— Давай, помогу, — предложил Томми.

Он подошел к ящикам, вывалил из них книги, собрал в охапку, подошел к полкам и рассовал их.

— Я поставлю их по размерам, — сказал он, — так будет аккуратнее.

— Какая же это сортировка? — сказала Таппенс.

— Для начала сойдет. Пока чтобы было аккуратно, а рассортируем их попозже. В какой-нибудь дождливый день, когда нам нечего будет делать.

— Нам почему-то всегда есть, что делать.

— Еще семь штук — сюда. Теперь остался только верхний угол. Подай мне, пожалуйста, вон тот деревянный стул. Как ты считаешь, он меня выдержит? Тогда я заставлю верхнюю полку.

Он осторожно поднялся на стул. Таппенс подала ему стопку книг, и он осторожно установил их на верхней полке. Неудача постигла только последние три, которые соскользнули на пол, едва не угодив в Таппенс.

— У, — сказала Таппенс. — Чуть не ушиб.

— Что поделать. Ты подала мне слишком много.

— И правда выглядит красиво, — подтвердила Таппенс, отойдя на несколько шагов. — Только поставь еще вот эти на вторую полку снизу, там осталось место. Как раз и ящик опустел. Вот и хорошо. Сегодня утром я займусь не нашими, а теми, которые мы купили. Мы можем найти сокровища.

— Можем, — согласился Томми.

— Я думаю, и найдем. Я уверена, что что-нибудь да найдется. Может быть, что-нибудь дорогое.

— И что тогда? Продадим?

— Пожалуй, — проговорила Таппенс. — Впрочем, можем и оставить, чтобы показывать людям. Не хвастаться, конечно, а чтобы можно было сказать: «Да, у нас есть одна или две редкие книги». Я думаю, у меня будут интересные находки.

— Что, какая-нибудь любимая книга, о которой ты успела забыть?

— Не совсем. Я имела в виду что-нибудь поразительное, неожиданное. Что-то, что перевернет всю нашу жизнь.

— Ну, знаешь, — проговорил Томми, — что только тебе в голову не взбредет. Скорее найдешь что-нибудь совершенно кошмарное.

— Чепуха, — заявила Таппенс. — Всегда надо надеяться на лучшее. Надежда — основная движущая сила в жизни, учти. Я всегда полна надежд.

— О, да, — со вздохом произнес Томми. — Как часто я сожалел об этом.

Миссис Томас Бересфорд поставила «Часы с кукушкой» миссис Моулзворс на свободное место на третьей полке снизу. Там были собраны все миссис Моулзворс. Таппенс вытащила «Комнату с гобеленами» и задумчиво уставилась на нее. Или почитать «Ферму четырех ветров»? Она не помнила «Ферму четырех ветров» так хорошо, как «Часы с кукушкой» и «Комнату с гобеленами». Ее пальцы бродили по корешкам… Скоро вернется Томми.

Дело продвигалось. Да, дело определенно продвигалось. Если бы еще она не вытаскивала свои любимые книги и не принималась их читать… Приятное времяпрепровождение, но занимает столько времени. И когда, вернувшись домой вечером, Томми поинтересовался, как идут дела, она ответила: «О, все идет, как надо», и ей пришлось употребить ловкость и такт, чтобы он не поднялся наверх посмотреть, как продвигается работа. Все занимало много времени. С новыми домами всегда так — на обживание уходит куда больше времени, чем планировалось. А сколько невозможных людей! Электрики, например, каждый раз как будто недовольны тем, что сами же сделали в свой прошлый приход, занимают еще больший участок пола, где с веселым видом проделывают все новые отверстия, так что неосторожная домохозяйка попадает туда ногой и в последнюю минуту спасается невидимым электриком, ковыряющимся под полом.

— Иногда, — сказала Таппенс, — я жалею, что мы выехали из «Бартонз Эйкс».

— Вспомни крышу над столовой, — отвечал ей на это Томми. — А чердаки, а гараж. Ты же знаешь, мы чуть не лишились автомобиля.

— Мы могли бы сделать капитальный ремонт, — сказала Таппенс.

— Ну нет, — возразил Томми. — Нам оставалось либо перестраивать весь дом, либо переезжать. Этот дом когда-нибудь станет просто замечательным, я уверен. В нем для всего найдется место.

— Ты имеешь в виду, — уточняла Таппенс, — для вещей, которые мы собираемся хранить.

— Да, — согласился Томми, — что верно, то верно. Вещей набирается много.

В этот момент Таппенс подумала: что еще они сделают с домом, кроме того, что вселятся в него? Звучит просто, а на деле… Книги вот тоже прибавляют хлопот…

— Если бы я сейчас была обычным ребенком, — вслух произнесла Таппенс, — я бы не научилась читать так рано. Похоже, сегодняшние дети, которым по 7,5 или даже по 6 лет, не умеют читать, а многие не умеют в 10 и в 11. Не знаю, почему для нас это было так легко. Мы все умели читать. Я, соседский Мартин, Дженнифер, которая жила дальше по улице, Сирил, Уинифред — все. В буквах мы разбирались похуже, но прочитать могли все, что угодно. Не знаю, как мы учились. Спрашивая людей, наверное. Надписи на афишах, «Пилюли для печени Картера». Мы читали о них вдоль железной дороги, когда поезда подходили к Лондону. Это было очень интересно. Я все время думала, а как они выглядят? О, Господи, я должна думать о том, что я делаю.

Она сняла еще несколько книг. Три четверти часа прошли, пока она увлекалась сначала «Алисой в стране чудес», затем «Неизвестным истории» Шарлотты Янг. Ее пальцы задержались на толстом, потертом корешке «Венка из маргариток».

— О, вот это надо перечитать, — сказала Таппенс. — Подумать только, сколько прошло лет с тех пор, как я читала ее. Захватывающая книга. Все думала, позволят Норману конфирмоваться или нет? А Этель и — как называлось то место? — Коккуэлл, что-то в этом духе — и Флора, которая была «житейская». Интересно, почему все тогда были житейские, и это считалось плохо? Интересно, можно нас назвать житейскими или нет?

— Прошу прощения, мэм?

— Нет-нет, ничего, — сказала Таппенс, оборачиваясь к своему преданному вассалу, Элберту, который в этот миг появился в дверях.

— Мне показалось, вы что-то хотели, мадам. Вы же звонили, так ведь?

— Не совсем, — сказала Таппенс. — Я просто облокотилась на звонок, когда вставала на стул, чтобы достать книгу.

— Помочь Вам снять книги?

— Неплохая мысль, — сказала Таппенс. — Я не могу удержаться на этих стульях. Некоторые скользкие, у других ножки шатаются.

— Вам какую-то конкретную книгу?

— Я еще не бралась за третью полку снизу, знаешь, вторую сверху. Даже не знаю, что там за книги.

Элберт взобрался на стул и, предварительно хлопая по каждой книге, чтобы сбить пыль, принялся передавать их вниз. Каждую из них Таппенс принимала с восторгом.

— Надо же! Вот еще что. А я и забыла. О, «Амулет»! А вот «Самаяд». Вот «Новые искатели сокровищ». О, как они все мне нравились. Нет, не надо ставить их на полку, Элберт. Пожалуй, я их сперва прочитаю. Ну, конечно, сначала одну или две. А это что такое? Дай-ка взглянуть. «Красная кокарда». О, это исторический роман. Очень увлекательный. А вот и «Под алым плащом». Сколько Стэнли Уэймена, просто куча. Конечно, я все это читала, когда мне было 10 или 11. Не удивлюсь, если мне попадется «Узник Зенды». — Воспоминание заставило ее с удовольствием вздохнуть. — «Узник Зенды». Первая в жизни романтическая история. Принцесса Флавия, Король Руритании. Рудольф Рэссендилл, как-то так его звали, прямо снился ночами.

Элберт передал ей еще стопку.

— О, да, — сказала Таппенс, — так лучше. Эти для более раннего возраста. Их надо будет поставить все вместе. Ну-ка, посмотрим, что у нас тут? «Остров сокровищ». Книга, конечно, хорошая, но я ее перечитывала и видела, если не ошибаюсь, два фильма по ней. Фильмы мне не понравились, — совсем не то. О, а вот «Похищенный». Он мне всегда нравился.

Элберт потянулся, захватил слишком много, и «Катриона» упала практически Таппенс на голову.

— О, простите, мадам. Простите, пожалуйста.

— Ничего — ничего, — сказала Таппенс, — не имеет значения. «Катриона». Да. Там есть еще Стивенсон?

Элберт передал ей книги уже гораздо бережнее. Таппенс издала радостное восклицание.

— «Черная стрела»! Надо же! «Черная стрела». Одна из первых книг, которые попали мне в руки. Да. Ты ее, наверное, не читал, Элберт. Я имею в виду, тогда ты еще не родился. Ну-ка, подожди, дай вспомнить. «Черная стрела». Точно, это там была картина на стене, а через глазницы картины смотрели настоящие глаза. Жутковато и очаровывающе. Да, «Черная стрела». Как там было? «Кошка и пес»? Нет — «Крыса, кот и Лоувелл — пес для борова Англию держат за нос». Вот так. «Боров» — это, конечно, Ричард III, хотя сейчас во всех книгах его выставляют таким хорошим, совсем не негодяем. Но мне что-то не верится. Да и Шекспиру тоже. В конце концов, прямо в начале его пьесы Ричард говорит: «Намерен я негодяем показать себя». Да-да, «Черная стрела».