А он сидел и думал, что это как раз то, что надо.

Он бездельничал три месяца. На большее его не хватило, и он устроился на работу — вначале охранником в фирму, а потом телохранителем к одному местному политику из республиканцев. В свободное время вечерами Спенсер посещал местные бары, других развлечений не было. Он быстро устал от такой жизни, подал заявление в окружную полицию Саффолка и был восстановлен в полиции после нескольких месяцев разного рода проверок, психологических тестов и большого количества звонков Кену Галлахеру. К чести бывшего шефа, тот дал ему отличную рекомендацию. Спенсер стал одним из двадцати старших детективов окружного управления. Больше у него уже никогда не будет возможности одному вести серьезное дело, но Спенсер был рад затеряться в этой большой колоде. В следующем году ему пришлось несколько раз ездить в Нью-Хэмпшир по делу об обвинении Констанции Тобиас. К счастью, здание суда находилось не в Хановере, а в Конкорде.

Тревожные сомнения в виновности Конни, которые постоянно мучили Спенсера, развеялись еще до того, как он занял свое место на судейской кафедре. Суд состоялся как раз в годовщину смерти Кристины. Констанцию Тобиас защищали несколько адвокатов, которые, видимо, убедили ее сделать признание в совершении преднамеренного убийства. Адвокатам удалось доказать, что деяние это было совершено в состоянии временного помрачения рассудка, за что ей могли дать от пяти до пятнадцати лет. Если бы она была признана виновной по другой, более жесткой статье, то ей бы полагалось от двадцати пяти лет до пожизненного, а если бы не было принято во внимание вообще никаких смягчающих обстоятельств, то Конни и вовсе грозило пожизненное заключение. Ее адвокаты это прекрасно знали и, конечно, просчитали все варианты. Поэтому, видимо, Конни и согласилась. Придется посидеть, конечно, но если учесть вышесказанное, то можно считать, что она отделалась легким испугом.

Свидетелем обвинения выступал Френки Абсалом. Было видно, что делал он это весьма неохотно. Вначале Конни все отрицала. Этого не было, того не было и прочее и прочее. Но у нее не было главного — алиби. Она не могла заявить, например, что проспала все это время, или была в туалете, или в ванной, или занималась подготовкой к контрольной. У нее не было алиби. И у нее была куча мотивов, подвигавших ее к убийству.

Это подтвердил для большого жюри Натан Синклер, то есть Альберт Мейплтоп.

Джим Шоу вообще поначалу отказывался являться в суд и свидетельствовать для обвинения. Когда он в первый раз не явился по повестке, ему пригрозили судом. Он был вынужден прийти и засвидетельствовать, что Конни действительно не было в ее комнате примерно с двенадцати двадцати до часа тридцати. Под угрозой привлечения к ответственности за сокрытие сведений, за что ему угрожала тюрьма, Джима фактически вынудили признаться, что он знал и об инциденте, случившемся за год до смерти Кристины, когда Конни столкнула ее с моста.

В итоге Конни Тобиас была признана виновной по статье «Преднамеренное убийство, совершенное под влиянием наркотиков, алкоголя или других разрушительных эмоциональных факторов».

Спенсер был рад, что ему не пришлось свидетельствовать. Иначе он был бы вынужден раскрыть подсудимой Констанции Тобиас глаза на то, что преступление, в котором ее обвиняют, было совершено ею ради негодяя, что жизнь свою она погубила из-за мерзавца. Он был готов рассказать суду правду о Натане Синклере. К счастью, этого не потребовалось.

Но радость Спенсера, что процесс этот закончился, в конце концов, именно таким образом, была кратковременной. После оглашения приговора он увидел Натана. Тот стоял недалеко от зала суда и довольно ловко отбивался от вопросов репортеров. И выглядел весьма уверенно — такой самодовольный, в модном костюме, со своим пресловутым хвостиком сзади. «Отвертелся, сволочь», — подумал Спенсер, проходя мимо Натана, за его спиной. Тот как раз в это время выдавал нечто длинное, якобы интеллектуальное о тех опасностях, которые таит в себе чрезмерная эмоциональность. В общем, что-то в этом роде.

— Я все про тебя знаю, Натан Синклер, — безжалостно обжигая правдой, прошептал Спенсер прямо ему в спину и стал спускаться по лестнице.

Большинство репортеров, окруживших Натана, если не все, подняли глаза и внимательно на него посмотрели, а его честные и непроницаемые глазки вдруг забегали. Натан замолчал, а через несколько секунд, избавившись от репортеров, стремглав полетел по лестнице за Спенсером.

— Как вы меня назвали? — спросил он, запыхавшись.

— Ты прекрасно слышал, — ответил Спенсер.

— А мне кажется, я вас не расслышал, — улыбнулся он. — И все же, как вы меня назвали?

Спенсер остановился и посмотрел на Натана. Они были почти одного роста. Нет, Спенсер немного выше, но и немного худее. И они стояли на лестнице одни.

— Теперь я знаю, кто ты. Я говорил с твоей матерью.

— Но это невозможно, — сказал Натан. — Моя мать умерла.

— Нет. Кэтрин Синклер жива, — хмуро возразил Спенсер.

— Она не моя мать.

Спенсер сглотнул и спросил в упор:

— Нет? Не твоя? Зачем ты мне врал, что родом из Клертона, штат Пенсильвания? Просто ткнул пальцем в карту и назвал первое попавшееся место?

Натан промолчал.

— Ты поддерживал контакт со своей матерью? — спросил Спенсер.

— Я же сказал вам: это не моя мать.

— А чья же она тогда?

— Кристины.

— А с матерью Кристины ты связь поддерживал?

— Время от времени, — ответил он уклончиво, шевеля ладонями, засунутыми в карманы пиджака. — Что вам от меня надо, детектив?

— Ничего, Натан. Ничего. Но Констанции Тобиас действительно было кое-что от тебя нужно. Ей, например, была нужна правда. Ты так не думаешь?

— Нет, — твердо произнес он.

— Нет?

— Нет, Разве она еще не достаточно настрадалась?

— Не знаю, — резко бросил Спенсер. — А ты думаешь, достаточно?

— Да. Она настрадалась, и очень.

— Натан, а если я сейчас пойду к репортерам и расскажу им правду?

— Прекрасно, — усмехнулся Натан. — И тем самым вы окончательно погубите Конни, а вместе с ней и Джима, а заодно и то немногое, что осталось от доброго имени семьи Синклер. Но в таком случае лучше мне поговорить с ними.

— И что же ты им скажешь?

— Найду что-нибудь интересное.

— Нет, Натан, ничего интересного, кроме лжи, ты им рассказать не можешь.

— Возможно, детектив. Но зато я не причиню боль девушке, которую приговорили к пяти годам заключения. Так кто же из нас больший негодяй — вы или я?

Спенсер сам себе удивлялся. Такого с ним никогда не было. Он был готов сейчас убить Натана. Обычно бесстрастный, скорее флегматичный, он сжимал кулаки, скрипел зубами, едва сохраняя контроль над собой.

Натан улыбнулся.

— Я не стою того, детектив, — произнес он, глядя на сжатые кулаки Спенсера. — Не стою я того, чтобы из-за меня лишаться работы. Поверьте.

— Ты прав, Натан, — ответил Спенсер. — Ты действительно этого не стоишь.

Конни Тобиас поместили в одну из тюрем среднего режима в Новой Англии, а Спенсер возвратился на Лонг-Айленд и зажил тихой и уютной жизнью. Он изо всех сил стремился забыть Хановер. Было так хорошо снова оказаться среди своих. Скучать ему не приходилось, у него было восемнадцать племянников и племянниц. Время от времени кто-нибудь из них спрашивал: «Дядя Спенсер, как это так, что у тебя до сих пор нет детей?»

Спенсер старался жить так, как будто никогда не уезжал с Лонг-Айленда, никогда не жил в маленьком городке под названием Хановер и никогда случайно не встречался на заснеженной Норт-Мейн-стрит с милой черноволосой девушкой по имени Кристина Ким, которая сидела на лестнице и надевала черные ботинки. Вначале это было почти легко. Его дни были заняты, и ночи тоже — два миллиона жителей округа Саффолк по сравнению с десятью тысячами в Хановере оставляли мало свободного времени для размышлений о прошлом. Весь его не очень частый досуг, который оставался, проходил в местных барах. Ну, он, конечно, что-то читал и время от времени вместе с братьями ходил в кино.