— У меня вообще нет желания когда-либо переступать ваш порог.

— Хочешь, покажу тебе места, где солдаты-янки вырезали свои имена?

— Меня не интересует даже место, где генерала Шермана [89]пробрал понос. Я не собираюсь болтаться по этому дому.

Тогда я могу прийти к вам в гости, — предложил Тодд.

— Ты даже не знаешь, где я живу.

— Очень даже знаю. На острове Мелроуз.

Тодд встал, сделал несколько шагов и остановился у большой карты округа Коллетон. Это была морская карта с указанными глубинами всех рек и речек.

Я взглянул на очертания нашего острова. Он напоминал зеленый драгоценный камень в голубой оправе воды.

— Почему в наш остров воткнута красная булавка? — удивился я.

Такие булавки красовались на многих участках карты.

— Так отец помечает земли, которые собирается приобрести. Зеленые булавки — это участки, уже купленные отцом.

— Ему и так принадлежит почти вся округа. Зачем ему Мелроуз?

— Такое у него хобби. Отец утверждает, что земля — это деньги.

— Наш остров твой отец никогда не получит. Обещаю тебе.

— Если он чего-то очень хочет, то всегда добивается, — возразил Тодд. — Всегда.

— Тодд, если тебе нужно идти — не задерживайся. Это же твой дом.

— Ты больше не хочешь со мной говорить? Да?

— Ни капли не хочу. Меня мать ждет.

— Том, объясни мне одну штуку: почему ребята в школе любят тебя гораздо больше, чем меня?

— Все очень просто, Тодд. Нет никакого секрета. Я куда общительней, чем ты. Я болтаю с ребятами и совершенно не думаю, чем их отцы зарабатывают на жизнь и сколько получают. Ты другой. Ты никогда не здороваешься.

— Меня не тянет здороваться со всеми подряд.

— Тогда не удивляйся, что все считают тебя пентюхом.

— Я провожу тебя вниз.

Моя мать сидела в том же кресле, красиво скрестив ноги и неторопливо потягивая вино из бокала. Она смеялась каждой фразе мистера Ньюбери. Тот был само обаяние: весело шутил, сопровождая свою историю серьезными жестами, отчего получалось еще забавнее. Я разглядывал лицо этого человека. У него были такие же голубые глаза, как у его жены, но с зеленоватыми крапинками. Его глаза меняли цвет, но, возможно, мне так показалось из-за солнечных лучей, проникавших в комнату со стороны заднего двора. У мистера Ньюбери были короткие и пухлые руки без мозолей. Не только жесты, все его движения были замедленными. Я запомнил голос мистера Ньюбери: низкий и вязкий. Слова его звучали высокопарно, как проповедь священника, но восхваляли не Бога, а Риса Ньюбери. Конечно же, моя мать была абсолютно очарована.

— И тогда, Лила, я сказал губернатору: «Фриц, не стоит обсуждать подобные дела за коктейлем. Приезжайте на следующей неделе в Коллетон, встретимся у меня в офисе». И можете себе представить — в понедельник он является, с неизменной шляпой в руках. Теперь я укрепляю престиж нашего губернатора в остальном мире. Я, знаете ли, даже входил в его комитет по выборам. Однако я остаюсь верен своей философии: бизнес есть бизнес.

— Целиком с вами согласна, Рис, — с энтузиазмом подхватила мать. — Всегда считала, что дружба не должна мешать деловым отношениям.

Наконец мистер Ньюбери заметил нас с Тоддом; мы переминались с ноги на ногу в дверном проеме. Он взмахом руки подозвал нас. Увидев Тодда, мать приглушенно вскрикнула:

— Тодд, бедняжка. Как ты пострадал!

Она поднялась, подошла к Тодду и осторожно дотронулась до его распухшего лица.

— Мне так стыдно перед тобой за своего сына. Ты бы знал, какую порку я ему вчера устроила. Бедняжка Тодд, как тебе досталось.

— Не волнуйтесь, миссис Винго. Я это заслужил, — произнес Тодд, к моему облегчению.

— Ну что, мальчики, хорошо провели время? — сурово спросил мистер Ньюбери.

— Да, сэр, — ответил я.

Мистер Ньюбери тоже встал и повел нас к выходу.

— Лила, если у вас возникнут проблемы, — продолжал он, — пожалуйста, не стесняйтесь и звоните мне. Ведь соседи для того и существуют.

На веранде мистер Ньюбери положил руку мне на плечи, и мы с ним вместе спустились. Он сильно стиснул мне левое плечо — напоминание о событиях в кабинете.

— Признать свою вину — это всегда требует от человека мужества. Я доволен, Том, что ты сделал шаг навстречу, и мы общими усилиями разрядили атмосферу. Я буду молчать. Уверен, и ты тоже. Рад, что имел возможность лучше тебя узнать. Молодежь меня всегда интересует. Она — наше будущее. Да, будущее этого города.

— До свидания, Том. Был рад общению, — подал голос Тодд, стоя за отцовской спиной.

— До свидания, Тодд.

— Всего хорошего, Рис. Тодд, дорогой, до свидания, — попрощалась моя мать.

От выпитого вина и получасовой беседы с Рисом Ньюбери ее слегка пошатывало. Когда мы отошли на полквартала, мать заметила:

— Еще раз убедилась, что была права: самые успешные люди всегда являются самыми обаятельными.

— Том, зачем мне эта история? — спросила доктор Лоуэнстайн.

Наша встреча вновь проходила в ее кабинете и продолжалась почти час.

— Она никак не связана с Саванной. Теперь мне намного понятнее, почему вы стали таким, но при чем тут ваша сестра? Ведь когда мистер Ньюбери ударил вас, ее не было рядом.

— Саванна единственная, кто знал правду. Отцу и Люку я и словом не обмолвился. Боялся, что они подкараулят Ньюбери и переломают ему ноги. А Саванне я открылся в тот же вечер. Мы засиделись допоздна, пытаясь понять, что все это значит.

— Но случившееся затронуло ее лишь косвенно. Наверняка сестра вас пожалела. В этом я не сомневаюсь. Она испытала те же боль и унижение, однако прямого воздействия это происшествие на нее не оказало.

— Не совсем так, доктор. В определенном смысле этот эпизод очень важен для моей сестры. Пока вам это трудно понять, но я стараюсь излагать короче, убираю те события, которые имеют отношение лишь ко мне. Только сейчас все стало представляться мне взаимосвязанным. Части головоломки начинают складываться воедино. Такое ясной картины у меня еще не было.

— Но вы не делитесь этой картиной со мной. Связующие нити лучше не оставлять на потом, а говорить о них сразу. Понимаю, зацикленность вашей матери на социальном статусе сильно повлияла на Саванну. Примеров вы привели более чем достаточно. Но как связана Саванна с семейством Ньюбери?

— Моя мать писала вам?

— Да. Сразу после нашего первого телефонного разговора.

— У вас сохранилось ее письмо?

Доктор Лоуэнстайн выдвинула ящик картотечного шкафа возле рабочего стола и достала конверт со знакомым почерком.

— Вот. Очень приятное дружелюбное послание.

— Мать это умеет. Она прекрасная сочинительница. Дар Саванны родился не из пустоты. Вы обратили внимание на обратный адрес?

— Письмо отправлено из Чарлстона, — сообщила Сьюзен, вертя в руках конверт.

— Больше вы ничего не заметили?

— Больше там ничего и нет, — недоуменно пожимая плечами, ответила Сьюзен.

— Есть, доктор, — заверил я.

Я стоял в Центральном парке и смотрел на белого медведя, достойно переносившего июньский зной. За моей спиной высились небоскребы, огибавшие парк с юга. От них тянулась громадная тень, она накрывала собой почти всю площадь зоопарка, однако ее прохлада ненамного облегчала участь животных. В небе между зоопарком и отелем «Шерри-Недерланд» парил одинокий голубь. Посетители зоопарка даже не заметили, как с высоты двухсот футов на голубя камнем упал ястреб. Растопыренные когти хищника вонзились в голубиную спину. Хрустнули косточки; на клетку с бабуином упали перья. Наверное, голубь, как и я, думал, что жизнь в Нью-Йорке убережет его от ястребов, но город оказался неистощим на сюрпризы. Не знаю почему, но, проходя через зоопарк, я каждый раз рассчитываю увидеть диковинных зверей, смотрящих на меня из сумрака клеток. Например, единорога, точащего завитки своего рога о прутья решетки. Или огнедышащих драконов, сжигающих газеты, что вечно валяются в проходах между клетками. Но вместо этого мой взгляд натыкается на ланей, пугливо царапающих копытами утоптанную землю, и оцелотов, занятых ловлей манхэттенских блох в своих нарядных шкурах.