Все эти премудрости означали: если правильно управлять лодкой, можно выловить пропасть креветок.
Сколько их было, этих ранних утренних выходов в море? Наверное, не меньше тысячи. Мы отбывали, когда в небе гасли последние звезды. В детстве отец сажал кого-нибудь из нас на колени и позволял управлять судном, корректируя навигационные ошибки.
— Здесь, дорогая, мы возьмем чуть правее, — наставлял он Саванну.
— Обязательно запомни песчаную отмель, когда выходим за Гандерс-пойнт, — учил он меня. — Это необходимо.
Но чаще отец говорил сам с собой: о бизнесе, политике, мечтах и разочарованиях. Мы были молчаливыми слушателями, поскольку хорошо представляли, в кого превращается наш отец на берегу, и не доверяли ему. Из этих монологов мы узнали много нового об отце. Двигаясь на свидание к отмелям, кишевшим креветками, он обращался к предрассветной мгле, речным протокам и огонькам других лодок. По утрам отцовский голос звучал без остановки. Под речи отца мы незаметно достигали барьерных островов. В сезон лова каждый его день был точной копией дня предыдущего; завтра сулило продолжение сегодняшней работы, а вчера являлось репетицией будущего. Это была постоянная шлифовка навыков, и без того доведенных до совершенства.
— Эй, ребята, — сказал он нам как-то утром. — К вам обращается капитан, он же старший офицер лодки «Мисс Лила» — пятидесятивосьмифутового судна, имеющего лицензию штата Южная Каролина, которая позволяет вести ловлю креветок, начиная от Гранд-Стрэнд [108] на севере и заканчивая островом Дафуски на юге. Сегодня наш курс лежит точно на восток от маяка острова Гэтч. Место, куда мы направляемся, имеет глубину пятнадцать футов. Мы будем забрасывать сети по правому борту в полумиле от места крушения судна «Стремительная Мэри». Вчера мы добыли двести фунтов белых креветок разброса тридцать — пятьдесят. Саванна, что означает тридцать — пятьдесят?
— Что в каждом фунте улова содержится от тридцати до пятидесяти креветок.
— Правильно, моя девочка. Ожидается ветер северных направлений. Средняя скорость — восемь миль в час. Предостережения для маломерных судов имеют границу от Брансуика, штат Джорджия, на юге до Вилмингтона, штат Делавэр, на севере. Рынок ценных бумаг понизился вчера в среднем на пять пунктов, поскольку инвесторы обеспокоены тем, чем они всегда обеспокоены. Также вчера Рис Ньюбери купил у Кловиса Бишопа двести акров сельхозугодий по пятьсот долларов за акр. Стало быть, насколько я понимаю, остров Мелроуз по нынешним ценам тянет на полмиллиона. В прошлом году этот сукин сын предложил мне двадцать пять тысяч баксов за весь остров. Я ответил ему, что это прямое оскорбление. И правильно сделал. Он думает, старина Генри Винго не в курсе, какие в нашем округе цены. У меня лучший кусок земли во всем штате, и мы с вашей матерью это прекрасно знаем. Я настолько опережаю Ньюбери и прочих напыщенных задниц, что им это кажется почти преступлением. У меня, ребята, есть глобальные планы по поводу нашего острова. Начну их осуществлять, как только обзаведусь небольшим стартовым капиталом. Вы пока не рассказывайте маме. Подумываю соорудить вблизи нашего дома небольшую ферму по разведению шиншилл. Разных субчиков, которые мечтают разбогатеть на этих зверьках, в стране полно, но я не собираюсь ждать, пока весь рынок будет захвачен. Возни с шиншиллами не особо много. Вы всяко сможете кормить их, пока я в Нью-Йорке обтяпываю дела с оптовыми торговцами мехом, а затем иду в банк за денежками. Как вам моя задумка? Здорово, правда? Вижу, что понравилась. Поначалу я думал заняться разведением норок, но мех шиншиллы ценится выше. Как видите, я мужчина не промах. Да, леди и джентльмены, прежде чем танцевать с большими парнями, нужно хорошенько подготовиться. Ваша мама смеется надо мной, сами знаете. Конечно, я сделал несколько ошибок, но лишь из-за неверно выбранного времени. Вы, ребята, больше слушайте меня, а не мамочку. Я гораздо сообразительнее среднего Джо. Мысли так и бурлят у меня в голове. Иногда я просыпаюсь среди ночи, чтобы их записать. Кстати, ребята, вы любите цирк?
— Мы там ни разу не были, — ответил за всех Люк.
— Это будет первым пунктом нашей программы. Обязательным. Как только вблизи Чарлстона или Саванны откроется какой-нибудь цирк, мы тут же возьмем билеты в первый ряд. В городишках выступают одни недоделанные балаганы. Но мы наверстаем упущенное. Мне нравится цирк Барнума и Бейли [109]. У этих парней — никаких дешевых фокусов. Только пока никому ни слова. Если денежки закапают, пусть капают мне, а не другим. Хватит с меня разных проходимцев, которые крадут мои идеи, а потом становятся миллионерами… А теперь, Люк, смотри внимательно. Впереди по курсу — буй. Когда проходишь его, пересекай реку под углом сорок пять градусов направлением на Полярную звезду. Хорошо, парень. У тебя есть способности. А вон там — каменная гряда. Пару лет назад старик Уинн налетел на нее и пропорол брюхо своей посудине. Как-то в этом рукаве в прилив я добыл двести фунтов креветок. Но вообще-то здесь не особо хлебное место. Сам до сих пор не пойму, почему где-то от креветок не протолкнуться, а где-то — раз, два и обчелся. И так из года в год. Креветки — странные создания. У них, как и у людей, свои предпочтения.
То был нескончаемый монолог, не обращенный ни к кому; темы почти не были связаны между собой. Слова изливались легко, поток отцовского красноречия не прерывался ни на мгновение. Отец говорил не для нас — нас могло и не быть на палубе. То были размышления вслух, беседы с миром. О своих молчаливых, внимательно слушающих детях отец в те моменты думал не больше, чем о звездах в Орионе. На нашем месте вполне мог оказаться пейзаж, натюрморт, какие-либо неодушевленные предметы.
А снизу, из маленького камбуза, доносились ароматы готовящегося завтрака. Там орудовал Лестер Уайтхед. Пахло кофе, беконом и хлебцами. Эти запахи невидимыми волнами распространялись по всему судну. На подходе к главному проливу мы накрывали на стол. В островных домах были открыты окна; там еще спали. Под нами мерно стучал дизель, его музыка отдавалась в деревянных переборках «Мисс Лилы». Вода в предрассветной реке казалась черной, волны плавно катились в сторону Коллетона. Наш путь лежал к волноломам, что находились за самыми красивыми в мире прибрежными островами. На палубе своего судна отец чувствовал себя спокойней и комфортней, чем где-либо. Не припомню случая, чтобы во время плавания он ударил кого-то из нас. Здесь мы были работниками, собратьями по ремеслу, и отец относился к нам с уважением, как и ко всем, кто зарабатывал на жизнь, бороздя морские и речные воды.
Однако любые успехи отца в его ремесле не имели для нашей матери никакой ценности. Для нее он оставался вспыльчивым, беспомощным и резким человеком. Отец усердно старался себя переделать и стать таким, каким мать хотела его видеть. Он жаждал почитания со стороны матери, настоящего, проявляемого открыто. Его усилия оканчивались прахом, на него было жалко смотреть, но он ничего не мог с собой поделать. Родительский брак был дисгармонией, состоял из множества острых углов. Отец ловил много креветок, но деньги, вырученные от их продажи, тратились на финансирование его провальных бизнес-идей. Служащие банка смеялись ему вслед. Над деловыми начинаниями отца откровенно потешались. Мы слышали эти шутки в школе, а наша мама — на улицах Коллетона.
Только на реке Генри Винго обретал гармонию. Казалось, креветки сами идут к нему в руки, напевая от радости; за сезон он добывал их тонны. Отец фиксировал все цифры по каждому улову. Заглянув в судовой журнал, он мог сказать, в каком месте забрасывал сети, каким тогда был прилив и погодные условия. «Вся эта кухня» — так он называл свои записи. Река для него была чем-то вроде длинного текста, который он с удовольствием заучивал наизусть. На борту «Мисс Лилы», когда под нами было пятнадцать футов воды, я доверял отцу. Однако на этом же борту в его голове рождались всевозможные мысли, державшие его в состоянии вечного канатоходца, опасно балансирующего между крахом и мечтами о долгожданном богатстве.
