с мужем поняли, что портим ее. И что пора остановиться. Она начинает тяготиться нашим вниманием, замыкается в себе, пытается быть независимой. Ей нужны были брат или сестра. Но самим иметь детей для нас возможности практически уже не было. Можно было, конечно, попробовать, но риск был огромный — и для меня, и для будущего ребенка.

— Да, миссис Синклер, я понимаю.

— Мы взяли ребенка из приюта в Техасе. Это было трудное решение. Чтобы найти подходящего мальчика, нам пришлось доехать до Остина.

Спенсеру оставалось только кивать.

— Это был прекрасный маленький мальчик, темный, худенький, хорошо себя вел, он даже был немножко похож на нашу Кристину. Ему очень нужны были дом и семья, и все нам так чудесно подходило. Мы дали ему и дом, и семью. Сестры в приюте сказали, что он был найден три года назад ночью на развилке местного шоссе. В приюте он не говорил. В первый год ни слова. То есть он начал говорить за два года до того, как мы его усыновили. У него не было имени, он не знал своих родителей, не знал даты своего рождения. Сестры звали его Билли. Мы дали ему другое имя — Натан. Так звали нашего умершего мальчика. Дату рождения мы ему установили на день раньше Кристины. Решив, что раз мальчик, пусть будет старше, хотя бы на день. Да и наш умерший мальчик был старшим из близнецов. Он родился на десять минут раньше Кристины.

Кэтрин, должно быть, почувствовала какую-то реакцию Спенсера.

— Да, я знаю. Есть такой старый предрассудок, суеверие. Что не следует называть живого ребенка именем умершего, — так говорили мне друзья. «Ну почему? — отвечала я. — Евреи, например, на это внимания не обращают. А чем мы хуже евреев?» В общем, я настояла, чтобы его назвали Натаном. Люди мы были верующие, но не суеверные. Каждое воскресенье ходили в церковь, произносили молитву за ужином. В старые бабушкины сказки мы не верили.

— Пожалуй, я тоже, — согласился Спенсер.

— О, но нам бы следовало, — горько усмехнулась Кэтрин. — Мы усыновили его, мы дали ему нашу фамилию, мы дали ему все, что дали Кристине. Да нет же, мы дали ему больше. Он был такой маленький, и нам было его так жалко. И он всего хотел.

— Не сомневаюсь, — отозвался Спенсер.

— Кристина же, в общем-то, ничего не хотела. Как я говорила, она была у нас независимая. Она считала, что папа и мама ограничивают ее свободу, постоянно ее опекают. Впрочем, мы так и делали. Но Натан — совсем другое дело. Он жадно впитывал все, упивался нашей любовью и очень к нам привязался. Он не любил никуда ходить без нас или оставаться дома на ночь, когда нас не было. Он был ласковый мальчик. Красивый.

Дети адаптировались друг к другу мгновенно. Кристина вела себя поначалу агрессивно, и я всегда выступала на стороне Натана: «Кристина, перестань дразнить своего брата. Кристина, перестань дурачиться. Кристина, оставь его в покое. Кристина, веди себя прилично. Кристина, Кристина, Кристина…» — Кэтрин произносила имя дочери так, как будто ее ласкала.

— Я смотрела на них, любовалась ими и радовалась. Они играли, дрались, смотрели телевизор, бегали по двору. Кристина научила Натана плавать — он не умел. Она научила его бояться.

— Бояться чего?

— Всего. Если было какое-то качество, которое бы описывало его целиком, так это бесстрашие. Натан не боялся ничего. Не в пример Кристине, у которой было огромное количество детских страхов. Темноты она боялась в особенности. Натан научил ее задерживать дыхание под водой так долго, что вызывали спасателей. Натан был мальчик, настоящий мальчик. Он лазал по деревьям, перепрыгивал с одного на другое, а однажды, перелезая через забор, сломал себе ногу и не говорил никому целых три дня. Он получал отличные оценки по всем предметам, порой даже не заглядывая в учебник. Он был нашей звездой. Мы не могли поверить, что Господь одарил нас таким мальчиком.

Спенсер успел подумать, что Натан все-таки недостаточно обучил Кристину, потому что она продолжала бояться темноты.

— Кристина не ревновала?

— Вы что, смеетесь? Должно быть, она чувствовала себя очень одинокой первые семь лет жизни. Это мы ревновали их друг к другу. Они были неразлучны. У них была такая связь, которую мы даже не понимали. Это было непостижимо.

В школе они были первыми. Имели безупречные манеры, даже Натан, которого вытащили из какого-то мусорного ящика в Техасе. Прошло три года, затем пять, затем семь. Я возвратилась к своей благотворительной деятельности, муж много работал по части бизнеса, он занимался импортом тканей, мы выезжали, мы принимали гостей, и тогда Кристина играла на рояле, а Натан пел. У него был красивый голос.

Даже теперь, после всего, оглядываясь назад, на те годы, я вижу, что у нас была превосходная жизнь. У нас была жизнь, о которой большинство людей могли только мечтать. Многие наши друзья были уже разведены, некоторые по многу раз, и снова женаты; они сходились, расходились, у них были проблемы с детьми, пасынками, сводными братьями и сестрами, которые принимали наркотики в тринадцать, выходили из этого с ломкой в пятнадцать, их ловили на воровстве, на воровстве у родителей; это были грубые, испорченные, избалованные дети, это были несчастные матери и чего-то ищущие, неугомонные отцы. Мы знали женщин, которые вступали в связь, наверное, почти с каждым, кто приближался к их двери, и их мужей, которые работали дни напролет как проклятые, а ночью отворачивались к стене и засыпали. Кроме, кажется, одного, который застрелил свою жену.

Спенсер вскинул брови.

— Джон и я думали, что нам удалось оградить наших детей от всего этого. Мы думали, что дали им хорошую жизнь.

— Но это так и было.

— Да, мы тоже тогда так думали, — сказала Кэтрин. — Даже сейчас я не могу сказать, в каком месте мы ошиблись. Может быть, мне следовало уделять им больше внимания? Меньше? Уделять больше внимания Кристине? А Натану меньше? Усыновить еще одного ребенка? Что нужно было сделать?

Спенсер не знал, что сказать. Но надо было как-то отреагировать, и он потянулся и погладил руку Кэтрин. Она встрепенулась.

— То, что вы рассказали, миссис Синклер, не оставляет никаких сомнений, что вы действительно дали им отличную жизнь, — проговорил он, а в ответ она издала какой-то скрипучий звук, похожий на всхлипывание.

— Конечно, так оно и было. Мы любили этого мальчика как родного. Вы понимаете?

— Абсолютно — сказал он.

— Мой муж лелеял надежду, что придет время и Натан возьмет в свои руки семейный бизнес. Что есть кому на старости лет передать дело. И в нашем завещании мы разделили состояние между детьми поровну. Они оба имели солидные счета, которыми могли распоряжаться с той поры, когда им исполнится двадцать один год.

Спенсер кивнул, снова с опозданием поняв, что она его не видит.

— Натан и Кристина… — Кэтрин тяжело сглотнула, как будто произносить вместе эти два имени доставляло ей физическую боль. — Мало-помалу они начали от нас отдаляться. Натан перестал проявлять желание проводить с нами время. А Кристина никогда этого особенно не хотела. «Ладно, — говорили мы. — Это вполне нормально для подростков. Ведь мы для них уже старики. Что им с нами делать, в самом-то деле?» К тому времени, когда им исполнилось по четырнадцать, они были отдалены от нас как никогда. Мы относили все это к трудностям переходного возраста. Иногда подростки ведут себя именно таким образом. Во всяком случае, их дела в школе не страдали, они по-прежнему успевали по всем предметам и ужинали всегда с нами. Но что-то изменилось. Не знаю. Может быть, это все из-за моей милой девочки, из-за моей доченьки. Мне казалось, что я ее знаю. Она всегда была такая искренняя, открытая девочка, но в последнее время, ну, тогда, в те времена, — быстро поправила себя Кэтрин, — она стала замыкаться в себе и не очень показывать, что у нее на душе. Понимаете? Я еще слышала голос Натана в доме, но Крисси вообще перестала отвечать на вопросы. Обычно, слушая, как они ссорятся, я улыбалась, но теперь там, у них наверху, было тихо. Они были неразговорчивы и в гостиной, например за ужином. Очень вежливые. Слишком вежливые.