Мы достигли Коллетонского пролива, и тут дед не выдержал. Поднялись волны — предвестники скорой бури. На севере небо то и дело прочерчивали молнии.

— Дед свалился, — крикнул я Люку.

— Давай к нему, — скомандовал брат, разворачивая лодку.

Описав широкую дугу, Люк перевел мотор на холостые обороты.

Мы приблизились к деду. Я прыгнул, держа над головой апельсин и стараясь, чтобы соленая вода не залила проделанную в кожуре лунку.

— Как ты, дед? — спросил я, подплывая к нему.

— Сассер прав, — едва слышно отозвался Амос. — У меня судороги.

— Где у тебя судороги? Ты, главное, не волнуйся. Тебе крупно повезло. Не каждый водный лыжник возит с собой массажиста.

— Я весь — одна большая судорога, — жаловался дед. — Пальцы ног. Даже зубы свело, хотя они искусственные.

— Съешь апельсин, ложись на спину, а я разомну тебе тело.

— Бесполезно. Судя по всему, меня этот пробег доконал.

Я принялся растирать ему руки и шею. Брат подгреб к нам.

— Люк, дед утверждает, что выдохся.

— Это правда, Люк, — подтвердил Амос.

— Тогда, дед, у тебя серьезная проблема, — заявил Люк.

— Что еще? — простонал дед, не то от боли, не то от моего массажа.

— До Коллетона всего десять миль. Их легче преодолеть на лыжах, чем вплавь, — пояснил Люк.

Он достал из кармана свое водительское удостоверение и поднял вверх.

— Такая же штучка ждет тебя всего в каких-нибудь десяти милях. Я хочу видеть, как вытянется физиономия у этого юнца Сассера, когда ты лихо подкатишь к причалу.

— Том, разотри мне ноги! — велел дед. — А ты, Люк, брось мне еще один сочный апельсин. Никогда не думал, что они бывают такими вкусными.

— Дед, тебе придется отцепить лыжи, иначе я не смогу разминать твои ноги.

— У меня всегда были самые красивые ноги, — вдруг сообщил дед.

Я невольно вздрогнул: Амос начинал заговариваться.

— У тебя всегда были сильные ноги, дед, — поправил я. — Настолько сильные, что они спокойно выдержат десять миль.

— Подумай об Иисусе, идущем на Голгофу, — тоном проповедника произнес Люк, возвышаясь над нами. — Что, если бы Иисус не дошел? Как ты думаешь, дед, где был бы сейчас наш мир? Когда требовалось быть мужественным, Иисус был мужественным. Попроси Господа поддержать тебя.

— Он не ехал на Голгофу на водных лыжах, — возразил дед. — Времена были иные.

— Но если бы понадобилось, Иисус встал бы и на водные лыжи, — убеждал деда Люк. — Он бы сделал все ради спасения человечества. И не жаловался бы, что выдохся. В этом-то и смысл. Иисус бы не сошел с дистанции.

— Том, еще раз помассируй мне шею, — попросил дед. — Что-то ее не отпускает.

Глаза его были закрыты, искусственные зубы впились в апельсин.

— Ты расслабься, дед, — посоветовал я, принимаясь за его шею и виски. — На тебе спасательный жилет. Ты не утонешь. Просто качайся на волнах и дай отдых всем своим мышцам.

— Вспомни, как в Страстную пятницу ты таскал крест три часа подряд, — продолжал подбадривать деда Люк. — Ты ни разу не заканчивал шествие раньше времени. Ты никогда не сдавался, дед. Подумай: уже завтра ты будешь катать нас всех на своем «форде».

— Только без меня, — усмехнулся я. — Брось мне фляжку, Люк. Пусть дед выпьет воды.

Казалось, что Амос заснул на волнах. Он лежал, закрыв глаза, пока не услышал слова Люка:

— Возможно, я зря тебе все это говорю, дед. Залезай в лодку. Ты и так уже сделал Сассера самым счастливым человеком в Южной Каролине.

— Где мой канат? — Дед мгновенно открыл глаза. — И хватит болтать разную чепуху. Не дети уже.

— Дед, смотри, какие волны, — осторожно заметил я.

— Тем сладостнее будет победа, когда я достигну причала.

Я вернулся в лодку и вновь стравил канат Амосу. Дед взялся за него и встал.

— Трогай, — крикнул я Люку.

Мотор взревел, и лодка понеслась по неспокойным волнам. Амос все так же крепко держался, однако сейчас напоминал умирающего. Он побелел от усталости и соленых брызг. Дед противостоял всему: канату, волнам, ветру, самому себе. А непогода уже вовсю разыгралась над нами. Хлынул ливень; Амос то и дело скрывался за его пеленой. Над островами хлестали молнии; каждым своим ударом гром возражал против затеи деда. Дождь застилал нам с Люком глаза; брат правил вслепую, благо, он прекрасно знал все глубины и коварные места. А дед продолжал воевать с бурей и временем.

— Вдруг мы его угробим? — встревожился я.

— Его угробит, если он не доберется до пристани, — ответил мне брат.

— Смотри, дед опять свалился!

Одна из волн оказалась Амосу не по силам, и он потерял равновесие.

Люк вновь завернул лодку, я вновь прыгнул в воду и, сопротивляясь волнам, погреб к деду, чтобы растереть ему руки и шею. Напряженные мышцы болели, и дед, не стесняясь, кричал, когда я их массировал. Цвет его тела изменился; теперь оно напоминало чучело крупной рыбы, над которым поработал умелый таксидермист. Амос обмяк, его мысли путались. Это пугало меня больше всего, хотя я продолжал усердно мять его руки и ноги.

— По-моему, деда надо поднимать на борт, — обратился я к подплывшему Люку.

— Нет! — сердито прошептал дед. — Сколько еще осталось?

— Всего каких-нибудь семь миль, — сообщил Люк.

— Как я выгляжу? — спросил дед.

— Как совершивший побег из преисподней, — сказал я.

— Не обращай внимания на Тома. Ты выглядишь на миллион баксов, — подбодрил деда Люк.

— Меня надо слушать. Я — тренер.

— А ведь это я учил тебя кататься на водных лыжах, — напомнил дед.

— И при этом всегда считаться с погодой, — заметил я, продолжая растирать его задубевшие ляжки.

— Значит, хорошо научил, — засмеялся дед. — Добросовестно.

— Раз ты это признаёшь, давай в лодку, — скомандовал я. — Ты сделал все, что мог. Ты прошел на лыжах наибольшую часть пути. Никто не посмеет тебя упрекнуть.

— Господь велит мне не сдаваться, — упирался Амос.

— А вот гром велит тебе лезть в лодку.

— Нет, Том. Гром вторит Господу: «Не останавливайся, Амос». Вот что он говорит.

— Тому всегда плохо давались иностранные языки, — засмеялся Люк.

Брат подплыл ближе, втащил меня на борт, а дед вновь встал на водные лыжи.

— Не нравится мне все это, Люк, — признался я.

— Через семь миль тебе это очень понравится, — заверил он, наблюдая, как дед вцепился руками в канат, приготовившись к заключительному этапу своего путешествия.

Люк рванул рукоятку дросселя, и вновь дед помчался против ливня и белоголовых волн. Он делал невозможное. Мне показалось, что дед буквально горит желанием окончить пробег по всем правилам. Его душу воспламенила прежняя страсть к спорту и состязаниям, и этот огонь не могли погасить ни высокие волны, ни ветер, ни буря; они атаковали тело Амоса, но до души им было не добраться.

За две мили до города мы заметили на берегу вереницу машин. Люди смотрели из автомобильных окон, стояли на причалах. Когда зрители увидели Амоса на лыжах, воздух огласился какофонией гудков и приветственными криками. Машины замигали фарами. Когда мы достигли излучины реки, Амос вновь ухватился за канат одной рукой, а второй весело помахал зрителям, благодаря за признание его победы. У него хватило сил на несколько трюков, что вызвало новый всплеск восторга. Мы плыли вдоль улицы Приливов. Теперь раскаты грома тонули в оглушающем реве автомобильных клаксонов и человеческих голосов. Мост пестрел зонтами всех размеров и расцветок. Дед торжествующе проехал под мостом. Люк направил лодку к общественному причалу, где, конечно же, тоже собралась внушительная толпа. Брат гнал лодку на полной скорости и вдруг резко поменял направление. Дед понесся к причалу, но вовремя отпустил канат. Теперь он двигался по инерции. Несколько секунд казалось, что дед идет по воде. Наконец он достиг причала, где отец тут же подхватил его и вытащил на берег.

Люк вновь развернул лодку, и мы стали свидетелями кульминации благополучно закончившегося пробега: под восторженный рев зрителей Амос Винго получил из рук ошеломленного инспектора Сассера новенькое водительское удостоверение.