Этаж, на котором он жил, был темен и мрачен. Немо не обращал на это внимания; он вошел в квартиру, щелкнул выключателем и с треском захлопнул дверь. Теперь он жил один, но раньше делил квартиру с двумя спальнями со своей бабушкой, которая умерла почти год назад. После этого городской совет с неудовольствием предоставил квартиру в полное его распоряжение. Гостиная и кухня остались такими же, как при бабушке; но на дверях туалета и на обоях появлялись маленькие рисунки и надписи, сделанные шариковой ручкой и попадавшиеся все чаще по мере приближения к комнате Немо — наследие его приятелей-художников, которые посещали эту квартиру. Дверь спальни была вся покрыта надписями, почти невозможно было понять, что когда-то она была покрашена в белый цвет. Немо сбросил рюкзак со спины, держа его в левой руке, повернул ручку двери и вошел в комнату, которая за годы успела стать чем-то вроде святилища языческому богу граффити.

Самую большую стену полностью занимала огромная фреска, сделанная аэрозольной краской и представлявшая собой иллюстрированную надпись «Я люблю граффити». Под этой надписью был изображен стоящий у кирпичной стены херувим шести футов высотой, вся одежда которого состояла из фигового листка; херувим небрежно держал баллончик с аэрозолем. Он только что закончил рисовать огромное сердечко. Колчан херувима вместо стрел был заполнен баллончиками с аэрозолями. На противоположной стене висел прикрепленный кнопками к потолку лист, закрывавший ее целиком; здесь разместилась картина в «диком» стиле, сделанная Немо много лет назад и носившая название «Городская лихорадка». Телевизор и видеомагнитофон были небрежно пристроены на стуле посередине комнаты. Вместо постели в комнате был брошенный прямо на пол матрас; по полу были раскиданы насадки, колпачки, клочки бумаги, ручки, баллончики с краской и журналы…

Единственным прибранным местом в комнате был маленький стол и стул в углу. На столе стояла кружка с разноцветными ручками, над ним висела полка, плотно уставленная книжками и папками с набросками. На столешнице был разложен лист формата А3, казавшийся, на первый взгляд, разноцветной мозаикой. Немо подошел к листку, бросил на пол рюкзак и откинул капюшон; его глаза горели от гордости, он пожирал взглядом каждую линию, каждую букву… Это была лучшая его работа. Его мечта. Венец его достижений. Это было его Творение Тысячелетия.

За три месяца он истратил восемь листов формата А3 и четыре коробки цветных карандашей, чтобы создать этот титанический образчик своего искусства. Слова «Счастливого Нового 2000 года!» взрывались на листе разноцветием красок, а огромный мускулистый чернокожий человек, стоявший за надписью, обхватывал ее руками, словно бы хотел сдавить буквы, спрессовать их вместе. Ноги великана, обтянутых джинсами, тонули в круговерти танцующих фигур, изображавших людей всех рас, полов и возрастов.

Этой его работы никто не видел. Это была сверхсекретная работа, о которой он не рассказывал никому из сотен знакомых художников, и про которую даже никогда не упоминал до сегодняшнего дня. Один Бог знает, почему он рассказал о своих намерениях Малышу Стэйси и его компании. Наверное, потому, что ему нравился этот парень: Стэйси был умным и забавным, его интуиция делала юношу мудрее своих лет; кроме того, у парня был здоровый интерес к Искусству. Несколько раз Немо брал с собой семнадцатилетнего Стэйси — и впервые за все время был доволен тем, что у него есть соучастник. Конечно, слишком рано было говорить о том, чего мог стоить Стэйси с баллончиком краски в руках, но, судя по тем его работам в карандаше, которые видел Немо, парень обещал стать потрясающим художником граффити.

Немо с неудовольствием признался себе, что ему было одиноко. С тех самых пор, когда умерла его бабушка, квартира всегда была холодной и слишком тихой; кроме того, Немо по-прежнему чувствовал, что ее дух все еще витает в квартире, словно бы присматривая за ним. Не то чтобы это пугало его — ничего подобного; однако, по чести сказать, иногда ему хотелось бы слышать здесь еще чей-нибудь голос. Желательно — женский. Черт побери, уже почти наступил новый век — а он жил один, работал один, играл один… Немо нужен был компаньон. Он был просто слишком упрямым и стеснительным, чтобы самому предпринимать какие-то шаги.

Молодой человек посмотрел на часы; потом прошел к постели и, потянувшись, взял портативный приемник. «Полночь-ФМ» (бывшая пиратская радиостанция района) получила трехмесячную лицензию, которая прихватывала еще и один месяц нового года. Комнату Немо тотчас заполнила музыка; секунду били барабаны и звучали басы, потом мелодия поднялась вверх, в нее ворвался голос ведущего, заставивший молодого человека улыбнуться. Немо потянулся за пепельницей, нашел в ней недокуренный бычок и с наслаждением прикурил.

— Перемотай это назад, ди-джей, ты ведь знаешь — это то, что надо… Сегодня «Полночь-ФМ» проходится по мотивам прошлого года, сегодня у нас — звуки прошлого. Сейчас вы слышали «Баста-Баста Раймз» для той штуки, «Все остается сырым»… Так мы проводим полночь: выберите мелодию… Началась музыка, загудели барабаны: песня была именно такой, какой запомнил ее Немо. Он постарался забыть о своем одиночестве, кивнул, глубоко затянулся и прикрыл глаза, наслаждаясь мыслью о том, что его час почти уже пришел.

Малыш Стэйси собирался на вечеринку весьма неспешно: он медленно вымылся, невероятно медленно оделся; к тому времени, когда он гордо созерцал результат в большом зеркале спальни, он все еще не знал, действительно ли собирается туда идти. На нем была небесно-голубая рубашка от Ива Сен-Лорана, поблескивавшая в неярком электрическом свете, и пара совершенно новых джинсов от Версаче; и то, и другое он купил по «Мастеркарте». Его волосы были подстрижен не далее как этим вечером. Его тренажеры были куплены в местном отделении «Джей-Ди Спортс» в Хаммерсмите.

Для семнадцатилетнего подростка его комната была на удивление чистой и опрятной. В ней стояла дорогая двуспальная кровать, покрытая многоцветным покрывалом, сосновый шкаф от ИКЕА и, под стать ему, туалетный столик, а в углу поместился аудиовидеоцентр «Сони». Стены были оклеены сиреневыми обоями. Наверху шкафа стояли коробки с тренажерами и обувью, за приоткрытой дверцей виднелся ряд костюмов, рубашек, маек, джинсов и брюк. Его мать никогда не спрашивала, откуда у него деньги на все это: у нее тоже были свои способы сводить концы с концами. В целом, у молодого человека была весьма спокойная домашняя жизнь, если не считать редких ссор со старшим братом.

Стэйси тоже слушал ночное шоу «Полуночи», хотя и вполуха, не вслушиваясь. Он снова посмотрел на себя в зеркало. Выглядел он отлично. Но почему же тогда, хотя все выглядело, вроде бы, нормально, ему казалось, что что-то не так? Он вздохнул и повалился на постель как раз в тот момент, когда в дверь его спальни громко постучали. Он выключил радио, включил телевизор и, не глядя, крикнул:

— Входите!

В комнату вошла его мать, Гейла, в черном облегающем мини-платье, в туфлях на высоком каблуке; она раскинула руки и широко улыбнулась сыну.

— Та-да! — пропела она своим хрипловатым голосом. Стэйси посмотрел на нее.

— Ну, скажи, как я тебе? Я выгляжу сексуальной, разве нет?

Стэйси одарил ее несчастным взглядом, потом снова повернулся к телевизору.

— Да, мам, ты выглядишь очень сексуально, — пробормотал он. — Значит, сегодня ты идешь с Льюисом?

— Угу… — улыбнулась Гейла. — Он приглашает меня на ужин, а потом, скажу тебе, мы пойдем на вечеринку…

Она прошла несколько шагов танцующим шагом; Стэйси невольно рассмеялся. Льюис был отцом Сисси и Орина и приятелем его матери. У Гейла был с ним роман последние два года — и, похоже, они были счастливы вместе. Стэйси был рад за мать, хотя его старшего брата Никки, похоже, несколько шокировала вся эта история.

— А ты, значит, все-таки собираешься в «Розовый Сад»? — продолжала Гейла, выискивая в его пепельнице окурок подлиннее; найдя, прикурила и жадно затянулась. Стэйси не обратил на это внимания: он уже давно привык к своей матери.