— Да как вы смеете? — начал было адъютант.

Но злодей опять же с размаху отвесил оплеуху и ему. Удар пришелся на шапку с высоким верхом. Та смягчила удар, но сама съехала на снег. Злодей крякнул:

— Вали, кому сказал! Про тебя известно — поживиться нечем. А вот крали — дело другое. — Злодей всунулся в карету и гаркнул: — А ну снимайте драгоценности!

— Ах, господин Шишмарев! — взвизгнула Наденька. — Сделайте же что-нибудь!

— Да что он сделает, хлыщ эдакий! — почти развеселившись, проурчал разбойник. — Сидите тихо, мадамочки, а то зашибу! Вон мой приятель вашего кучера уже на тот свет отправил. А ты, хлыщ, шапку забери, а то раздену на морозе.

— Еще не хватало! — Шишмарев схватил шапку и пропал в темноте.

— Да что же это?! — закричала Саша и вдруг неожиданно даже для себя, высунувшись из кареты, пихнула злодея в грудь.

Тот повернулся и снова залепил ей оплеуху:

— Сиди тихо, дура! Мы вас не тронем. Снимайте драгоценности!

— Но у нас ничего нет! — дрожа, прошептала Наденька. — Я одевалась второпях, а она вообще — служанка…

— Так я тебе и поверю! — взревел разбойник. Его голова в черной растрепанной ушанке просунулась в карету, и вдруг он рухнул прямо на ступеньки, словно кто-то дернул его за ноги.

Девушки взвизгнули, и обе подумали одно: Шишмарев вернулся и вступил в бой. Послышались ругань, возня. Голова разбойника с грохотом исчезла из кареты. Саша от страха захлопнула дверцу, будто ею могла отгородиться от глухих ударов кулачного боя. Наденька в ужасе заткнула уши. И обе, как по команде, начали шептать молитву: «Живые в помощи Вышняго!».

И тут дверца со свистом распахнулась, и незнакомый голос воскликнул:

— Все в порядке, сударыни! Не извольте беспокоиться!

Саша выглянула из кареты:

— Так вы не Шишмарев?

Защитник потер ушибленные кулаки и проговорил, улыбаясь Саше:

— Никак нет, сударыня. Я — Роман Шварц. С кем имею честь?

И тут из кареты высунулась Наденька. И смельчак восхищенно уставился на нее.

— Мадемуазель Перегудова! Вот так встреча…

Наденька поджала губки:

— Разве мы представлены?

— Нет, но я видел вас в среду в литературном салоне моего дядюшки — писателя Вельтмана.

Молодой человек поклонился, и сразу стало ясно, что уже в ту самую среду он обратил внимание на Наденьку. Наверное, уже тогда влюбился…

В неясном свете каретного фонаря Саша видела это точно — так страстно сверкали глаза господина Шварца, такое выражение нежности и восторга проступило на его тонком, нервном лице.

— Ах, месье Шварц, — протянула Наденька. — Мы задержались в гостях. Нас, правда, провожали, но эти злодеи…

— Не извольте беспокоиться, мадемуазель! — выдохнул Шварц. — Они оба лежат без сознания.

— Как же вы их? — Наденька кокетливо улыбнулась. Она уже пришла в себя, вспомнила, что действительно видела этого человека на литературных средах у господина Вельтмана. А сей писатель-романтик был весьма почитаем в московской среде. Так что ничего зазорного в неожиданном знакомстве с его племянником не было.

— Я пять лет служил в армии, мадемуазель. У меня отличные навыки боя. Не то что у господина, которого я встретил на бегу. Неужели это он сопровождал вас?

— Ах нет! — отрезала Наденька. — Нас должен был охранять кучер. Где он?

— Минутку! — Шварц бросился искать. Через мгновение донесся его голос. — Ваш кучер жив, но ранен.

— И что же нам теперь делать? — раздраженно вскричала Надя.

— Я сам отвезу вас домой. Но придется посадить раненого в карету или хотя бы положить на пол.

Надя фыркнула:

— Положите на козлы да привяжите. Не велика птица, полежит и там. Это он во всем виноват!

Когда подъехали к особняку Перегудовых на Знаменке, Роман соскочил первым и помог девушкам выйти. На Сашу он, конечно, не обратил внимания, зато руку Наденьки задержал в своей чуть дольше положенного. Наденька слегка вспыхнула, но руки не вырвала. Только прошептала:

— Отведите тройку на конюшню. Там сделают все, что нужно.

— Могу ли я увидеть вас снова? — голос Романа задрожал.

— Конечно! — беззаботно фыркнула Наденька. — На средах у вашего дядюшки.

И, даже не сказав спасибо своему избавителю, она ринулась в дом. Саша затопталась на месте, не зная, бежать ли за хозяйкой или поблагодарить спасителя. И все же решилась:

— Благодарю вас, господин Шварц!

— Чего уж там! — Молодой человек все еще глядел вслед удаляющейся Наденьки. И вдруг опамятовался: — А где у вас конюшня?

— За углом налево. Спасибо. Если бы не вы…

— Да что уж там! — Роман махнул рукой и, дернув лошадей, повел их к конюшне.

Саша догнала Наденьку. Они вошли тихо. Ни у порога, ни на лестнице никого не встретили. Видно, дворня, была в полной уверенности, что барское семейство, вернувшееся под утро, будет спать беспробудно. Но, только войдя в покои Нади, Саша успокоилась: «Господи, пронесло! Завтра же Пресвятой Богородице свечку поставлю!»

Девушка взглянула на хозяйку. Вот кому — хоть бы что! Разалелась от мороза, глаза сощурила и выдохнула со страстью:

— Какое приключение! Любовь, разбойники — ну, чистый роман! Да и в самом деле — Роман! Так ведь зовут нашего героя?

— Так! — кивнула Саша. — Ты бы его хоть поблагодарила, Наденька. Если б не он, я и не знаю, что с нами случилось бы!

— Ничего не случилось бы! Ох, ты, вечная трусиха. Лучше раздень меня! — И Наденька выгнулась дугой, подставив сестрице-служанке застежку на своем салопе. — А этого Романа Шварца и благодарить нечего. Ему и так повезло — он смог со мной познакомиться. На среде-то он на меня только глаза пялил.

— Отчего так?

— Оттого что он — голь перекатная. Дядюшка-писатель его от жалости зовет. Знает, что этому Роману и поесть-то самому не на что. Говорят, он на одни селедочные хвосты с квасом живет.

— Как же так?

— А так! Говорят, весьма строптив. Ни у дядюшки, ни у других родственников просить ничего не желает.

— На что же он живет?

— А кто его знает. Служил в Петербурге в какой-то коллегии на хорошем счету. Да взял и уволился. Представляешь, в живописцы подался! Не могу, говорит, жить без искусства. Несколько лет учился в Петербургской Академии художеств, но доучиться денег не хватило. Вернулся в Москву. Вот и сидит на селедке — заказов нет, денег, значит, тоже.

— Зато он очень храбрый. Один с двоими громилами справился.

— И что?

— А то, что твой Шишмарев удрал, как заяц! Трус он, а еще адъютант! — выпалила Саша.

— Не тебе, девке, его осуждать! — взвизгнула Наденька. — Их же двое было, сама видела, каких ужасных. Вдруг бы они его поранили. А у него, между прочим, для защиты ни сабли, ни пистолета с собой не было. Специально не взял, чтобы меня не испугать. Вот как он меня любит!

— Странная любовь…

— Молчи, дура! — Личико Наденьки скривилось и пошло пятнами. — Он — граф. Не простой дворянин, а титулованный. А нынче городской народишко титулов не жалует. Нас, девушек, только обобрали бы, а его могли убить. И хорошо, что он с этой швалью связываться не стал. Он — граф, а не вояка с кулаками! А вот лично ты могла бы за меня и вступиться. Это ты за меня отвечаешь, дрянь неблагодарная!

И Наденька, развернувшись, влепила сестрице-служанке пощечину. Ну что за день, вернее, ночь?!

Утром барское семейство поднялось позднее некуда. На часах полдень — какое уж там утро?..

Сашу, конечно, барская приживалка Лизавета Матвеевна, разбудила, как обычно, в восемь. Так что спала Саша всего-то полчаса.

Встала — голова гудит от пощечин. Лизавета, старая дева сорока лет, шипит что-то злой скороговоркой. Оказывается, тетушка Авдотья Самсоновна приказала Саше к вечеру нашить на свое темно-палевое платье еще один ряд рюшей — мол, у графини Чесменской она на вчерашнем балу три ряда рюшей видала, а не два, как у Авдотьи Самсоновны. А на оборку светло-салатового платья Наденьки тетушка велела нашить фестончиков из зеленого атласа — тех самых, что были вчера замечены ею на барышнях Григорьевых. Хорошо тетушке приказы отдавать, а каково Саше? Она же по балам не ходит и ни чесменских рюшей, ни григорьевских фестончиков в глаза не видывала!