Вадим в недоумении пожал плечами, лишний раз подтвердив уровень своего интеллекта.
— Так вы же велели… когда я вчера приехал… а сами говорили, что спали. Так как же я мог?.. Разбудить не решился.
— Нет, ты все-таки дурак, — заявил безапелляционно старик и заметил, как нахмурился зять. — Не понимаю, чего в тебе Лара-то нашла? Пентюх какой-то, а не мужик… Ну а дальше что? Чего ты тянешь?!
— Ну — чего? Этот кавказец велел передать вам, что говорить будет только с вами.
— Значит, после этого ты ему мой номер телефона дал?
— Ну а как бы он тогда с вами говорить мог? Дал, конечно… А что, разве не надо было? Но ведь он же как сказал? Что я со всеми своими доходами, извините, ну просто полное г… А отец Ларки — это совсем другое дело. Что же мне после этого оставалось?..
— Да-а… — тяжело и разочарованно протянул Константиниди. — Ну хоть убей, не понимаю, за что, за какие заслуги тебя люди мужиком называют? Неужели у тебя все мозги в хер утекли?
— Ну зачем вы так? — обиделся Вадим.
— А ну тебя к черту! — безнадежно махнул рукой старик. — В общем, теперь ты слушай меня и запоминай: дважды не говорю. Если прежде ты был в нашей семье в роли обычного кобеля, а не достойного уважения мужчины, каким я хотел тебя видеть, то сейчас и эта единственная твоя должность отменяется. Выкупив Ларису, я не верну ее тебе. Кто потерял один раз и не сумел вернуть, тот обязательно повторит свой печальный опыт. А дочь мне дорога, ты понял?
Вадим было вскинулся, но под суровым, испепеляющим взглядом Константиниди сник и лишь несколько раз утвердительно, с убитым видом качнул головой.
— Ну а коли ты все понял, то, думаю, в этом доме тебе больше делать нечего. Или у тебя иное мнение?
Вадим, по всему было видно, окончательно растерялся от столь жесткого напора тестя. Но неожиданно на лице его мелькнула какая-то нагловатая, не свойственная ему ухмылка.
— Значит, вы уже давно все за всех сами решили? А что мы думаем — ваша дочь, которая моя жена, и я, — вам наплевать? И я, выходит, нужен вам был для породы? Кобеля себе нашли, да? — Он явно нарывался на скандал.
А вот этого как раз и не желал сейчас Константиниди. Ему не нужны были крики, достаточно было бы того, чтобы этот кретин, все поняв, тихо удалился, сознавая собственное ничтожество и надеясь на прощение. Которое, если уж Ларке и в самом деле невмоготу без него, он мог бы еще получить. Но не в полной мере, а так, как счел бы это возможным только сам Георгий Георгиевич. Поэтому взрыв Вадима выбросил и из него захлестнувшее его раздражение.
— Это какая же у тебя порода? Ты про своего героического папеньку-чекиста можешь дружкам, таким же, как ты сам, сказки рассказывать! А я всю твою подноготную вот как знаю! — Он протянул Вадиму раскрытую ладонь. — Папашка-то твой людей в тридцать седьмом лично в расход пускал, а добро их, горбом нажитое, присваивал! Вот откуда ты такой гладкий да сытый! Поэтому заткнись, щенок! Тоже мне — порода…
— Не трогайте папу! — истерически закричал Вадим. — Сами вы… из каких краев?!
— Тогда чего ты тут сидишь?! — тонко и зло завопил старик. — Жену просрал! И еще кобенишься, мерзавец? Пошел вон из дома! Убирайся!
Вадим вскочил так резко, что Константиниди от неожиданности даже вжался спиной в кресло. Он ждал, что зять сейчас кинется на него с кулаками. И это было бы правильно! Правильно, черт побери!
Но Вадим, постояв несколько секунд с белыми, обезумевшими глазами и сжатыми кулаками, вдруг кинулся вон из кабинета, промчался по коридору и — отчаянно грохнула входная дверь.
Георгий Георгиевич посидел немного в наступившей тишине, которая медленно разливалась по всей квартире, прислушался к ней, наконец пришел окончательно в себя и почувствовал глубокую горечь и разочарование всем: зятем, дочерью, самим собой и тем более окружающим миром, в котором, кажется, действительно перевелись настоящие мужчины. Остались сопли, тряпки да вопли…
Он поднялся тяжело из кресла и, шаркая, направился к двери, чтобы по привычке закрыть ее на все запоры. Какая жалость, Господи! — запоздало морщился, будто от зубной боли, старик, ведь если бы Димка сейчас сорвался, заорал, даже — чем черт не шутит — схватил его за глотку, Георгий Георгиевич, вполне возможно, простил бы его… Или хоть понял. А этот мерзавец просто сбежал! Трус и ничтожество! Дерьмо поганое…
Заперев дверь, Константиниди уставился бессмысленным взглядом на приоткрытую дверь шкафа. Вдруг ожесточенно, изо всех сил пнул ее ногой, но дверь, стукнувшись о косяк, упрямо заняла свое место. Боже! Ну как же все это надоело! Вся эта затянувшаяся идиотская, скотская, какая-то полуподвальная, презренная жизнь!..
Нет, но этот-то мерзавец каков! — вдруг словно осенило старика. Ведь он-то как раз и добился своего! В результате не Вадим-муж, а Ларкин папаша вынужден — по собственному почину! — платить выкуп похитителям! А? Каково! Неужели он так хитер?.. Нет, быть того не может — дурак и ничтожество. И тоже — к сожалению…
Константиниди давно жил на свете, как он любил повторять, и знал о людях, даже в силу простого житейского опыта, не так уж и мало хорошего, но гораздо больше — отвратительного и грязного. Увы, такова она и есть, эта окружающая действительность. И если глубоко, по-прутковски, зреть в корень, то даже полному идиоту стало бы понятно, что не на голом энтузиазме Георгия Георгиевича взошла его уникальная по-своему коллекция. Не отнимал он ради нее последний кусок у жены и дочери. И сам не голодал, не было этого. Однако и по примеру папашки того же Вадима не действовал. Тот-то до пятьдесят третьего года в большой силе был, и истинным чудом явилось то, что не «разменяли» его вместе со всей бериевской командой. Своей смертью умер. А живи он сейчас— о-го-го! Великий был мужик, жаль, не в него сынок удался… Только где теперь тот Богданов? А Константиниди — вот он, возле своих картин, которыми не только сам гордится, но даже государство… когда это ему выгодно…
Старик всунул наконец руки в рукава халата и медленно, словно человек, впервые в жизни входящий в море — с опаской и немым восхищением, с неописуемым восторгом, — побрел по комнатам своей старомосковской квартиры, скользя глазами по стенам, сплошь увешанным полотнами всемирно известных живописцев. Да… Он мог сегодня сказать себе с полным основанием: итог жизни удачен, более того — он великолепен! И если все пойдет и дальше по тому плану, который старый Константиниди не только тщательно продумал, но и наполовину уже осуществил, то… Мечты определенно сбывались.
Полотна в тяжелых рамах и без них висели впритык друг к дружке. Многих, наиболее дорогих сердцу коллекционера, здесь в настоящий момент уже не было. Точнее, они были, но не на стенах. Коллекция была богатой и обширной, поэтому, когда место одного полотна знаменитого живописца занимало другое — менее знаменитого, никто и внимания особого не обращал. Некоторые картины нуждались в реставрации, менял Константиниди и экспозиции на стенах. Только крупный знаток мог бы заметить перемены, но таковых в доме Георгия Георгиевича, как правило, не появлялось. Разная бывает слава, и в той, в которой нуждается толна, вовсе не нуждался Георгий Георгиевич.
Многих истых коллекционеров повидал на своем веку Константиниди. Знал и об их муках, когда, умирая, видели они, как бессовестные родственники бездумно разбазаривали все накопленное годами.
Иные из них, ценителей прекрасного, вынуждены были на склоне лет обивать пороги всякого рода министерских кабинетов и прочих «культурных» учреждений, безуспешно уговаривая хапуг чиновников спасти бесценные коллекции от разорения, от лихих людей, от наглых высокопоставленных мерзавцев, готовых прихлопнуть тебя, словно муху, лишь бы завладеть не то что коллекцией, но даже какой-нибудь дорогой безделушкой. Как это не раз и бывало — вспомнить хоть незабвенную Зою Федорову.
Не понимал он, зачем надо корчиться от сердечной боли при виде того, как разграбляется, растаскивается дело всей твоей жизни — в лучшем случае, по каким-нибудь закрытым музейным фондам, которые недоступны глазам не только широкой публики, но даже тебе же самому — вчерашнему хозяину сокровищ?.. Да и вообще, почему человек в этой стране должен постоянно приносить жертвы ради никому не известных целей?!
