В этот момент зазвонил телефон. Парень с ТВ обвинил его в банальности — и сквозь смех объявил, что у того есть возможности искупить грехи, возвестив народу какую-нибудь околесицу. Скайчум согласился — он был слишком вдохновлен, чтобы протестовать.

Шоу называлось «Шарики за ролики» и на него мог попасть любой городской сумасшедший, согласный хорошенько посотрясать воздух в часы, оставшиеся до начала нового века. Взаимные проклятия невменяемых проповедников и мрачных витий подкреплялись древними эликсирами и озверелой требовательностью режиссера. В полночь один из шутов будет коронован Королем Уродов. За критерий бралась экстремальность и бесстыдство по отношению к святыням общества. Стать объектом насмешек или получить титул короля всех ходячих посмешищ — Скайчум дивился, с какой готовностью дурак готов бахвалится своей дуростью. И у него, похоже, тоже имелся шанс. Стоит ли ожидать высшей справедливости, если в забеге участвуют одни уроды?

Глаза ведущего были как изюминки, и служили исключительно для того, чтобы прикрывать отсутствие лобных долей. С покровительственным интересом, он общался с появлявшимися из огромной банки сырных шариков (реклама спонсоров) гостями.

Человек с прутиком в руке говорил о миллениуме.

— Я могу сообщить вам лишь то, — сказал он, располагая слова подобно лисице, запутывающей следы, — что он будет обескураживающим. И очень, очень дорогим.

— Для меня? — спросил ведущий, и публика взревела.

— Для меня, — сказал человек, и все высыпали в проходы.

— Привыкайте гримасничать по-обезьяньи, — изрек другой гость. — Для того чтобы достичь просветления, требуется развивать лицевую мускулатуру

После чего он выволок из-за кулис верещащего шимпанзе, уверяя всех, что обезьяну зовут Рамон, вытолкнул его на арену, и добавил:

— Вот так.

Скайчум сказал ему, что он играет в опасные игры.

Старик с ввалившимися глазами зачитал приговор.

— Закат бороды был закатом современной цивилизации.

— Каким образом?

— А таким, что отращивая бороду, тратишь время. Теперь уймите эту странную грусть: давайте опалим ноги спичками и громко закричим.

— Я… я прошу прощения… что…?

Старикан начал отплясывать на столе джигу, из его пересохшего горла неслось кудахтанье.

— Дать ему по башке, чтобы прекратил плясать, — прошептал кто-то из операторов.

Другим участником оказался инспектор манежа в Цирке Лобстеров, который хлестал бичом на глазах у всех этих безответных существ — так, будто они являлись порождением сатаны.

— Придет времечко, — объявил он, — и эти мамочки смолкнут.

И тут же огрел кнутом лежавшего рядом лобстера, раскроив его на две части.

Девочка прочла стихотворение:

Какой-то тип, не меняясь в лице, сообщил, что отрыжка — это новый язык. Другой продемонстрировал окаменевшую лепешку помета мамонта, и заявил, что она «просто ждет своего часа». Другой всего лишь настаивал, что носит в груди «горящее сердце» и считал, что это должно уравновесить или перекрыть все остальные недоразумения.

И тут настала очередь Скайчума, которого ведущий считал самым крутым среди всех, кто явился сюда со своими бреднями. Пожилой мужчина начал излагать какое-то свое грандиозное открытие, и лицо ведущего постепенно приняло выражение стены, только что покрашенной водоэмульсионной краской.

— Никто не свободен, пока все не свободны, правда же? — попытался он отделаться дежурной фразой.

— Пока хоть кто-нибудь не свободен.

— Марсиане, лишенные воздуха, до сих пор задыхаются в городе с разрушенной геодезией, — изрек ведущий, обосновав это заявление, не более чем и предыдущий риторический вопрос.

После того, как все похихикали над растерянно молчавшим Скайчумом, он продолжил:

— А эти марсиане, что они имеют против нас?

— Не марсиане, а метаверсальные существа гиперкосмоса, который мы используем в качестве шкафа, где мы прячем наши семейные скелеты. Наши просроченные страхи, от которых мы отмахиваемся ложными заявлениями о том, что урок нами усвоен, возвращаются к нам все с меньшим и меньшим интервалом

— Не понимаю, — с некоторым вызовом сказал ведущий.

— СМИ считают, что каждая проблема должна быть решена любой ценой, но это чересчур человеческая логика.

И вновь Скайчум своим кладбищенским слогом достиг цели — повсюду раздались усмешки, а он хмурился, как шеф-повар на кухне.

— Отвергать проще, чем учиться.

— Так вы призываете к апокалиптической резне?

— Я — не призываю…

— Попроще, для профанов, — насмешливо вскинутые брови расплылись и исчезли, — как же эти тела могут дрейфовать в «гиперкосмосе»?

— Любая форма, содержавшая в себе жизнь, имеет соответствующее отражение в сверх-эфире — если ее вынудить к возвращению в физическое состояние, то тогда эти эфирные отражения материализуются.

— Ух ты! — закричал ведущий, придя в восторг, и зал разразился аплодисментами — это была та самая ахинея, ради которой они сюда и пришли. — А почему они должны появиться именно сейчас?

— Те, кто взялся за эту задачу, начали существовать параллельно нашей цивилизации.

Как тонко, как поэтично!

Публика одобрительно загудела, воодушевленная искренностью представшего перед ней психа.

— Когда тебя игнорируют, это хорошо тем, что правду можно говорить безнаказанно.

— Но я считаю вас обманщиком, доктор Скайчум. У порядочного человека от этих словесных манипуляций волосы встают дыбом. Потрясут ли эти замогильные образы публику? Сомневаюсь. Где здесь тьма, где свет?

Скайчум склонился вперед, дрожа от волнения.

— Вы считаете меня злым и разгневанным на мир. Но нельзя бить лежачего, а миру поступает со мной именно так.

Тут ему на голову вскочил шимпанзе Рамон, вопя и колотя лапами.

— Доктор Скайчум, — сказал ведущий, — если вы правы, тогда я обезьяна.

Инспектора ринга в Цирке Лобстеров объявили победителем. Человек с пылающим сердцем помер от тромбоза, а человек с окаменелым пометом метнул его в аудиторию и бросился наутек. Для церемонии коронации был сооружен престол в форме половинок гигантского ролика. Скайчум почувствовал облегчение. Проявил он себя достойно. Лакомился желе и мороженым, выставленным в кулуарах для участников конкурса. Даже плотоядные гримасы шимпанзе заставили его улыбнуться. Он подошел к победителю с добрыми намерениями.

— Поздравляю, сэр. Эти ваши лобстеры — серьезная угроза человечеству.

Победитель печально посмотрел на него.

— Я люблю их, — прошептал он, и тут же был сбит с ног группой косметологов.

В самый ответственный момент Скайчум, засунув руки глубоко в карманы, покинул студию, воспользовавшись боковым выходом. В широкополой шляпе, скрывавшей от него небеса, он двинулся по узенькой улочке, над которой вместо небосвода теперь нависали днища космических кораблей.

В последний час, когда простофиль насильно загоняли на чертовы колеса, а тех, кто истинно праздновал, арестовывали на пешеходных улицах, с неба спустились сотни многомерных кораблей, с которых свисали щиты, где было написано, что можно делать, а что нельзя. Скидывая маскировку, они вспыхивали в верхних слоях атмосферы как новые луны. Теперь они заняли позиции над столицами всех стран мира, и ускользнуть от них было невозможно. Армада исполинских, затмевающих свет кораблей, шириной в пятнадцать миль каждый, двигалась по небу, словно медленно закрывающаяся крышка гроба. Над Нью-Йорком навис дрейфующий город, геометрия которого, имеющая форму многолепесткового цветка, угадывалась только по доступным глазу деталям, видимых из глубоких ущелий улиц. Серые иероглифы на нижней стороне были на самом деле шпилями, надстройками и зданиями высотой с небоскреб. Главный глаз — скрытая тенью вогнутая поверхность шириной в милю — завис над центром города, как парящий пейзаж, зависший неожиданно, подобно раскату грома в ясный день, а другие такие же летающие города заняли позиции над Лондоном, Пекином, Берлином, Найроби, Лос-Анджелесом, Кабулом, Парижем, Цюрихом, Багдадом, Москвой, Токио и другими истероидными мегаполисами. Один аппарат завис над самым Белым Домом, похожий на перевернутый собор. В утреннем свете они казались безмолвными, неподвижными механизмами. Прочными, незыблемыми как солнце.