Видите, как госпожа де Миран любила меня! Об этом свидетельствует откровенность ее признаний: она говорила все, она уже ничего не скрывала; она, которая требовала от нас с Вальвилем осмотрительности, сдержанности и благоразумия, вдруг под наплывом нежности ко мне, переполнявшей ее чувствительную душу, позабыла, что ей самой нужно молчать, и первая выдала нашу тайну; все вырвалось у нее в минуту смятения сердца. О, чудесное смятение, за которое я перед матушкой в неоплатном долгу, как ни была велика моя любовь к ней! Воспоминание об этом мгновении до сих пор исторгает у меня слезы. Да, дорогая моя, я все еще оплакиваю ее. Ах, боже мой, сколь моя душа обязана ей!

Увы! Больше нет у меня дорогой моей матушки, светлой, чистой души, и наша нежная любовь теперь живет лишь в моем сердце.

Пойдемте дальше, я слишком пространно об этом говорила, даже забыла о пришедшем в отчаяние Вальвиле, коего госпоже де Миран еще предстояло утешать; мать запретила ему показываться, и, когда она расспрашивала привратницу, он сидел в карете; и вот, собрав все сведения, она с тоской в душе, совсем больная, помчалась к министру в уверенности, что именно к нему надо ехать, чтобы услышать вести обо мне и найти меня.

Из всех своих родственников она больше всех была близка с госпожой де... супругой министра, и та тоже была очень к ней расположена; и хотя стало ясно, что эта дама потворствовала семейному заговору, матушка не сомневалась, что она с трудом на это решилась и теперь примет ее сторону, если им удастся поговорить.

И она правильно думала о госпоже де... Та и в самом деле сразу же отказалась поддерживать замысел родственников и, как вы увидите, выразила желание, чтобы меня оставили в покое.

Итак, госпожа де Миран и Вальвиль вдруг появились в той комнате, где мы находились. Матушка сперва спросила не министра, а его супругу, и слуги, которых ни о чем не предупредили, не зная, что делается в этой комнате, пропустили туда матушку с Вальвилем, немедленно отворив перед ними дверь.

Лишь только оба они увидели меня (я, кажется, об этом уже говорила), они вскрикнули. «Как! Дочь моя, ты здесь?» — закричала госпожа де Миран. «Ах, матушка, это она!» — воскликнул Вальвиль.

Увидев госпожу де Миран, министр встретил ее любезной улыбкой, но, как мне кажется, не мог побороть в душе некоторого смущения (ведь он был добрый человек, и ему говорили, что моя покровительница очень любит «эту девчонку»). Что касается родственников, они поклонились ей с крайне строгим видом, бросив на нее холодный, осуждающий взгляд, и отвели от нее глаза.

Вальвиль смотрел на них в упор, но ему велено было молчать: только с этим условием матушка и взяла его с собой. Все остальные, по-видимому, были исполнены внимания и любопытства: положение обещало нечто занимательное.

Супруга министра первой нарушила молчание.

— Здравствуйте, сударыня,— сказала она матушке.— Признаться, мы не ждали вас, и очень боюсь, что вы будете досадовать на меня.

— Ну вот еще, сударыня, с чего бы ей досадовать? — тотчас вмешалась долговязая и худая родственница (я позабыла ее имя и помню только ее странную наружность).— С чего бы ей досадовать, скажите на милость? — добавила она злобным и желчным тоном, вполне соответствующим ее физиономии.— Разве госпожа де Миран может огорчаться, что ей оказывают услугу и избавляют ее от укоров всей родни?

— Вы вольны думать о моих поступках все, что вам угодно, сударыня,— равнодушным тоном ответила госпожа де Миран,— но уж я не стану сообразовываться с вашим суждением. Мы с вами слишком непохожи друг на друга по характеру и потому никогда не будем сходиться во мнениях; я не одобряю ваши чувства, а вы не одобряете моих, но я ничего не говорю вам об этом. Последуйте моему примеру.

Вальвиль весь побагровел, у него засверкали глаза, я видела по его частому дыханию, что он с трудом сдерживает гнев, что у него колотится сердце.

— Сударь,— продолжала госпожа де Миран, обращаясь к министру,— я приехала повидать вашу супругу, и вот причина моего раннего визита,— добавила она, указывая на меня.— Я узнала, что одна из служанок госпожи де... якобы от моего имени явилась в монастырь, куда я поместила эту девушку, и увезла ее оттуда; надеюсь, что ваша супруга скажет мне, зачем это было сделано, так как я ничего тут не могу понять. Неужели хотели для забавы встревожить меня? Что за намерения были у тех, кому вздумалось похитить юную девушку, в которой я принимаю участие? Замысел исходит не от вашей супруги, я в этом уверена, я отнюдь не смешиваю ее с истинными виновниками похищения, которые, самое большее, добились, чтобы она согласилась на него. Я не корю и вас, сударь, вас тоже уговорили, вот и все. Но каким предлогом воспользовались? На чем мог основываться столь странный поступок? Какое преступление совершила мадемуазель Марианна?

— «Мадемуазель»? — с насмешливым видом воскликнула безыменная родственница.— «Мадемуазель»? Кажется, я слышала, что ее зовут просто Марианна, а впрочем, пусть она зовется любым именем, так как неизвестно, откуда она взялась, с ней ни в чем нельзя быть уверенным, можно только строить догадки; но зачем еще именовать ее «мадемуазель»? Эту маленькую любезность вы, вероятно, оказываете ей по причине некоторой ее миловидности.

При этих словах Вальвиль больше не мог сдерживать свои чувства и посмотрел на нее с горькой и презрительной усмешкой, которую она заметила.

— Юный мой кузен,— сказала она ему,— вам мои речи не нравятся, мы это знаем, но вы могли бы и не смеяться над ними.

— А если я нахожу ваши речи забавными, почтенная кузина, почему же мне и не посмеяться? — ответил он.

— Замолчите, сын мой,— тотчас остановила его госпожа де Миран.— А вас, сударыня, прошу предоставить мне говорить так, как я хочу и как считаю приличным. Если бы мадемуазель Марианна имела дело с вами, вы были бы вольны называть ее, как вам угодно, а мне приятно называть ее мадемуазель; однако ж, когда мне захочется, я называю ее и просто Марианной, это не имеет значения, ибо не умаляет уважения, которое я считаю своим долгом выказывать ей; я взяла на себя заботы о ней, и это дает мне особые права, каких у вас нет; но никогда я не позволю себе обращаться с ней бесцеремонно, как вы это делаете, воображая, что вам позволительно третировать ее. У каждого свой образ мышления, и я думаю не по-вашему; я никогда не стану оскорблять человека, пользуясь его бедой. Господь скрыл от нас, кто родители Марианны, и я не могу этого узнать; я хорошо вижу, что она достойна жалости, но не понимаю, почему ее надо унижать из-за этого, одно не влечет за собой другое; наоборот, разум и человечность, не считая религии, побуждают нас щадить людей, оказавшихся в таких обстоятельствах, как у нее. Стыдно обращать против несчастных низкое положение, в которое их низвергла судьба; совсем не пристало выказывать им презрение, их несчастья заменяют во мнении благородных сердец высокое звание, особенно когда дело идет о такой девушке, как мадемуазель Марианна, и о горькой доле, подобной ее участи. И поскольку вы, сударыня, знаете, что с ней случилось, вам, значит, известно, что есть почти верные признаки, что ее отец и мать, убитые во время их путешествия, когда ей было лишь два или три года, являлись весьма знатными чужестранцами; такого мнения люди держались о них в свое время. Вы знаете, что они взяли с собой в дорогу двух лакеев и горничную, которые тоже были убиты, как и все остальные пассажиры почтовой кареты; что малютка, одетая изящно, как и подобает ребенку высокопоставленных родителей, личиком походила на убитую даму; никто не сомневался, что это ее дочь; все эти сведения удостоверены были добродетельной особой, взявшей девочку на воспитание; все эти обстоятельства она перед смертью доверила святому человеку — доброму монаху, отцу Сен-Венсану, которого я знаю, и он, со своей стороны, подтвердит это перед всеми.

И тут посторонние слушатели, то есть не принадлежавшие к числу родственников госпожи де Миран, почувствовали жалость ко мне; даже кое-кто из родственников, наименее упорных моих гонителей, особенно госпожа де..., были растроганы; послышался легкий гул благоприятных для меня восклицаний.