И заметил, как слегка помрачнело лицо Кисоты.

«Ага, значит, она его все-таки подставила… Он вчера — ее, а она сегодня — его. Значит, они все время на связи».

Больше пока, собственно, говорить было не о чем, и Турецкий, вежливо напомнив Кисоте о непременном визите в прокуратуру, стал откланиваться. Она проводила его до двери, и Турецкий, как истинный джентльмен, проведший приятное время в обществе очаровательной женщины, уже у выхода бережно коснулся губами ее гладкой, чуть бархатистой руки.

Бросив трубку, Бай дал волю чувствам.

— Дура! — орал он, размахивая кулаками. — Кто тебя просил рот свой поганый разевать?! Будь ты проклята, змея подколодная, выдра драная, шлюха базарная!.. — И много еще чего припомнил он, чтобы как можно больней и грязней уязвить, унизить эту нелепую, неумную, навязчивую подстилку… Наконец устал, рухнул на любимый диван и потребовал к себе Андрея.

Тот был недалеко и слышал, как бесновался хозяин. Но когда он вошел в кабинет, где бессильно распластался Виталий Александрович, хозяин слабым и несчастным голосом попросил открыть бутылку и принести бокал ледяного боржоми.

Выпив, еще полежал, глядя снизу вверх на стоящего перед ним помощника, и вдруг, ловко пружиня, сел.

— Ты сделал, что я просил? — Он уставился на Андрея немигающим, неприятным взглядом.

— Все как вы сказали.

Бай пожевал губами и слегка покивал, как бы соглашаясь.

— Тогда узнай и скажи мне, где он сегодня был. Это важно, Андрюша.

Помощник вышел, а Бай еще долго сидел на диване, расставив ноги и бессильно свесив тяжелые крупные руки с колен. Подходил к столу и наливал из оставленной бутылки боржоми, пил и снова садился на диван.

Наконец явился Андрей, протянул Баю листок бумаги, на котором его корявым почерком с неожиданными сокращениями был расписан сегодняшний маршрут автомобиля Турецкого.

Бай читал, шевеля губами.

— «Измайловск. Пост ГАИ. 12.30 ч. Склиф. 13.30 ч. Коме. п. 14 ч.». Что, и все? Ты кого послал?

— Артура.

— Пусть едет домой. Ты совершил ошибку, Андрюша… — Бай никогда не позволял себе повышать голос на помощника, что бы ни случилось. — Дело в том, что ты поставил на дурака. А я поставил на умного. И хотя я тоже пока не в выигрыше, но мое положение лучше твоего. Хорошую, говоришь, вчера свечу ему подарил? Ну вот и считай, что зря потерял ее. И пальчики свои ему оставил… А он оказался не дурак, Андрюша, уж и не знаю, кто на этой машине теперь раскатывает. Только был он сегодня, отметь себе, — Бай небрежно сунул помощнику листок с его каракулями, — на шереметьевской таможне, а после в Министерстве культуры. Разыграл он нас, Андрюша… А ты у деда не наследил?

Ну будем надеяться… Сегодня в пять едем к нему в прокуратуру, и ты уж постарайся больше не упускать его, понял? А обратно меня пусть твой Артур повезет.

Помощник прикрыл глаза и молча кивнул — медленно и значительно. Золотой человек, мастер на все руки…

Бай пошел наверх, в спальню, чтобы переодеться к выходу в город. Может, где-нибудь еще развеяться удастся вечерком. Не до полуночи же сидеть в прокуратуре… А хоть бы и до полуночи, что такого? Много теперь в столице мест объявилось, где совсем не грех потратить денежки. У кого есть.

И на Альку эту паршивую тоже злость прошла. Действительно, если этот простачок даже его — его! — вокруг пальца обвел, то что ему эта похотливая стареющая сучонка! А как она из-за Димки-то ощерилась на него! Подумаешь, ну достал мальчонка бабу, так что же теперь — всему миру рушиться? И вспомнил Бай времена, когда он не был еще таким рыхлым, а Алька — такой костлявой. Да-а, как вспомнишь да представишь себе… А что, может, заехать к ней по старой-то памяти? А ну как не даст? Выгонит? Это почему же?.. Какому-нибудь Турецкому, поди, дала бы с радостью, стерва… Но вдруг все это пока лишь его домыслы? Мало ли, моча в голову ударила! Да еще Алька со своей истерикой… И нечего выдумывать: просто поехал в служебной машине, а свою какому-нибудь приятелю отдал по необходимости. Может такое случиться? А он — в панику.

Бай даже рассмеялся от нового своего предположения. Вот уж действительно, у страха-то глаза велики, да еще как! И он повеселел. И решил вечерком затащить Альку куда-нибудь в злачное местечко, поддать покрепче, а там будь что будет, как получится. Надо ж и бабе иногда приятное делать.

Но Андрюша все равно не должен теперь спускать с этого Турецкого глаз.

Забрав машину Турецкого, Грязнов отправился домой обедать, что старался делать регулярно, чтобы не обижать Нину. По пути остановился возле поста ГАИ и договорился с ребятами, что ночами машина постоит рядом, у обочины, в пределах их видимости.

— Какой разговор — ставь. Стаканчик красненького нальешь…

— Всенепременно.

Отобедав, Слава вернулся к машине и оставил мужикам бутылку водки. Вопрос со стоянкой решился.

В половине второго он подъехал к институту Склифосовского, где уже находилась муровская машина с двумя оперативниками. Слава поздоровался с ними, спросил, как дела. Ответили, что с минуты на минуту женщину приведут. Грязнов предложил свои услуги, и те легко согласились — им было без разницы, в какой машине поедет больная. Тогда Слава поднялся в приемный покой и стал ждать.

Ларису Георгиевну он бы не узнал, если бы не ее длинные светлые волосы. Сильно похудевшая, с усталыми полуопущенными веками и уголками губ, нездоровой желтизной на лбу и щеках, она выглядела очень даже пожилой женщиной.

Грязнов тут же подошел, представился врачам, которые сопровождали ее, — впрочем, его здесь уже знали, заскакивал, да и как забудешь этакого рыжего крепыша.

На вопрос, обращенный к Ларисе Георгиевне, куда она хочет, чтобы ее отвезли, она сказала: только к отцу. Грязнов стал объяснять, что там еще придется, поработать следователям, там кое-какие следы остались… Но Лариса Георгиевна лишь добавила, что хотела бы заехать к себе домой, взять необходимые вещи и — к отцу. Домой на Комсомольский она не хочет.

Впрочем, ее можно было понять: после такого зверского— иначе и не назовешь — предательства мужа, что она должна была бы чувствовать в квартире, где полтора десятка лет протекала их совместная жизнь?..

Врач сказал, что довезет пациентку до места, посмотрит, как там и что, и только после этого уедет. И это было понятно: его медицинское начальство уже получило соответствующие указания из Генеральной прокуратуры, поэтому и врач — серьезный молодой парень — был предельно вежлив и корректен.

Когда вошли в квартиру, Грязнов тут же позвонил в отделение милиции, обслуживающее район Хамовников, и сообщил дежурному, что дверь распечатана ввиду возвращения хозяйки и надо, чтоб он по-быстрому прислал сотрудника для составленья соответствующего акта.

Лариса Георгиевна, словно сомнамбула, медленно ходила по квартире, как будто не понимала еще, что она у себя дома, и потому не знала, чем заняться. Увидев на кухне выбитое окно, ветер из которого усиленно вздымал штору, она замерла, а потом как-то оглянулась на Грязнова. Он понял ее вопрос.

— Один из ваших похитителей, некий Михаил Гарибян, решил таким образом свести с жизнью счеты. Мы не успели его удержать. В квартире их взяли. Там, в комнате, они уже и мешки приготовили, оставалось лишь выйти. Но вышли не они, а мы вошли.

— И где?..

— Кто, другой?.. Ну один — я вам сказал уже. А второй, Ашот, тот хоть и наложил полные штаны с перепугу, но оказался умнее. Он привел нас к себе на дачу, откуда вас, к сожалению, успели увезти. Ну а потом взяли штурмом дачу Ованесова. Вас уже приготовились вывезти в багажнике автомобиля и уничтожить. В схватке один из преступников был убит Остальные сейчас в тюрьме.

Лари а Георгиевна снова медленно обошла квартиру, оглядывая стены, заметила большие сумки у двери бывшей своей столовой, села в кресло и уткнула лицо в ладони.

Грязнов, зная, что спешить пока не нужно, присел на стул напротив нее и заговорил таким проникновенным голосом, как умел только он и за что Турецкий считал его ловким и опасным совратителем. А уж о Меркулове и говорить не приходится…