Не так Я представляла себе 1999 год.

Точнее, 29 декабря 1999 года.

И если уж быть совсем точной, то последние часы 1999 года — вот что я совсем не так себе представляла. Правда, когда теперь Я пытаюсь понять, чего я собственно, ждала, ровным счетом ничего не приходит мне в голову. Ну, а чего, спрашивается, можно ждать от Нового года, кроме обычной тусовки? 1999-й не успел еще нарисоваться, а я уже сотни раз слышала, что никакой это не миллениум, что конец тысячелетия наступит только 31 декабря 2000 года, и об этом, мол, знает каждый, кто умеет считать до десяти.

И кто же это у нас — кто или что — не умеет считать до десяти? Какая-нибудь шайка не весть откуда взявшихся темных богов или сам миллениум, вдруг оказавшийся вполне самостоятельной сущностью? А может, за тысячу лет мы случайно намотали лишний виток — кто-то сбился со счета, а, опомнившись, продолжил отсчет не оттуда — на один виток раньше? Неужели никто не заметил ошибки? Или от нас скрывали?

Так или иначе, Я знаю одно: 31 декабря, в 12:01 по местному времени, в Лондоне начали пропадать люди. И не только в Лондоне — по всему миру в больших и не слишком больших городах, в сельской местности, в горных деревушках, курортных городках и станах кочевников. И везде это начиналось в 12:01 по местному времени.

Эй, нет… тут нужно быть предельно точной — во всяком случае, только об этом и говорили весь день по «Си-Эн-Эн» и Радио-4 и даже в Интернете — на сайтах BroadBand, News-On-Demand и Daily Ticker. Сетевое агентство Media-Cast предположило, что это мистификация, предпринятая «Майкрософт» для рекламы какой-нибудь своей компьютерной игры. Интернет-конференции и подписные листы адептов теории заговора трещат по швам — простыни распечаток выползают из дверей интернет-кафе и стелятся вдоль улиц похотливыми белыми языками. Каждый может поднять их и ознакомиться с многочисленными версиями. Массовое похищение людей пришельцами, Вознесение, смертоносные лучи с суперсекретного спутника, вышедшего из-под контроля, или же приведенного в действие агентами ЦРУ, МИ-5, КГБ; Папой Римским, республиканцами, лейбористами, банкирами-сионистами, феминистками, киберпанками, феминистически настроенными кибер-папистами с другой планеты, работающими на Элвиса Пресли, Мерилин Монро и Джона Ф. Кеннеди.

А что, может это и правда, но что это меняет? Пусть даже все эти версии верны, пусть только часть из них, пусть всего одна, — да хоть бы и ни одна, люди-то все равно пропадают — судя по сообщениям.

А тем временем пиратские радиостанции сражаются с официальными за место в эфире и в каждой квартире. Время от времени один голос в нестройном хоре других голосов вдруг обрывается на полуслове; тут-то все и понимают — это нервная нано-заминка перед бурей, и сейчас начнется: будут вопить об опасности для населения, численность которого падает с никому неведомой скоростью. Белые языки распечаток вытягиваются еще на десять футов, а «Си-Эн-Эн» и ее подражатели прерывают свои экстренные сообщения для передачи очередного экстренного сообщения: пропал еще один человек. На каждого пропавшего, о котором тебе стало известно, приходится невесть сколько других, исчезнувших приблизительно в это же время. А сколько приходится на каждую тысячу сообщений, которых ты не услышал, — на каждого пропавшего, о котором ты не узнал, сколько приходится тех, даже о существовании которых ты не догадывался? Спрашиваю, чтобы довести до абсурда. Абсурд ради абсурда, как давным-давно сказал один человек, — а почему бы и нет?

Вообще-то я собиралась отправиться в центр Лондона, но эта мысль одновременно пришла в голову еще миллиарду людей, и, в отличие от меня, они так и поступили. Никому неохота оставаться в одиночестве. Распространилось, по всей видимости, стихийное мнение о том, что в толпе безопаснее. Ты не исчезнешь, пока тебя кто-то видит, и поэтому лучше всего оказаться в поле зрения как можно большего числа людей; твои шансы остаться видимым — хотя бы одним человеком — в толпе увеличиваются. Ergo, ты не исчезнешь. Теоретически. Единственным аргументом в пользу этой теории является тот факт, что никто до сих пор не видел, как кто-то другой исчезает. Те же, кто действительно исчез, пропал, испарился, улетучился, растаял в воздухе, девался невесть куда, — все проделали это за кулисами, за пределами, так сказать, персональных просцениумов других людей.

Но я собиралась отправиться в центр Лондона совсем по другой причине. Ну, не совсем по другой. Ну, может только отчасти поэтому, и вообще, мне кажется, это совершенно естественное желание — в трудный час стараться держаться вместе. Да и перестраховаться тоже не вредно. Если все это окажется правдой, я буду в безопасности, и шансов продолжить существование у меня будет не меньше, чем у других. Если же все это блеф, то я просто встречу новое тысячелетия вместе с парой-тройкой миллионов своих лучших друзей.

Только вдруг это неправда, что ты не исчезнешь, если тебя кто-то видит? Эта мысль крутится в голове, засела, как ненавистная, занудная мелодия, от которой невозможно отвязаться — ох уж эта наша назойливая страстишка! А вдруг это чье-то вранье? Не так уж это и невероятно. Мы же знаем — все вокруг врут. Мы знакомы с неисправимыми лгунами — спим с ними, выходим замуж, голосуем за них, отвечая на их ложь, своей собственной. Когда же их уличают во лжи, как правило, просто чудовищной, мы ужасаемся, хватаемся за голову, расстраиваемся, обвиняем в предательстве, как будто бы никто в целом свете до этой самой минуты никогда не врал.

И тут я вспоминаю, что MediaCast считает исчезновения майкрософтовской мистификацией. Если это и не Майкрософт, то другая фирма, торгующая программным обеспечением, которая в каждом своем продукте честно хочет видеть интерактивную поэму, когда на деле это лишь очередная банальная вариация на тему «создай свой собственный сценарий». Только, похоже, и вправду люди исчезали именно тогда, когда — как утверждают — их никто не видел.

С глаз долой, из сердца вон — вот тебя и нету, так что ли?

Если дело обстоит именно так, то я, считай, пропала, потому что вместо того, чтобы ехать в центр на других посмотреть, да себя показать, чтобы видеть и быть на виду, — вместо этого я пришла в Даккетс-Коммон, решив в одиночестве посидеть на потертой лавочке в этом заплеванном, голубями засиженном, очумевшем от пива, густонаселенном районе Харингей. Похоже, большинство жителей Харингей все же выбрались в центр, тогда как остальные набились в пабы в количествах, поражающих воображение даже здесь, в районе, где возлияния считаются призванием, благословенным свыше.

Кроме меня на улице остались лишь самые закаленные представители волосатых, несколько закоренелых бомжей и столько же алкашей, слишком пьяных, чтобы обращать внимание на декабрьскую стужу, и слишком поиздержавшихся, чтобы продолжать напиваться. Я нахожусь в поле зрения волосатых, они смотрят на меня и, должно быть, удивляются, ведь я не похожа ни на алкоголичку, ни на хипушку. А для бездомной, наверное, выгляжу слишком потерянной.

Только никакая я не потерянная. Я знаю, где нахожусь, вопрос в том, знает ли об этом кто-нибудь еще?

Тут можно, взглянув в ночное небо, вспомнить о спутниках-шпионах, которые, как уверяют фанаты теории заговора, способны запечатлеть твой вполне узнаваемый образ на пороге собственного дома. Неужели это правда?

Большой Брат, я готова сняться крупным планом.

От этой мысли я улыбаюсь небу, как будто точно знаю, что там есть кому оценить мою шутку. Но на самом деле объектив гораздо ближе к дому. Мой взгляд падает на ближайший уличный фонарь и скользит чуть дальше, к столбику у наземного перехода. Нет, камера у перехода направлена строго на проезжую часть, на случай побега виновника с места аварии. Фонарный столб — более вероятный кандидат для камеры наблюдения за парком. Для пресечения ограблений, киднеппинга, торговли наркотиками, изнасилований, прогулов, бродяжничества и несанкционированного харканья, которое в эпоху возвращающегося туберкулеза всех так беспокоит.