Я передаю вам то, что она при мне говорила хозяину, но он все же заставил ее выйти из комнаты и запереть сундук, который оставлял себе в залог, так что спор происходил уже в общей зале, и хозяин с дочкой кричали на нее, но она отказывалась уйти. Они подняли такой шум, что сбежался народ, многие даже вошли в эту комнату. Я возвращалась от одной приятельницы, поблизости отсюда дом, где устроен, трактир, принадлежит мне, я сдаю трактирщику это помещение, ну и остановилась узнать, из-за чего шум. Хозяин увидел меня, попросил войти и все рассказал. А женщина только плакала и твердила то, что вы уже знаете; вид у нее был сконфуженный и совсем убитый; она все время утирала слезы и вздыхала, а лицо у нее такое бледное, даже сказать вам не могу. Она отвела меня в сторону и стала умолять, чтобы я повлияла на трактирщика, если имею какую-нибудь власть над ним; она просила отсрочки всего на несколько дней и дала мне слово, что уплатит ему все; ее голос и весь вид внушили мне жалость и даже уважение. Разговор шел всего-то о десяти экю; да пусть они пропадут, я от этого не обеднею, а господь мне воздаст, с ним в убытке не останешься. Я и сказала, что уплачу за нее. Она поднялась обратно в свою комнату, ей вернули сундучок, а я привела трактирщика к себе, чтобы расплатиться с ним. Вот, сударыни, слово в слово все, что я там слышала; разжалобила меня дамочка, будь что будет, но я бы вовек не знала покоя если бы я не отдала эти десять экю.

Нас с госпожой Дарсир эта история взволновала. Мы жалели бедную женщину, которая в такую тяжелую минуту больше плакала, чем спорила; мы очень хвалили хозяйку за ее поступок, и обе хотели внести и нашу лепту в доброе дело.

— Трактирщик получил плату за постой,— сказали мы ей,— он теперь подождет; но это еще не все: у бедной женщины, по-видимому, нет денег, она только что перенесла тяжелую болезнь, ей еще целую неделю надо жить у этого человека, и навряд ли он будет считаться с ее состоянием и заботиться, чтобы она скорее поправилась. Будьте же так добры, сударыня, передайте ей от нас эту небольшую сумму (мы вручили ей девять или десять экю).

— С величайшей радостью, я немедленно отнесу ей деньги,— сказала наша хозяйка и вышла.

Возвратясь, она рассказала, что застала больную в постели, та очень утомилась от всех треволнений, у нее снова поднялся жар, а что касается десяти экю, она покраснела, принимая их, и заклинала нас считать, что берет их в долг; благодарность ее только возрастет, если мы на это согласимся, она скоро получит деньги и обязательно покроет свой долг.

Ее любезный ответ очень нам понравился и укрепил наше уважение к ней. Эта благородная гордость говорила о душе незаурядной, и нам приятно было сознавать, что мы не напрасно пришли ей на помощь. Не помню, почему мы сами не пошли ее навестить, хотя были очень расположены к ней. Я даже подумала, не предложить ли госпоже Дарсир сделать этот визит, а она потом призналась, что и у нее было такое же точно желание.

Я особенно жалела эту незнакомку, потому что все вспоминала свою матушку; конечно, выпавшие на ее долю неприятности не шли ни в какое сравнение с бедой, в какую попала эта несчастная дама, но маркизе трудно мириться с теми обстоятельствами, которые для простых людей вполне приемлемы и переносимы. Дальше этого моя фантазия не шла, но и в подобном положении нельзя не пожалеть немолодую женщину и не посочувствовать ее горю.

Однако я никак не могла разыскать маркизу и пришла к решению подождать еще с неделю и опять заехать к маркизу-сыну: к тому времени он уже должен был вернуться из деревни; у него я непременно узнаю о местопребывании моей матери, да и она не преминет зайти к нему по его возвращении.

Через два-три дня после того, как мы послали деньги незнакомке, мы с госпожой Дарсир отправились часов в одиннадцать к обедне (был праздничный день); на обратном пути домой я увидела неподалеку от нашей кареты какую-то женщину и тотчас признала в ней горничную маркиза де Вири, с которой мы разговаривали на улице Людовика Святого. Как вы помните, я обещала ей прислать кого-нибудь, чтобы узнать адрес госпожи Дарнейль, она не могла вспомнить его при первой встрече с нами; я точно исполнила свое обещание, но посланному ответили, что горничной нет дома. По своей оплошности я забыла послать к ней вторично, хотя вовсе не отказалась от этой мысли. Поэтому я очень обрадовалась, увидя ее, и поделилась своей радостью с госпожой Дарсир, которая также узнала горничную.

Женщина эта увидев нас издали, тоже как будто узнала нас и задержалась на пороге трактира, куда видимо, собиралась войти.

Поравнявшись с нею, мы остановили карету, и женщина тотчас же поклонилась нам.

— Я очень рада, что встретила вас! — сказала я.— Вероятно, вы идете к госпоже Дарнейль или были у нее? Теперь вы нам скажете, где она живет.

— Если вы будете так добры и подождете немного,— ответила она,— я забегу только шепнуть словечко одной даме, которая остановилась в этом трактире, а затем смогу ответить на ваш вопрос, мадемуазель; извольте подождать одну минуточку.

— Даме! — повторила с удивлением госпожа Дарсир: она знала от трактирщика, что у него живет сейчас только одна женщина.— Кто же эта дама? — продолжала она и, обернувшись ко мне, сказала: — Не та ли это особа, которую мы ищем, с которой случилась давешняя неприятная история?

— Она самая,— сразу подхватила горничная, не дав мне времени ответить.— Вы говорите, конечно, о ее споре с трактирщиком, который гнал ее из своей харчевни?

— Совершенно верно,— сказала госпожа Дарсир,— и раз вы знаете, кто эта дама, не объясните ли вы нам, каким образом она дошла до такой крайности? Судя по всему, это дама из общества.

— Вы не ошиблись, сударыня,— отвечала горничная.— Даме этой совсем негоже терпеть подобное обхождение; она даже заболела от этого.

— Мне кажется,— сказала госпожа Дарсир,— нам следует навестить ее, если она не возражает. Поднимитесь к ней, дочь моя (так она называла меня).

— Конечно, вы можете подняться, сударыни,— сказала горничная,— но разрешите прежде мне одной войти наверх, чтобы предупредить даму о вашем посещении и узнать, не слишком ли взволнует ее этот визит; возможно, она попросит вас не подвергать ее сейчас непосильной тревоге.

— Нет, нет,— воскликнула госпожа Дарсир, которая была, возможно, немного любопытна, но еще в большей степени добра,— нет, этого можно не опасаться; одна особа на днях посетила ее по нашему поручению, и я уверена, что она охотно примет нас. Но все же предупредите ее, если считаете нужным, а мы поднимемся вслед за вами; вы войдете первая и скажете, что ее желают видеть две дамы, живущие в большой гостинице рядом с трактиром, и что на днях наша хозяйка приходила к ней по нашей просьбе. Она догадается, о ком идет речь.

Мы сразу вышли из кареты, и все получилось так, как мы ожидали. Пришлось подняться всего на несколько ступенек: дама жила во втором этаже, со двора. Горничная не напрасно спешила опередить нас: действительно, она была права, желая предупредить незнакомку, у нее были на то основания, хотя нам она ничего не сказала; мы приостановились на минуту в дверях комнаты, напротив которых стояла кровать; таким образом, когда горничная отворила дверь, мы увидели больную, полулежавшую на подушках; она тоже увидела нас, несмотря на то что мы стояли в темном коридоре; мы узнали ее, и удивление, выразившееся на ее лице, подтвердило, что мы не ошиблись.

Дверь осталась полуоткрытой; больная смотрела на нас, мы на нее.

— Боже, дитя мое,— шепнула мне госпожа Дарсир,— ведь это госпожа Дарнейль?

В это время больная умоляюще сложила руки и со вздохом протянула их ко мне, устремив на меня потухший, страдальческий и все же нежный взгляд.

Не ожидая объяснений, я подбежала и так ласково обняла ее, что она заплакала, не в силах произнести ни слова. Слезы душили ее.

Потом, когда у нее прошло волнение первых минут, в котором было, пожалуй, столько же смущения, сколько желания довериться, она сказала: