— С женщинами всегда трудно, — заметил инспектор Норрис.

Томми повторил эти слова Таппенс, когда сидел у ее постели и смотрел, как она ест виноград.

— Ты что, ешь виноград с косточками?

— Обычно да, — ответила Таппенс. — Их очень долго выковыривать. Не думаю, чтобы они причиняли вред.

— Ну, если ты делала так всю жизнь, и до сих пор они не причинили тебе вреда, то не причинят и сейчас, — сказал Томми.

— Что тебе сказали в полиции?

— Именно то, что мы и думали.

— Они догадываются, кто это мог быть?

— Они считают, что это не дело рук местных.

— С кем ты разговаривал? Его звали не инспектор Уотсон?

— Нет. Инспектор Норрис.

— Этого я не знаю. Что еще он сказал?

— Он сказал, что женщин всегда трудно сдержать.

— Надо же! А он знал, что ты передашь мне его слова?

— Возможно, нет, — ответил Томми и встал. — Я должен дозвониться в Лондон, Я там не появлюсь еще день — два.

— Почему? Я здесь в безопасности. За мной присматривает Элберт и все остальные. Доктор Кроссфилд ужасно добр и следит за мной, как наседка за цыпленком.

— Мне надо пойти сделать покупки для Элберта. Хочешь что-нибудь?

— Да, — сказала Таппенс, — принеси мне дыню. У меня появилось желание покушать фрукты. Только фрукты.

— Хорошо, — сказал Томми. Томми позвонил в Лондон.

— Полковник Пайкэвей?

— Да. Алло. А, это вы, Томас Бересфорд?

— Вы меня узнали. Я хотел сообщить вам, что…

— Что-то произошло с Таппенс. Я слышал об этом, — сказал полковник Пайкэвей. — Не надо ничего говорить. Оставайтесь на месте ближайшие пару дней, а то и неделю. Не приезжайте в Лондон. Докладывайте обо всем, что произойдет.

— Мы должны привезти вам кое-что.

— Пока не надо. Пусть Таппенс подумает, куда их пока спрятать.

— Она что-нибудь придумает. Она умеет прятать вещи не хуже нашего пса. Он зарывает кости в саду.

— Я слышал, что он погнался за человеком, который стрелял в вас, и выгнал его из сада…

— Я вижу, вы уже в курсе.

— Мы всегда все знаем, — сказал полковник Пайкэвей.

— Наш пес изловчился цапнуть его разок и вернулся с клоком его брюк во рту.

— Молодчина, — сказал полковник Пайкэвей, выпуская облако дыма. — Извините за столь срочный вызов, но я подумал, что надо бы поговорить с вами.

— Думаю, вы уже знаете, — начал Томми, — в последние дни произошли кое-какие неожиданные события.

— А! Почему вы думаете, что я знаю?

— Вы ведь все знаете.

Полковник Пайкэвей рассмеялся.

— Ха! Цитируете мне мои же слова, вот как? Да, так я и говорю. Мы знаем все. Это — наша работа. Ей угрожала серьезная опасность? Вашей жене, я имею в виду.

— Не очень. Вы, наверное, знаете основные подробности, или мне рассказать вам?

— Если хотите, можете рассказать в двух словах. Кое-что я не слышал, — сказал полковник Пайкэвей. — Про Лоэнгрина. Грин — эн — ло. Да, сообразительная она, ваша жена. Поняла, о чем речь. На первый взгляд глупость, да надо же.

— Я привез вам находку, — сказал Томми. — Мы спрятали ее в банке для муки, пока я не собрался к вам. Мне не хотелось посылать их почтой.

— И правильно…

— В банке — не жестяной, но поплотнее, чем Лоэнгрин. Голубой Лоэнгрин, Кэмбридж, викторианская фарфоровая табуретка для двора.

— Помню такие со своей молодости. У моей тетки в деревне была пара.

— Письма были зашиты в брезент, хорошо сохранились, конечно, немного подпортились, но, я полагаю, если осторожно…

— Все сделаем, как надо, не тревожьтесь.

— Вот они, забирайте, — сказал Томми. — И я переписал для вас список, который составили мы с Таппенс. Список того, о чем нам говорили.

— Имена?

— Три или четыре. На упоминания о возможном пребывании в доме выпускников Оксфорда и Кэмбриджа, думаю, не стоит обращать внимания — Оксфорд и Кэмбридж на самом деле относились к табуреткам с лебедями.

— Да-да, здесь есть кое-что любопытное.

— После того, как в нас стреляли, — продолжал Томми, — я заявил в полицию.

— Совершенно правильно.

— На следующий день меня попросили зайти в полицейский участок и поговорить с инспектором Норрисом. Я не встречался с ним раньше. Видимо, он там недавно.

— Да. Возможно, специально направлен для расследования, — сказал полковник Пайкэвей, продолжая выпускать дым.

Томми кашлянул.

— Вы, я полагаю, знаете его.

— Знаю, — подтвердил полковник Пайкэвей. — Мы все знаем. Проверенный человек. Возглавил расследование. Местные полицейские наверняка выйдут на того, кто следит за вами и наводит о вас справки. Вы не считаете, Бересфорд, что вам лучше было бы на некоторое время уехать вместе с женой из дома?

— Вряд ли получится, — сказал Томми.

— Вы имеете в виду, она не захочет уехать?

— Вы, похоже, извините за повторение, действительно знаете все. Вряд ли удастся увезти Таппенс из дома. Ранение у нее не тяжелое, — температуры нет, и она чувствует, что мы наконец-то вышли на что-то определенное. Мы, правда, еще не знаем, на что, что мы обнаружили и что нам делать.

— Всюду совать свой нос, — сказал полковник Пайкэвей. — Это единственное, что можно делать в подобных случаях. — Он постучал ногтем по металлической коробке. — Эта коробочка расскажет нам кое-что — то, что мы всегда хотели узнать. Кто был вовлечен в события многолетней давности и тайно вредил нам.

— Но ведь…

— Я знаю, что вы собираетесь сказать. Вы хотите сказать, что этот человек сейчас мертв. Верно. И все же мы узнаем, что точно происходило, кто был вдохновителем, а кто способствовал, как развивались события и кто с тех пор продолжал примерно ту же деятельность. Возможно, важны именно люди, на которых мы не обращаем особого внимания. Люди, которые были связаны с группировками — сейчас все, что угодно, называют группировкой, — в этой группировке, возможно, давно уже участвуют другие люди, но с теми же идеями, той же любовью к насилию и злу и теми же связями. Некоторые группировки не представляют никакой опасности, другие — хуже именно потому, что они группировки. Это, знаете ли, совершенно иное дело. Мы поняли это за последние, скажем, пятьдесят — сто лет. Поняли, что если люди собираются в маленькое, но плотно спаянное общество, — поразительно, что они способны сделать или на что вдохновить других.

— Могу я задать вам вопрос?

— Кто угодно может спрашивать что угодно, — заявил полковник Пайкэвей. — Мы знаем все, но, учтите, не все говорим.

— Вам говорит что-нибудь фамилия Соломон?

— А, — сказал полковник Пайкэвей. — Мистер Соломон. От кого вы услышали это имя?

— От инспектора Норриса.

— Ясно. Делайте то, что советует Норрис, и не ошибетесь. Это я вам говорю. Хотя, не рассчитывайте встретиться с Соломоном лично. Он умер.

— А-а, — сказал Томми. — Понятно.

— Не думаю, что совсем понятно, — сказал полковник Пайкэвей. — Мы иногда пользуемся его именем. Иногда, знаете ли, удобно иметь подходящее имя для пользования, имя человека, который уже умер, но его еще помнят и уважают. То, что вы приехали жить в «Лавры», — чистое везение, и может обернуться для нас удачей. Но я не хочу, чтобы это кончилось печально для вас и вашей половины. Подозревайте всех и всякого, так лучше.

— Я доверяю только двум, — сказал Томми. — Элберту, который служит у нас уже много лет…

— Да, я помню Элберта. Рыжеволосый паренек, да?

— Уже давно не паренек…

— А кто второй?

— Мой пес Ганнибал.

— Гм. Да, в этом что-то есть. Не доктор ли Уоттс написал гимн, начинающийся: «Радость собаки — кусаться и лаять, в этом призванье ее». Он какой породы, овчарка?

— Нет, мэнчестерский терьер.

— А, старый английский «Блэк-энд-Тэн», Поменьше доберман — пинчера, но знает свое дело.

Проходя по садовой тропинке, Таппенс услышала голос Элберта, спешащего к ней от дома.