Андрей Тарковский любил «Ностальгию» не только как свою работу, но как отпечаток своей души, как поэму — притчу «глобальной печали по отношению к целостности бытия». Тарковский в разное время и по-разному говорил о том, что своего будущего знать не надо. Меж тем, сам того не желая, он его знал. Знал, снимая «Ностальгию». Знал и, по собственному признанию, после спиритического сеанса у Рериха [69], когда Борис Леонидович Пастернак, вызванный участниками сеанса, сказал, что Андрей снимет семь фильмов. Знал и многое другое внутренним своим, внерациональным знанием. В момент перед смертью Андрея Горчакова всплывает видение родины. Одиночество, никого рядом, кроме собаки, разрушенный католический храм, православная церковь, деревенский дом. На финальных титрах — посвящение матери. Что он видел, сам Тарковский, наедине с собой в пустой больничной палате в момент смерти?
В мире тем временем жизнь течет по своим законам и по тем, которые судьбой специально уготованы для Андрея Арсеньевича Тарковского.
Давно прошли времена московских посиделок, о которых Юрий Коваль писал Фазилю Искандеру. «Это было в мастерской Лемпорта и Силиса. Выпивали. Приехал Юра Ильенко с Андреем. Снова поминки по Васе Шукшину. Андрей знал про меня через друзей: Файт, Норштейн, Шпаликов и я, конечно, видел «Рублева». Мне очень нравилось, что он такой, не гений. Очень красивый, это ясно, но — не гений. Гениями были все мы, что сидели с ним рядом. Я знал, что такое Андрей Тарковский, и это не мешало моей юношеской тогда гениальности». Владимир Лемпорт и Николай Силис — московские скульпторы. В их мастерской около Триумфальной арки собралось очень много народу. Художники, литераторы, «киношники», красивые девушки, ученые. Академик Аркадий Микдал учился у них технике эмали. Пили, трепались. Это был настоящий клуб. Было очень хорошо. Сокурсник Андрея Юлий Файт был им другом. Когда в 1989 году Общество Андрея Тарковского проводило в Москве Первые международные чтения (к сожалению, и последние), посвященные памяти нашего великого соотечественника, мы решили учредить приз за режиссуру и пошли, разумеется, к ребятам. Так коротко мы их называли. Лемпорт и Силис сделали из бронзы удивительной красоты и изящества скульптуру «Дон Кихот, нюхающий цветок». Эта уникальная работа была торжественно вручена Юрию Норштейну. И только сегодня понятно, что эта, как бы случаем рожденная ситуация была Тарковской. Есть отдельная тема: двойники Андрея Тарковского в культуре и искусстве. Одним из них, наиближайшим, окажется «рыцарь печального образа» из Ла-Манчи.
Век «коллективной гениальности» или того, что имеет в виду Юрий Коваль, к началу 80-х закончился. Потихоньку все вставало на места. Одно дело — идеологическая воспитательная политика государства и ее фавориты. Другое дело — лидерами в культуре становятся неожиданные имена, да еще с чувством собственного достоинства. Кальки снова не совпадают.
С очевидностью такая двойственность обнаружилась в Каннах в 1983 году. От Советского Союза на Каннский фестиваль 1983 году представлен был единственный фильм «Ностальгия». Он претендовал на «Золотую пальмовую ветвь». Напряжение в момент заседания жюри фестиваля было невероятное. Снова на истощение сил. Но вместо «Пальмовой ветви» «Ностальгия» Тарковского получила три награды: «За творчество в целом», приз критики ФИ — ПРЕССИ и приз экуменического жюри. Приз «За творчество в целом» на фестивале в Каннах был присужден сразу двум режиссерам: Роберу Брессону за фильм «Деньги» и Тарковскому за «Ностальгию». Глубоко ранило то, что Брессон, которого Тарковский ценил как никого из режиссеров, здесь выступал как конкурент. «Я еще недостаточно владею собой, чтобы найти слова для того, что произошло. Все было ужасно». В том, что «Ностальгия» не получила «Золотую пальмовую ветвь», Тарковский винил Сергея Федоровича Бондарчука (которого, как ему казалось, специально сделали членом жюри) и Госкино СССР, т. е. Ермаша. История эта имела роковые и необратимые последствия. «Когда я здесь на Западе, в Италии, делал для итальянского телевидения фильм «Ностальгия», у нас и в мыслях не было после этой работы остаться здесь, не возвратиться в Советский Союз. Наше руководство, в частности Госкино СССР, а еще конкретнее — фигура по имени Ермаш, сделало все, чтобы не только разорвать с нами отношения, но и лишить нас возможности возвратиться на Родину» [70].
В июле 1984 года на Международной пресс-конференции в палаццо Себелини в Милане Андрей Арсеньевич Тарковский заявил о своем невозвращении в Советский Союз. На пресс-конференции было много журналистов из всех стран, пришли и Юрий Любимов, и Мстислав Ростропович. Они всегда и до последнего дня жизни поддерживали Андрея Арсеньевича и помогали ему, ценя его уникальное дарование и единственность неповторимой личности.
В дневнике Андрей Арсеньевич записывает: «Это самый отвратительный момент в моей жизни».
Со студии «Мосфильм» он был уволен «за неявку на работу без уважительной причины». Сын с бабушкой в Москве. «Ностальгия» запрещена к показу на Родине. Тяжелое напряжение в отношениях с родными. В письме к отцу Андрей просит Арсения Александровича посмотреть его фильм. Юрий Коваль, друживший с Арсением Александровичем, вспоминает о получении письма: «Папа! Попроси Ермаша показать тебе «Ностальгию». Арсений Александрович смеялся, читая мне эти строки. Кто нам покажет? Какой Ермаш?
Если было бы возможным мне сейчас поговорить с Арсением Александровичем, я все равно не посмел бы сказать:
— Поэт! Никогда не предрекай себе ужасную участь, даже переводя Махтумкули.
Но это сказано не было. Аре. Ал. от меня этого не слышал, но читал это как. провидец:
— Мой сын не дождался меня!
Видишь! Друг мой! Как было дело» [71].
Андрей Горчаков так никогда и не сел в машину, чтобы ехать в аэропорт. Он умер на чужбине, в Италии. Италия дала приют и Андрею Тарковскому. Он стал почетным гражданином Флоренции. Мэрия города Флоренции подарила ему квартиру, в которой Тарковский встретил Рождество 1985 года. Ему оставался год жизни.
С картины Леонардо да Винчи «Поклонение волхвов», что в музее Уффици во Флоренции, начинается фильм «Жертвоприношение». Собственно, поклонение волхвов как бы второй акт первого действия праздника-мистерии Рождества. В этом событии соединяются две точки: начало и конец истории. Христос только-только появился на свет в пещере в яслях, волхвы-цари уже пришли с разных сторон света, чтобы поклониться царю царей. Эти точки соединены и в Рождестве. Отсюда начинается отсчет нового времени, новой эпохи, а исторически — новой эры. Но в любом случае это начало нового цикла. Время, прожитое Тарковским вне России, — тоже другой цикл жизни».
Странно устроено российское обывательское сознание. Если ты уехал, то уж и не патриот. Это почему? Андрей Арсеньевич уехал не от родины, а от начальства, которое не давало ему ни жить, ни работать. А уж после каннского скандала с «Ностальгией» и думать было нечего о работе дома. «Я не диссидент, я художник, который внес свою лепту в сокровищницу славы советского кино. Я не последний, как я догадываюсь… И денег (валюты) я заработал своему государству больше многих» — это из письма Андрея отцу, которому он вынужден объяснять свой поступок.
Но более национального художника, чем Андрей, трудно представить. Печаль о вечных для России проблемах, склад души в ностальгическом поиске гармонии. Грех и святость, раздвоенность плотского и духовного, искушение и преодоление греховности. Тарковский в своих фильмах, размышлениях, пристрастиях — настоящий национальный культурный срез, включая всеохват и планетарность. («Всю гарь впитал, всю эту одурь выпил — и задохнулся».)
С 10 июля 1984 года, с Международной пресс-конференции в Милане, до ночи с 28 на 29 декабря 1986 года, т. е. два с половиной года вне России, судя по «Мартирологу», по интервью, по воспоминаниям, он прожил в пространстве, которое описано в «Ностальгии» и «Жертвоприношении». Это пространство выдумать невозможно, но гений художника способен создать отпечаток происходящего на чувствительной кинопленке.
