— Немного лучше. Но все время дремлет, как вчера,— ответил Вальвиль.

— Меня тревожит эта дремота,— сказала госпожа де Миран.— Мы сегодня не останемся у госпожи Дорсен так долго, как в прошлый раз, я хочу пораньше заехать к брату.

Тут как раз кучер остановил лошадей у подъезда. В доме госпожи Дорсен собралось приятное общество: были те же самые лица, которых я уже видела там, и еще двое, отнюдь не показавшиеся мне докучными: по тому любезному и вместе с тем любопытному виду, с которым они на меня смотрели, мне казалось, что они ждали встречи со мной; вероятно, обо мне шел разговор, лестный для меня,— такие вещи всегда чувствуются.

Мы пообедали; я разговорилась больше, чем в первый день. Госпожа Дорсен, по обыкновению своему, приласкала меня. Разрешите мне не описывать подробностей и не передавать разговоров. Давайте лучше двинемся дальше.

Прошло не больше часа, как мы вышли из-за стола, и вдруг госпоже де Миран доложили, что пришел слуга из ее дома и хочет ей что-то сообщить. Оказалось, он пришел сказать, что господин де Клималь в тяжелом состоянии; два часа тому назад с ним случился апоплексический удар, и теперь пытаются привести его в чувство.

Госпожа де Миран со слезами на глазах вернулась в ту комнату, где мы сидели, и, сообщив нам эту весть, простилась со всей компанией; меня она завезла в монастырь, а сама поехала к больному с Вальвилем, который, как мне показалось, был огорчен болезнью дяди и огорчен также, думается, нежданной помехой, вдруг лишившей нас удовольствия побыть вместе. Я была этим еще более недовольна, чем Вальвиль, и очень хотела, чтобы он прочел это в моем прощальном взгляде. С грустью заперлась я в своей комнате и задумалась над печальными для меня обстоятельствами.

Если господин де Клималь умрет, говорила я себе, Вальвиль получит после него наследство; он и так богат, а теперь станет еще богаче. И как знать, не будет ли мне во вред то, что он станет таким богатым. Разве можно, чтобы наследник такого большого состояния женился на мне? Да и сама госпожа де Миран может раскаяться в невероятной своей доброте, с которой она согласилась, чтобы мы любили друг друга. Разве она отдаст мне своего сына, когда он может выбрать одну из самых блестящих партий, которые станут ему теперь предлагать? Быть может, они и прельстят его. У меня действительно были основания тревожиться.

Сейчас, когда у меня возникли такие мысли, Вальвиль полон нежности ко мне, я в том уверена, и если бы зашла речь о браке с кем-нибудь из девиц, равных ему по положению, он из любви ко мне остался бы равнодушен к выгодам, которые сулило бы ему такое супружество. Но устоит ли он перед соблазном породниться с семейством, занимающим в свете еще более высокое положение, чем он сам, более знатным и могущественным? Не прельстят ли его почести и высокие посты, которые мог бы доставить ему брачный союз? Достанет ли у него любви, чтобы отказаться от столь соблазнительных приманок? Есть степень благородства, недоступная даже для весьма порядочных людей. Редко встречаются сердца, способные выдержать любые испытания, ожидающие их в подобных случаях! Редки и такие сердца, которые сдаются лишь пред лицом самых тяжелых испытаний.

Однако с этой стороны мне нечего было опасаться, честолюбие не могло отнять у меня сердце Вальвиля. Но все же на душе у меня было тревожно, и я не спала всю ночь.

А утром, лишь только я встала, в мою комнату вошла монахиня и велела мне от имени настоятельницы как можно скорее одеться, потому что госпожа де Миран прислала записку, в которой просит меня приехать.

— Во дворе уже вас ждет карета,— добавила монахиня.

Новая причина тревожиться! Сердце у меня заколотилось. «Почему в такой ранний час прислали за мной? — говорила я себе.— Ах, боже мой, что случилось? Что сулит мне это? Вся моя опора — покровительство госпожи де Миран (в эту минуту я не смела назвать ее матушкой); неужели его хотят отнять у меня; неужели я лишусь его? В моем положении ни в чем нельзя быть уверенной. Оно так непрочно, никто не станет помогать мне, я обязана помощью только доброму сердцу госпожи де Миран, которая в любую минуту может прекратить свои благодеяния, покинуть меня, и мне нельзя будет жаловаться; а ведь достаточно ложного навета, клеветы, и эта добросердечная женщина отвернется от меня». Вот какие мысли проносились в моей голове, пока я одевалась. У несчастных людей всегда дурные предчувствия о их судьбе! Они мало доверяют счастью, посетившему их!

Вот наконец я готова, но оделась очень небрежно; я вышла и поспешила к карете. Дорогой я думала, что меня везут к госпоже де Миран. Оказалось — не к ней. Карета остановилась у дома господина де Клималя. Я узнала этот дом — вы, наверно, помните, что не так давно я была там.

Судите сами, как я поразилась! «Ну, все кончено! — думала я.— Теперь я погибла. Вижу, что произошло. Этот негодяй, этот ханжа и лицемер оправился и теперь решил отомстить мне. Жди, Марианна, всяческой клеветы и обвинений против тебя. Он все по-своему перевернет и выдумает; он слывет таким добродетельным, и что бы я ни делала, госпожа де Миран поверит лживым словам, которые он наговорит. Ах, боже мой, какой мерзкий человек!»

И в самом деле, разве не было у меня оснований бояться господина де Клималя? Угрозы, которыми он осыпал меня на прощание в доме госпожи Дютур; та сцена, что произошла между ним и мною у монаха, к которому я ходила жаловаться, когда господин де Клималь, защищаясь от моих обвинений, прибегнул к самому вероломному и наглому лицемерию; наша встреча в монастырской церкви; знаки дружеской приязни, коими у него на глазах почтила меня госпожа де Миран в ответ на мой поклон; страх, что я могу открыть (а возможно, уже и открыла) его недостойное поведение этой даме, с которой я, как он убедился, оказалась знакомой, все это да еще сегодняшняя поездка к нему в дом, куда меня привезли без всяких предупреждений, разве все это не предвещало какую-то опасность? Да и кто бы на моем месте не подумал, что мне грозит новое оскорбление с его стороны?

«Быть может, придется услышать от него, что я сама хотела его соблазнить, для того чтобы побудить его покровительствовать мне,— думала я.— Но он не говорил отцу Сен-Венсану,— он лишь обвинял меня в том, что я вообразила, будто он влюбился в меня, и этот добрый монах, перед которым мы оба предстали, не откажется выступить свидетелем в защиту бедной сироты, которой хотят причинить такую большую обиду». Вот как я рассуждала, когда очутилась во дворе господина де Клималя, и, выйдя из кареты, я вся дрожала, предвидя ужасную сцену, ожидавшую меня.

В дом вели две лестницы, и я спросила у какого-то лакея: «Куда идти?» — «Сюда, мадемуазель»,— ответил он, указывая на лестницу с правой стороны, а по ней в эту самую минуту быстро спускался Вальвиль.

Увидев его, я от изумления безотчетно остановилась, вглядываясь в его лицо, стараясь определить, с каким выражением он смотрит на меня.

Я нашла, что он печален, но, как мне казалось, в этой печали не было ничего дурного для меня, и подошел он ко мне с очень ласковым видом.

— Пойдемте, мадемуазель,— сказал он, подавая мне руку,— времени нельзя терять, дядя при смерти. Он ждет вас.

— Меня, сударь? — спросила я, вздохнув с облегчением.

Тон, которым говорил Вальвиль, приободрил меня, да и этот умирающий старик не казался мне таким уж опасным; неужели человек, прощаясь с жизнью, захочет обременить свою совесть преступлением? Это невероятно.

— Меня, сударь? — воскликнула я.— А почему он ждет меня? Что ему от меня надо?

— Мы об этом ничего не знаем,— ответил он.— Но нынче утром он спросил у матушки, знает ли она лично ту молодую особу, с которой на днях поздоровалась в монастырской церкви; матушка ответила, что знает, и даже вкратце рассказала, как вы с ней познакомились в этом монастыре, и не скрыла от него, что она сама поместила вас туда. На это он сказал: «Значит, вы можете вызвать ее? Прошу вас послать за ней. Я должен увидеться с ней, мне надо кое-что открыть ей перед смертью».