— Если мои заверения не могут вас успокоить,— сказала я,— не моя вина. Не будем говорить о смерти; хотя вы больны и ослабли, но ваше здоровье поправится, когда вы окрепнете духом. Раскройте свое сердце навстречу радости. Моя тетушка так благоволит к госпоже Дюрсан, что не откажет вам в прощении, когда мы во всем признаемся. Этот день уже недалек, может быть, завтра, а может быть, и сегодня вечером мы объяснимся, подходящий случай может представиться в любую минуту. Поэтому не тревожьтесь, самое тяжелое позади. Я пойду, мне нельзя отлучаться надолго, но я пришлю к вам госпожу Дюрсан, она подтвердит справедливость моих слов и скажет, как вы дороги мне, все трое.

«Все трое». Слова эти вырвались у меня непроизвольно, и я покраснела — покраснела потому, что юный Дюрсан был тут же. Пожалуй, я не выразилась бы так о двух первых, если бы он не был третьим.

Молодой Дюрсан, стоявший подле своего отца в глубокой печали, при этих слова склонился к моей руке и поцеловал ее; в его порыве чувствовалось нечто большее, чем простая благодарность, которая была всего лишь предлогом, но мне не следовало это замечать.

Все же я встала в смущении и отняла свою руку. Отец тоже хотел из учтивости встать, чтобы проститься со мной но то ли он был слишком взволнован нашим разговором, то ли устал от прогулки, но с ним вдруг случился сильный приступ удушья, и ему пришлось сесть на прежнее место Вид у него был такой, будто он умирает.

Жена его, вышедшая к нам из замка, бросилась на крики сына, которых, к счастью, никто, кроме нее, не слышал. Я вся дрожала и, едва стоя на ногах от страха, поднесла к лицу больного флакон с нюхательной солью; наконец удушье немного отпустило его, и когда госпожа Дюрсан подбежала, ему уже стало лучше, но нечего было и думать, что он сможет пройти пешком до кареты госпожи Дорфренвиль и перенести дорожную тряску, рассчитывать на это не приходилось, и он сам сказал, что у него не хватит сил.

Его жена и сын, оба бледные как смерть, растерянно смотрели на меня и спрашивали: «Что делать?» Тогда я решилась.

— Раздумывать не о чем,— ответила я,— остается одно: поместить господина Дюрсана в замке, пока тетушка занята с госпожой Дорфренвиль; я позову людей, чтобы его перенесли на руках.

— В замок! — воскликнула его жена.— О мадемуазель, тогда мы пропали.

— Нет, нет, не беспокойтесь ни о чем,— сказала я,— я беру это на себя.

Мне было ясно, что в любом случае мое решение сулит нам благоприятный исход.

Больной, вернее — умирающий Дюрсан, которого нужда и болезни изменили до неузнаваемости, не будет отвергнут матерью, когда она увидит его в таком состоянии — это уже не тот сын, которого она решила никогда не прощать.

Словом, я побежала в дом, позвала двоих слуг, и те, поддерживая больного с двух сторон, отвели его в небольшое помещение в нижнем этаже, которое я приказала отпереть. Мой кузен был так слаб, что по дороге пришлось несколько раз останавливаться, чтобы дать ему передохнуть. Я велела уложить его в постель, не сомневаясь, что долго он не протянет.

В тот день почти вся тетушкина челядь куда-то разбрелась. При нас было всего трое или четверо слуг, и в их присутствии госпожа Дюрсан-младшая, по моему совету, сдерживала свою печаль; ведь они могли догадаться лишь о том, что молодой человек — сын больного, но это не выдавало им нашей тайны, и мне вдруг пришла в голову новая мысль.

Состояние господина Дюрсана было безнадежно; он с трудом выговаривал слова. Необходимо было причастить его и соборовать, не теряя времени,— он сам об этом просил. Но как призвать в дом священника без ведома тетушки? К тому же я боялась, что он умрет, так и не простившись со своей матерью; взяв все это в соображение, я решила прежде всего уведомить тетушку о том, что в ее доме приютили умирающего больного.

— Брюнон,— сказала я госпоже Дюрсан,— вы останетесь подле больного. Вы все (это относилось к слугам) можете быть свободны; а вы, сударь (так я обратилась к молодому Дюрсану), будьте добры последовать за мною. Мы идем к моей тетушке.

Он пошел за мной со слезами на глазах, а я по дороге предупредила его, о чем будет разговор. Когда мы вошли, госпожа Дорфренвиль откланивалась.

Обе дамы немного удивились, увидев что я вхожу к ним с молодым человеком.

— Отец этого господина,— сказала я тетушке,— болен; он сейчас в одной из комнат нижнего этажа, я велела уложить его в постель; он хотел благодарить вас за предложенную вами помощь в его деле и для этого пришел сюда со своим сыном. Но серьезная болезнь, которой он страдает уже несколько месяцев, и далекая прогулка истомили его силы настолько, что мы давеча испугались, как бы он не скончался прямо во дворе вашего замка. Я гуляла в саду, когда мне об этом доложили. Я велела открыть нижние комнаты и уложить больного. С ним осталась Брюнон, она дежурит у постели. По-моему, больной так слаб, что навряд ли переживет эту ночь.

— О, боже,— тотчас же воскликнула госпожа Дорфренвиль, обращаясь к Дюрсану-младшему,— неужели вашему батюшке так худо? (Она поняла, что, по моему примеру, не следует называть больного по имени.) Ах, дорогая, как это ужасно!

— Вы знаете этого господина?—спросила госпожа Дюрсан.

— Конечно, знаю и его, и всю его семью: он по материнской линии в родстве с лучшими семьями нашей округи. Он прибыл ко мне несколько дней тому назад, с ним жена и сын; сейчас я вам объясню, кто они; я предложила им поселиться у меня и стараюсь помочь им довести до конца это несчастное дело, из-за которого они приехали. Скажу вам правду, молодой человек, лицо вашего батюшки в первую минуту даже испугало меня. У него водянка, сударыня; к тому же он в горе; прошу вас, сударыня, будьте к нему сострадательны, он нуждается в вашем милосердии; с вашей стороны оно было бы как нельзя более уместно и законно. А теперь я, с вашего позволения, покину вас; надо же посмотреть, что с ним.

— И отлично,— ответила моя тетушка,— пойдемте к нему вместе, сударыня. Племянница, дай мне руку.

Но мне казалось, что еще не пришло время для их свидания; судьба могла доставить нам более подходящий случай, еще более трогательную минуту. Словом, я считала, что не следует торопиться, когда имеешь дело с такой здравомыслящей и твердой в своих решениях женщиной, как моя тетушка; излишняя поспешность могла навести ее на подозрение, что все это подстроено; в нашей затее она увидела бы одну лишь интригу, а болезнь сына показалась бы ей недостойной комедией, чтобы разжалобить ее. Если же отложить свидание на сутки или хотя бы на несколько часов, то все может измениться, и никакие подозрения у нее не возникнут.

Я послала за врачом и священником, так как не сомневалась, что господина Дюрсана не откажутся причастить. По моему замыслу, мать и сын должны были вновь обрести друг друга во время этой торжественной и леденящей душу церемонии. Словом, для большей уверенности лучше было подождать. Поэтому я остановила тетушку.

— Нет,— сказала я,— теперь вам нет надобности спускаться; я позабочусь о том, чтобы для друга госпожи Дорфренвиль было сделано все возможное; ведь вам трудно двигаться, подождите немного, тетушка, я узнаю и расскажу вам о его состоянии. Если врач найдет, что больного надо исповедовать и причастить, тогда вы к нему сойдете.

Госпожа Дорфренвиль, которая во всем поддерживала меня, согласилась со мной. Дюрсан-сын присоединился к нам и тоже просил ее подождать. Таким образом, она отпустила нас, сказав несколько слов утешения молодому человеку; тот поцеловал ей руку почтительно и нежно, что ее, видимо, растрогало.

Мы застали нашу мнимую Брюнон всю в слезах; я не ошиблась в своих предчувствиях: больной с таким трудом дышал, что все лицо его было в поту. Врач, явившийся вместе со священником, сказал, что ему осталось жить несколько часов.

Мы вышли в другую комнату и вернулись обратно после исповеди. Священник, который принес все, что надобно для соборования, во исполнение воли умирающего, попросил госпожу Дюрсан прийти навестить его раньше, чем он причастится святых тайн.