Днем, когда мы не высовывали носа из хижины, Саванна усердно занималась своим дневником. Она подробно заносила туда все мои рассказы о нашем взрослении. Тогда я впервые узнал об обширных и невосполнимых провалах в памяти сестры. Она напрочь забыла многое о нашем детстве в Коллетоне. Исчезнувшие периоды были серьезной проблемой и грузом, отягчавшим Саванне существование. Ее безумие служило безжалостным и ненасытным цензором, который, не удовлетворяясь разрушением ее повседневной нью-йоркской жизни, набрасывался на прошлое и вымарывал оттуда целые куски, заменяя их недоуменным белым шумом забвения. Дневники сохраняли Саванне память о том, чем были заполнены ее дни. На их страницах были только голые факты и ничего больше. Эти записи служили ей окошками в прошлое. Ведение дневников являлось одним из изобретенных ею способов сохранения рассудка.

После моего окончания колледжа Саванна на каждое Рождество присылала мне в подарок изящную тетрадь в кожаном переплете. В таких тетрадях она вела свои дневниковые записи и настоятельно советовала мне делать то же самое. Эти аккуратные томики занимали у меня целую полку над письменным столом. Я вспоминал о них лишь тогда, когда вытирал пыль, — страницы оставались девственно чистыми. Я не зафиксировал на них ни одного абзаца, ни одной мелькнувшей мысли. Что касалось моей собственной «книги жизни», то по неизвестным причинам я так и не нарушил обета молчания. Пустые тетради служили мне упреком, однако я не поверял им ничего о своих переживаниях. Казалось бы, при моей-то обостренной самокритичности… Однако самым непростительным из моих недостатков было тщеславие. Перечисления всех моих минусов хватило бы на целый день, но не о них же писать. Мысли о ведении дневника всегда имели оттенок самовосхваления, которое я привносил в это простое занятие. Я твердил себе: вот когда у меня появится какое-нибудь оригинальное и интересное рассуждение, достойное изложения на бумаге… Мне не хотелось быть заурядным биографом собственных неудач. Я мечтал сказать нечто. Пустые тетради в кожаных переплетах были красноречивой метафорой. Я жил с ужасным ощущением, что через какое-то время постарею, но все так же буду ждать начала настоящей жизни. Я уже заранее жалел себя состарившегося.

На шестой день нашего пребывания на острове мы решили искупаться и вымыться в полуночном приливе. Щедро намылившись, мы прыгнули в воду и поплыли; волны били нам в лицо и заливали волосы. Мы плескались под луной и вслух гадали, сколько еще ожидать появления Люка, прежде чем возвращаться в Чарлстон и пополнять запасы продовольствия. Вбежав в хижину, мы досуха вытерлись и выпили по порции коньяка. Оставалось побрызгать инсектицидом, иначе комары не дадут спать. Эти твари серьезно портили нам пребывание на острове. За неделю они выпили у нас столько крови, что ее хватило бы на нужды небольшой станции переливания. Саванна сожалела, что эти насекомые по вкусу значительно уступают креветкам и их нельзя ловить сетью. С запада подул прохладный ветер, под его порывы мы и уснули.

Меня разбудило дуло винтовки, упершееся мне в горло. Я выполз из мешка, встал и тут же зажмурился от узкого луча света.

Затем я услышал смех Люка.

— Че Гевара, я полагаю? [214]— спросил я.

— Люк! — завопила проснувшаяся Саванна.

Они обнялись и радостно закружились по тесному пространству хижины, опрокинув стул.

— Я так рад, что не убил вас, — сообщил Люк. — Ну и сюрприз.

— А уж как мы рады, что ты нас не убил, — подхватила Саванна.

— Убить нас? Да как такое могло прийти тебе в голову? — удивился я.

— Мне в голову пришло другое. «Ну вот, — думаю, — и нашли мою базу. Время на больших часах подошло к концу». Я и представить не мог, что вы вспомните про это место.

— Мы приплыли уговорить тебя вернуться вместе с нами, — протараторила Саванна.

— Этого не удастся даже тебе, моя щебетунья, — заявил Люк.

Мы вышли из хижины. Люк затащил в палатку каяк, на котором приплыл. Саванна прихватила бутылку «Дикой индюшки» и налила брату целый стакан. Мы уселись втроем на крыльце, вдыхая соленый ветер. Минут десять все молчали. Каждый из нас подбирал слова, в которых соединились бы любовь и убедительные доводы. До появления Люка мне казалось, что я знаю, какую речь произнесу при встрече. Сейчас она вдруг рассыпалась. Вместо добрых и убедительных выражений мелькали угрозы, обиды, настоятельные требования. Затянувшаяся тишина становилась гнетущей и даже опасной.

— А ты хорошо выглядишь, Люк, — подала голос Саванна. — Революция пошла тебе на пользу.

— Не такой уж я и революционер, — засмеялся Люк. — Ты говоришь со всей армией. За столько времени — ни одного добровольца.

— Что ты пытаешься доказать? — поинтересовался я.

— Даже не знаю. — Брат задумался. — Наверное, то, что на земле остался как минимум один человек, который не ведет себя как покорная овечка. Во всяком случае, с этого начиналось. Я был невероятно зол и на мать, и на город, и на правительство. Я заварил эту кашу и не понимал, как из нее выбраться. До подрыва мостов что-то еще можно было сделать. А когда я угробил поезд и тех четырех парней… то перешел черту. Теперь я в основном скрываюсь от тех, кто меня ловит.

— И все-таки, ты не думал прекратить свою войну? — осведомилась Саванна.

— Нет. Правительство должно знать, что его проект встретил сопротивление. Я не жалею ни о чем, кроме тех четырех смертей. Увы, мне не удалось действовать аккуратнее.

— Люк, тебя ищут по всем островам, — напомнил я брату.

— Видел я их.

— Это тебе не охранники со стройки и даже не национальные гвардейцы. Сюда послали двух бывших «зеленых беретов». Парни очень умелые и не привыкшие церемониться.

— Они не ориентируются на местности, — возразил Люк. — Им же хуже. Я даже думал выследить их и застрелить, но потом решил не ссориться с ними.

— Не ссориться? — взвилась Саванна. — Их наняли тебя убить.

— Не кипятись, сестренка. У них такая работа. Я когда-то ловил креветок, а они охотятся на людей. Лучше расскажите, как там наши родители.

— Отец делает в тюремной мастерской номерные знаки для машин. Искупает свою вину перед обществом. А мама… ей немного странно приходить на почту и видеть фотографию своего сына в разделе «Разыскиваются». Но она теперь — Ньюбери. Дорогие тряпки. Дыхнет — так и пахнет икрой.

— Давай без твоих шуточек, — оборвала меня Саванна. — Люк, родители очень беспокоятся за тебя и надеются на твое возвращение.

— Когда я начинал, все было ясно и понятно. Я считал, что поступаю справедливо и что только так здравомыслящий человек может ответить на идиотский замысел властей. Все, что я делал, казалось мне совершенно естественным. Тогда у меня и мысли не возникало, какой же я придурок. Натаскал сюда динамита и радовался: могу хоть половину Чарлстона поднять на воздух. А что получилось? Мне и близко не подойти к стройке. Не то что фундамент или технику — даже сортир для рабочих не разнести. Последние три вылазки — сплошные неудачи. Я каким-то чудом уходил от них. Правда, месяц назад сумел взорвать собачий загон вместе с псами.

— Боже! — воскликнул я. — Собаки-то чем провинились?

— Собаки — серьезная угроза. От них труднее спрятаться, чем от человека.

— Все защитники окружающей среды на твоей стороне, — подбодрила брата Саванна. — Они не одобряют твою тактику, но утверждают, что твой протест подтолкнул их к действиям.

— Все члены клуба «Сьерра» [215]и Одюбоновского общества [216]приходят на свои собрания с зелеными повязками, — добавил я.

— Ай, как мило, — поморщился Люк. — Читал я их брошюрки. Знаю, вы думаете, будто я в жизни ни одной книги не раскрыл, но их писанину я изучил внимательно. Когда Большие Денежки затевают тяжбу с защитниками окружающей среды, Большие Денежки неизменно выигрывают. Это закон Америки, такой же как право на свободу собраний. Кто-то вознамерился сколотить состояние на производстве плутония, и им плевать на судьбу округа Коллетон. А кто-то получит миллионы, начиняя этим плутонием бомбы и ракеты. Для меня неприемлема сама мысль о ядерном оружии. Помните, сколько власти болтали о новых рабочих местах? Для меня те, кто занят производством плутония и изготовлением бомб, — такие же нелюди, как политики, генералы и солдаты. И мне плевать, соглашаются со мной или нет. Это моя точка зрения. Я часто размышлял: неужели в Штатах мало безлюдных территорий, где строй что угодно, и никому это не помешает? То, что власти уничтожили Коллетон, — это только часть проблемы. Я бы смирился с этим. Тяжело, конечно, но смирился бы. Если бы нам сказали, что создается шесть тысяч новых рабочих мест и эти люди будут выращивать помидоры, устриц или гардении, я бы отошел в сторону. Если бы на месте Коллетона решили возвести сталелитейный завод или химический комбинат, я бы вряд ли обрадовался, однако принял бы и это. Но осквернить память Коллетона поганым плутонием? Здесь моего одобрения власти не дождутся.