— Кто только, наверное, в нем не жил, — заметила Таппенс.

— О, да. Сейчас, похоже, никто нигде надолго не остается, верно? Там жили Карбертсоны и Редленды, до них — Сеймуры, а после них Джоунзы.

— Мы удивлялись, почему его назвали «Лаврами», — сказала Таппенс.

— Ну, знаете, когда-то люди любили давать домам такие названия. Конечно, давным-давно, когда-нибудь во времена Паркинсонов, мне кажется, лавры там росли. Что-нибудь типа извилистой дорожки к дому, усаженной лавровыми кустами, включая пятнистый лавр. Мне никогда не нравился пятнистый лавр.

— Да, — сказала Таппенс, — мне тоже. В нем, похоже, жила масса Паркинсонов, — добавила она.

— О, да. Если не ошибаюсь; они прожили в нем дольше всех.

— Их здесь как будто уже никто и не помнит.

— Видите ли, дорогая, уж очень это было давно. А после — ну, я полагаю, после — ну, скандальной истории, видимо, отношение к дому изменилось. Неудивительно, что они его продали.

— Он приобрел дурную репутацию? — ухватилась за ниточку Таппенс. — Вы имеете в виду, дом считался негигиеничным, или как?

— О нет, дом здесь ни при чем. Дело в людях. Конечно же, причиной всему — ну, позор, что ли. Это случилось во время первой войны. Никто не мог в это поверить. Моя бабушка говорила, что причиной всему были военные секреты — новый тип подводной лодки. У Паркинсонов жила девушка, которая, по слухам, была замешана в этой истории.

— Случаем, не Мэри Джордан? — спросила Таппенс.

— Да. Да, вы правы. Впоследствии заподозрили, что это было не ее настоящее имя. Кажется, кто-то с самого начала подозревал ее. Мальчик, Александр. Хороший мальчишка. Сообразительный.

Таппенс выбирала поздравительные открытки. День выдался дождливый, и в почтовой конторе почти не было посетителей. Люди бросали письма в ящик снаружи или быстро покупали марки и торопились домой. Сегодня мало кто ходил по магазинам, и Таппенс решила, что выбрала день правильно.

Гвенда, которую она без труда узнала по описанию Биэтрис, охотно вызвалась помочь. Гвенда хозяйничала за тем прилавком почтовой конторы, где продавались товары для дома. Пожилая седовласая женщина управляла почтой Ее Величества. Гвенда, разговорчивая молодая женщина, интересующаяся новыми жильцами деревни, превосходно чувствовала себя среди рождественских открыток, валентинчиков[2], поздравительных открыток, комиксов, бумаги для заметок, письменных принадлежностей, различных сортов шоколада и разнообразных фарфоровых безделушек для дома. У них с Таппенс быстро завязался дружеский разговор.

— Я так рада, что этот дом снова открыт. «Сторожка принца», я имею в виду.

— А я думала, он все время назывался «Лавры».

— Не помню, чтобы его так называли. Дома у нас частенько меняют названия. Вы же знаете, как люди любят давать домам новые названия.

— Еще бы, — задумчиво произнесла Таппенс. — Мы тоже придумали несколько названий. Кстати, Биэтрис говорила мне, что вы знали некую Мэри Джордан, которая жила в нем.

— Я не знала ее, просто слышала о ней. Во время войны — не последней войны, а давней, когда были цеппелины.

— Помню, я слышала о цеппелинах, — сказала Таппенс.

— В 1915 или 1916 они летали над Лондоном.

— Помню, я как-то пошла в магазин армии и флота со своей старой двоюродной бабушкой, когда поднялась тревога.

— Иногда они прилетали ночью, правда? Должно быть, было очень страшно.

— Не думаю, — сказала Таппенс. — Люди, правда, очень возбуждались. Но цеппелины были не так страшны, как бомбы в последней войне. Впечатление было такое, словно они преследуют вас. Летят за вами по улице и все такое прочее.

— Вам приходилось проводить ночи в метро? У меня подруга жила в Лондоне. Она проводила все ночи в метро, на станции Уоррен стрит, кажется. У каждого была своя станция метро.

— Меня не было в Лондоне в эту войну, — сказала Таппенс. — Мне бы не хотелось проводить ночь в метро.

— Ну, эта моя подруга, Дженни ее звали, она обожала метро. Она говорила, что там очень увлекательно. Знаете, у каждого была своя ступенька. Она была зарезервирована для вас, вы спали на ней, приносили с собой сэндвичи, вещи, разговаривали — в общем, было интересно. Всю ночь что-нибудь происходило. Замечательно, понимаете. Поезда ходили до самого утра. Она говорила мне, что когда война кончилась и — ей пришлось вернуться домой, это было невыносимо скучно.

— Так или иначе, — сказала Таппенс, — в 1914 году таких бомб не было. Только цеппелины.

Но Гвенда потеряла интерес к цеппелинам.

— Я спрашивала вас про Мэри Джордан, — напомнила Таппенс. — Биэтрис сказала, вы знаете о ней.

— Не совсем. Пару раз слышала упоминания о ней, но это было очень давно. Моя бабушка рассказывала, что у нее были чудесные золотые волосы. Она была немка, или, как это у них называется, фройляйн. Присматривала за детьми, что-то вроде няни. Сперва работала в семье какого-то морского офицера, вроде как в Шотландии, потом приехала сюда. Устроилась в семью по фамилии Парке или Перкинс. У нее, знаете ли, был один выходной в неделю, и она ездила в Лондон. Туда-то она и отвозила то, что должна была отвозить.

— Что же? — спросила Таппенс.

— Не знаю, никто точно не говорил. Наверное, то, что она украла.

— Ее поймали на краже?

— Нет, кажется, нет. Ее начали подозревать, но тут она заболела и умерла.

— От чего? Она умерла здесь? Она лежала в больнице?

— Нет, не думаю, чтобы здесь была больница. В те дни не было такой системы здравоохранения. Кто-то говорил мне, что она умерла из-за какой-то глупой ошибки поварихи. Принесла в дом листок наперстянки, перепутав ее со шпинатом, а может, с салатом, или нет, это было что-то другое. Мне сказали, что это был паслен ядовитый, но мне что-то не верится, потому что ведь все знают про паслен — к тому же у него ядовитые ягоды. Так что я думаю, что из огорода принесли листья наперстянки. В них есть дичоксо или что-то такое вроде дичит — и еще что-то, что звучит как гуталин. В общем, что-то очень смертельное. Пришел доктор и сделал, что мог, но было уже поздно.

— В доме было много людей, когда это произошло?

— О, я бы сказала, уйма, — да, у них постоянно бывали гости, как мне говорили, дети, знаете ли, приезжие, горничная, вечеринки. Учтите, сама я точно не знаю. Так мне рассказывала бабушка. И иногда мистер Бодли — котт вспоминает — знаете, старый садовник, который время от времени работает там. Он тогда тоже был там садовником. И сначала обвинили его, но листья принес не он. Кто-то в доме вызвался помочь, вышел в огород, нарвал растений и принес поварихе. Ну, знаете, шпинат, салат и все прочее и — э — наверное, ошибся, не очень-то разбираясь в травах. Кажется, на дознании потом сказали, что можно было легко ошибиться, потому что шпинат и щавель росли возле дичит — и дальше, так что, я думаю, тот человек просто сорвал целый пук, не разбирая. В общем, печальная история. Бабушка говорит, что она была настоящей красавицей — золотые волосы и все прочее.

— И она каждую неделю ездила в Лондон? Естественно, у нее был выходной.

— Да. Она говорила, что у нее там друзья. Иностранка — бабушка говорила, что некоторые считали ее немецкой шпионкой.

— Так оно и было?

— Вряд ли. Джентльменам, судя по всему, она нравилась. Знаете, флотским офицерам и офицерам из шелтонского военного лагеря. У нее там было несколько друзей.

— Она и правда была шпионкой?

— Не думаю. Я имею в виду, моя бабушка говорила, что другие говорили. Это было не в последнюю войну — гораздо раньше.

— Странно, — проговорила Таппенс, — как легко перепутать войны. У меня был один знакомый старик, друг которого принимал участие в битве при Уотерлу.

— Ну надо же. Задолго до 1914 года. У людей были иностранные няни, назывались мамзели и фроляйны — до сих пор не знаю, что такое «фроляйн». Бабушка говорила, она хорошо умела обращаться с детьми. Все были очень ею довольны и любили ее.