М
aт
ь
(в полной растерянности).
Понимаете, я сама…
Надежда
П
етровна
. Что, тоже?
Мать
. Нет, не в этом смысле. Просто мне не приходилось никогда.
Надежда Петровна
. А… Так это пара пустяков… В Москве-то, небось, убитых ели.
А я вот все это делаю здесь, на бревнышке. Вот топор. Дмитрий Иванович утром наточил.
Мать.
Это что
, прямо в комнате?
Надежда Петровна
. А мы тазик подставим. А завтра утром я вам с собой курочку дам. Вы не думайте, это как презент.
Мать. Вы
знаете, я не смогу.
Надежда Петровна.
Вот что
значит наши женские слабости-то. Может, тогда Алешу попросим? Мужчина все-таки.
Мать
. Нет, ну зачем же Алешу…
Надежда Петровна (
приносит петуха, кладет его на бревнышко
). Тогда держите, держите. Крепче держите, а то вырвется, всю посуду перебьет. Ну-ка. Ой, что-то мне все-таки… Ну!..
Петух забился под руками у матери…
Наш уход был словно побег. Мать отвечала невпопад, не соглашалась, говорила, что она передумала, что это слишком дешево, почти вырвалась, когда Соловьева, уговаривая, взяла ее за локоть.
Когда мы возвращались, было совсем темно и шел дождь. Я не разбирал дороги, то и дело попадал в крапиву, но молчал. Мать шла рядом, я слышал шлепанье ее ног по лужам и шорох кустов, которые она задевала в темноте.
Вдруг я услышал всхлипывания. Я замер, потом, стараясь ступать бесшумно, стал прислушиваться, вглядываться в темноту, но ничего не было слышно.
В то далекое довоенное утро я проснулся от счастья. В окна бил праздничный свет. Солнце, пронзительно вспыхнув, капризно преломлялось в граненом флаконе и радугой разбрасывалось по белизне фаянсового умывальника, стоявшего в углу. За открытой дверью никого не было. Я сел на кровать и свесил ноги. Прислушался.
Звонкий отзвук железной дужки о ведро, плеснувшаяся на закачавшуюся лавку вода, свежий, глуховатый шум с улицы, доносящийся через открытое окно, сквозь кружевные занавески и кусты с домашним жасмином на подоконнике Я посмотрел сквозь раскрытую дверь в соседнюю комнату и, на полу, около дивана, увидел туфли. Туфли с тонкими перемычками и белыми пуговками. Рядом стоял чемодан. Я мгновенно все понял, бросился к дверям и, обалдев от радости, остановился на пороге.
Около зеркала, освещенная белым солнцем, стояла моя мама.
Она, наверное, приехала ночью, а теперь стояла у зеркала и примеряла серьги, поблескивающие золотыми искрами и матово сияющей бирюзой.
Вы когда-нибудь голодали? Вы и Ваша семья?
Вы гордились своими успехами на работе? Были ли у Вас друзья на работе, близкие, с которыми Вы и сейчас считаете необходимым и естественным делиться своими заботами и радостями? Что Вы ощутили, когда уходили на пенсию и последний раз выходили из здания типографии?
Скажите, когда было слишком трудно, Вы находили силы жить дальше только из-за того, что у Вас на руках двое детей? И старая мать?
Почти у всех людей вид проходящих поездов вызывает грусть… А у Вас? Почему?
Вам никогда не казалось, что Вы честолюбивы? Вы никогда не думали: «Если бы я была главой государства, я бы сделала…»? Что бы Вы хотели сделать? Или Вы считаете, что это свойственно только мужчинам?
Квартира автора. Наталья и Игнат собирают рассыпанные на полу
вещи из ее сумки.
Н
aт
а
лья. О господи! Вечная история, вот спешишь… Да ты не складывай, давай прямо так, некогда.
Игнат
(отдергивая руку от сумки).
Ой, током…
Н
аталья
. Ч
то?
Игнат.
Током что-то
бьет.
Наталья
. Каким током?
Игнат
. Как будто это уже было все когда-то. Тоже деньги собирал. А я вообще тут первый раз.
Н
aт
а
лья. Давай сюда деньги и перестань фантазировать, я тебя очень прошу. Ну ладно, слушай, собери тут, чтобы грязи не было, ладно? Ты здесь, пожалуйста, ничего не трогай. И потом, если придет Мария Николаевна, скажи ей, чтобы она никуда не уходила. Хорошо?
Наталья уходит. Неожиданно Игнат слышит звяканье посуды и поворачивается. В комнате — две женщины. Одна из них сидит за столом и пьет чай. Кто они и как сюда попали — неизвестно.
Незнакомка
. Входи, входи. Здравствуй.
(Второй незнакомке.)
Евгения Дмитриевна! Еще одну чашечку для молодого человека, хорошо?
(Евгения Дмитриевна выходит.)
Достань-ка, пожалуйста, тетрадь, там, из шкафа
(Игнату),
на третьей полке с края. Да, да. Спасибо. Ну-ка, прочти мне страницу, которая лентой заложена.
Игнат
(читает).
«Руссо в Дижонской диссертации на вопрос, как влияют науки и искусства на нравы людей, ответил — отрицательно».
Незнакомка
. Нет, нет. Читай только то, что подчеркнуто красным карандашом. У нас мало времени.
Игнат
. «Несмотря на то…» — ой, нет. —
«Нет сомнения, что схизма (разделение церквей) отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру…
…Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т. п. Ах, мой друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? Евангелие от этого разве менее изумительно?..
Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться…
…И (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка?..
Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человека с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал».
Из письма А.
С.
Пушкина П. Я. Чаадаеву
Звонок в дверь.
Незнакомка.
Иди, иди
, открой.
Игнат открывает дверь. На пороге стоит Мария Николаевна.
Мария Николаевна. Я,
кажется, не сюда попала.
Игнат захлопывает дверь и возвращается в комнату. В ней никого нет. Игнат испуган.
Звонит телефон. Игнат снимает трубку.
И
гн
aт
.
Да?
Авто
р
. Игнат? Ну как ты там? Все в порядке?
И
гнат
. Ага.
Автор
. Мария Николаевна не приходила?
Игн
а
т. Да нет… Приходила какая-то, не в ту квартиру попала.
Автор. Ты
бы там занялся чем-нибудь. Только хаоса не устраивай. Или позови кого-нибудь в гости… У тебя есть знакомые: ребята, девочки?
Игнат. Из
класса?.. Они… Да ну их…
А
втор
. Ну что же ты? А я в твоем возрасте уже влюблялся. Что ты хмыкаешь? Во время войны. За ней еще наш военрук «бегал», контуженый. Такая рыжая-рыжая… И губы у нее все время трескались… До сих пор помню… Ты меня слышишь? Игнат! Наш четвертый класс «Б» маршировал в сторону городского сада, где находился осоавиахимовский тир. Командовал нами деревенский парень, тяжело раненный на войне. Он был нашим военруком. У него не хватало куска черепа, и поэтому он носил на голове розовую целлулоидную чаплашку с дырочками, похожую на дуршлаг. И мы, конечно, дали ему прозвище — простое и незамысловатое — Контуженый.
