Девушка вздохнула, перекрестилась и тихонько вышла из каморки. «Помоги мне Боженька! — прошептала она, спускаясь по лестнице. — Помоги Матерь Пресвятая Богородица. И ты, маменька, помоги мне!»

Никем не замеченная, Саша выскользнула из дома. Вот и хорошо, что слуги в барском особняке разбегаются по своим делам, едва хозяева отправятся в спальню. Раньше Саша возмущалась: как они могут оставлять дом без присмотра, как смеют не исполнять своих обязанностей? Но теперь ей это как раз на руку.

У девушки было с собой немного денег. Не дяденька с тетенькой дали — иногда перегудовские гости совали ей чаевые, когда она помогала им прихорашиваться к обеду или балу, которые давал дяденька. Теперь денежки и пригодились. По крайней мере, Саша сможет снять на ночь дешевенький номер в трактире, а не мерзнуть на морозе. Ну а там — утро вечера мудренее. Саша ведь все умеет — наймется к кому-нибудь в служанки. Не пропадет! Главное, чтобы Перегудовы не кинулись ее искать. Но это вряд ли — им и самим надоело кормить дармоедку, как говаривала иногда милейшая тетушка Авдотья Самсоновна. Хотя и ее Саша станет вспоминать добром — она ведь сегодня приласкала девушку и даже погладила по щеке.

Занятая своими невеселыми мыслями, Саша вышла на улицу. Знаменка была пуста. И вдруг послышался звонкий гик. Из-за поворота вылетела тройка с огромными, как на подбор, фыркающими конями. Кучер гаркнул:

— Берегись!

Саша шарахнулась к ограде, но не удержалась на снегу и упала. Узелок ее отлетел в одну сторону, сама Саша — в другую. В ушах у нее застучало, словно колокольный звон начался. В глазах потемнело, и девушка потеряла сознание.

Роман спешил к Перегудовым. Хоть и знал, что не принято наносить визиты до часа дня, но не мог сдержаться. Чтобы хоть куда-то потратить время, добрался на извозчике только до Страстного монастыря, а там пошел пешком. Сегодня город казался Роману необычайно приветливым и радостным — прохожие улыбались, городовые отдавали честь молодому щеголю в модной дорогой лисьей шубе. В голове у Романа даже крутился какой-то модный мотивчик. Шварц услышал его на одном из музыкальных вечеров у дядюшки-литератора. Тогда его бойко играли в четыре руки две тощенькие московские девицы, обе в белых платьях. Надо признаться, что тогда мотив не произвел на Романа никакого впечатления, уж больно был резов. Но вот теперь вспомнился.

Жизнь налаживалась. Удача улыбалась. Баронство возвращалось. Роман уже и не чаял этого. Знал же, что покойный папаша еще во времена своей бурной молодости проиграл титул в карты. Конечно, это было не вполне законно, но многие бесшабашные игроки грешили такими проигрышами — кто проигрывал пылкую любовницу, кто — имение вместе с обитателями, а Иоганн Шварцвальд поставил на кон титул барона. Тот, кто у него выиграл, сам не смог бы пользоваться этим титулом, но вот проигравший писал расписку, что навсегда отказывается именоваться бароном. Конечно, право на титул можно было бы вернуть, выплатив проигранную сумму. Но денег у бесшабашного Шварцвальда не было. Так он и стал просто Шварцем. О титуле постепенно забыли, а коли возникали вопросы, Иоганн отвечал:

— Бумаги утеряны!

И вот вдруг Василий Семенович привез не просто копию титульных бумаг, но еще и старую расписку папаши, данную когда-то выигравшему партнеру. Конечно, бесшабашного папаши уже нет, но все равно приятно, что теперь можно гордо прибавлять к имени — барон Шварц. И даже именоваться полностью — барон Роман Шварцвальд.

И все благодаря Василию Семеновичу. И где он только добыл старую расписку? Не зря, значит, уверял Романа, что отблагодарит по-царски. Вот и отблагодарил. Мало того, что оказалось никаких ста рублей не нужно возвращать, так Воронцов привез Роману из Петербурга особый заказ на портреты. Это надо же что придумал! Уговорил саму супругу императора Николая Павловича создать в Петергофе театральную комнату и украсить в ней стены портретами известных современных актеров императорских театров — да не только столичных, но и московских тоже. И эти портреты теперь должен написать Роман. Воронцов даже список привез. Там имена таких талантов — подступаться боязно: Щепкин, Мочалов, Репина — всего десять персон. И что самое невероятное — за каждый женский портрет Шварц получит по две тысячи рублей, а за мужской — по полторы. Это же какие деньжищи, представить себе страшно! Зато не страшно будет взяться за реставрацию старого замка, который когда-то пожаловала сама Екатерина Великая предку Романа — денег хватит.

И вот теперь — самое главное. Замку нужна хозяйка и госпожа. Роман радостно взглянул на особняк Перегудовых — эка незаметно он дошел! — и ретиво застучал дверным молотком. Сердце Романа подпрыгнуло и забилось громко — прямо на всю Москву. Вот, оказывается, какое сердце бывает у влюбленного — жаркое и пугливое. Но Роман не свернет — сейчас или никогда!

Лакей, низко кланяясь, быстро провел раннего посетителя в парадную гостиную — приказ был от хозяина: встречать с почестями. Тут же служанка предложила чаю или новомодного кофея. Шварц отказался и от того и от другого. Отказался даже присесть — так и мерил гостиную здоровенными и неуклюжими шагами в ожидании хозяев.

Те появились дружной троицей. Видно, что ожидали потому что одеты все были, как на парад. Господин Перегудов тут же призвал буфетчика с полным набором магазинных вин и домашних наливок, начал усердно потчевать дорогого гостя. Но Шварц и от вин отказался — у него и так руки дрожали.

Дамы — Авдотья Самсоновна и Наденька — жеманясь, приседали в реверансах. «Интересно, пустили бы они меня в дом, коли я бароном не был? — пронеслось вдруг в мозгу у Шварца. И ответ нашелся. — Вряд ли! И уж реверансов, точно, никто бы не делал».

Беседа потекла прерывающимся ручейком. Родители нервно посматривали на гостя, ожидая истинной цели визита. Шварц и не стал тянуть.

— Позвольте мне, любезнейший Иван Никанорович, переговорить с вами с глазу на глаз! — поднявшись объявил он.

Авдотья Самсоновна всполошилась, Наденька ойкнула. Обе залились краской и выплыли из гостиной. У дверей Наденька все же не удержалась и бросила на Романа кокетливо-призывный взгляд.

— Экая у вас дочка красавица! — пробормотал Роман.

— Я рад, барон, что она вам нравится, — прогудел Перегудов, бросив на гостя многозначительный взгляд, словно одобряя: ну что же вы, не тушуйтесь — говорите!

И Роман решился:

— Я имею честь просить у вас руки вашей племянницы — Александры Кузьминичны Локтевой!

Перегудов открыл рот, потом посмотрел на Шварца так, будто тот сошел с ума, и вдруг просипел:

— Сашка-то вам зачем?

— Мечтаю назвать законной супругой! — Роман улыбнулся по всем правилам хорошего тона.

Но Перегудова хороший тон не остановил. Он вдруг заорал:

— Да вы что, белены объелись?!

На крик выскочили мамаша с дочкой. Видно, подслушивали под дверью.

— Слыхали?! — орал папаша. — Не Надькиной руки он просит, а Сашкиной!

— Как же это? — возопила мамаша. — Вы же нас обнадежили! Наденька уже ваш герб искать кинулась, в книгах пыльных рылась. А вы!

— Я никаких обещаний Надежде Ивановне не высказывал! — Роман обвел семейство недоуменным взглядом. — А уж вчера точно дал понять: на Сашу виды имею. Извольте ее позвать!

В прежние-то времена Романа и слушать бы не стали, взашей вытолкали, но теперь не те времена: ныне он не просто Шварц, а барон Шварцвальд! Хозяин жену с дочерью за дверь отправил, да слугам махнул рукой:

— Зовите Сашку!

Сам в кресло бухнулся и застыл, в пол глядя. Да вот плохо — дверь не прикрыли. Из коридора раздался истошный визг Наденьки — у Романа аж мурашки по коже пошли. Надо же так визжать! Одно слово — избалованная дочка.

— Как же так? — исходила слезами Надин. — Я уж и о карете подумала, и о драгоценностях, а тут такой пассаж!.. Это что же?! Сашка из-под меня горшки ночные выносила, а теперь станет по бульварам ездить — баронессой в собственном выезде?! Да что же это творится, мамашенька?!