Прошел целый месяц. Все это время я ежедневно давала ей тысячу случаев убедиться в моей нежности и преданности.

Но вот однажды, когда она отдыхала, я пошла прогуляться с книгой в руках по окрестности замка и вдруг услышала какой-то шум в конце длинной аллеи, ведущей к нашему дому. Я свернула туда, чтобы выяснить причину шума, и увидела, что сторож и один из его помощников бранят какого-то молодого человека, даже замахиваются на него и хотят вырвать у него из рук ружье.

Меня неприятно поразило их грубое и заносчивое обращение с незнакомцем, а также их угрожающие жесты; я ускорила шаг и закричала им издали, чтобы они остановились.

Чем ближе я подходила, тем сильнее сердилась, потому что могла лучше разглядеть этого молодого человека. Его внешность никого не могла бы оставить равнодушным; лицо, осанка и весь его облик поразили меня, несмотря на его поношенную и совсем простую одежду.

— Что вы делаете? — подбегая, крикнула я грубиянам.

Между тем молодой человек при моем приближении почтительно снял шляпу, и, пока сторож говорил, он бросал на меня умоляющие и смиренные взгляды.

— Оставьте в покое этого господина,— сказала я, с удовольствием исправляя грубость сторожа, назвавшего незнакомца «парнем»,— и уходите: он, вероятно, приезжий и не знает, где разрешено охотиться.

— Я только проходил мимо, вот этой дорогой, мадемуазель,— сказал он, поклонившись мне,— а ваши слуги подумали, что я охочусь на земле их хозяйки; они неправильно поступают, отнимая ружье у человека, которого не знают; хоть положение мое сейчас весьма плачевное, смею вас уверить, я по рождению не должен терпеть оскорбления от слуг, тем более что напали они на меня по недоразумению.

Услышав это, сторож и его помощники заспорили, стараясь убедить меня, что незнакомец не заслуживает пощады; они продолжали поносить его, но я с негодованием приказала им замолчать.

Если в первый момент наши сторожа показались мне просто грубиянами, то теперь я считала их наглецами, и все это сделали несколько слов, произнесенных молодым человеком.

— Довольно! — повелительно сказала я сторожу.— Прекратите спор! Впрочем, не отходите далеко.

Затем, обратившись к незнакомцу, я спросила:

— У вас отняли дичь?

— Нет, мадемуазель,— сказал он,— и я не знаю, как благодарить вас за заступничество в столь неприятном столкновении. Я действительно охотился, но вы меня простите, когда узнаете, что меня к этому принудило. Мне необходимо было настрелять дичи для одного почтенного человека, у которого немало именитой родни среди здешнего дворянства; он давно покинул родные края и только позавчера вернулся на родину вместе с моей матерью. Одним словом, мадемуазель, я говорю о моем отце. Он болен, вернее, ему нездоровится, и я оставил его в соседней деревне в доме крестьянина, приютившего нас; вы легко догадаетесь, что он лишен там необходимого ухода и пищу ему подают не такую, как бы следовало, а тратить большие деньги на себя он не может; я отправился в город (всего в полулье отсюда), чтобы продать одну вещицу; на всякий случай я взял с собой ружье, надеясь дорогой поохотиться и принести отцу чего-нибудь повкуснее той пищи, которую ему подают.

Как видите, Марианна, в его рассказе было много такого, что могло бы унизить его честь, а между тем тон его внушал одно лишь уважение и сочувствие и помогал мне не смешивать этого человека с его несчастной судьбой. Бедность так не шла ко всему его облику!

— Мне жаль,— сказала я,— что я пришла слишком поздно и не смогла предотвратить эту неприятную сцену. Вы можете охотиться на этих землях сколько угодно; я распоряжусь, чтобы вам не чинили никаких препятствий. Продолжайте свое дело, сударь, здесь водится много дичи, и вы без труда раздобудете все, что нужно для вашего больного. Но можно ли узнать, какую вещицу вы собираетесь продать?

— Увы, мадемуазель,— сказал он,— это сущая безделица, стоимостью не более двухсот франков, но отцу больше не нужно, чтобы пока прожить,— а там, как мы надеемся, дела его устроятся; вот она,— сказал он, протягивая мне вещицу.

— Если вы можете прийти сюда завтра утром,— сказала я, взяв кольцо и разглядывая его,— я помогу вам продать эту вещицу; я предложу ее хозяйке замка; это моя тетушка, она очень щедра и добра сердцем, а я объясню ей, для чего вам нужны деньги. Надеюсь, она избавит вас от необходимости нести кольцо в город, где не так легко будет найти покупателя.

С этими словами я протянула ему кольцо, но он попросил, чтобы я его оставила у себя.

— Зачем вы возвращаете мне кольцо, мадемуазель, раз вы хотите показать его вашей тетушке? — сказал он.— Завтра я приду узнать ее решение, пусть она сперва разглядит его. Позвольте, мадемуазель, оставить кольцо у вас.

Такая доверчивость немного удивила меня, но понравилась; я даже слегка покраснела, сама не знаю почему, однако же отказалась оставить у себя кольцо и настоятельно просила, чтобы он взял его обратно.

— Да нет, мадемуазель,— повторил он и поклонился, чтобы уйти,— лучше вам сразу взять его, чтобы сегодня же показать вашей тетушке.

И, не дожидаясь ответа, он повернулся и ушел.

Я смотрела ему вслед, и жалела его, и всей душой желала ему удачи; мне приятно было смотреть, как он идет по аллее,— и все это я приписывала состраданию.

Сторож и его подручный ждали шагах в тридцати (как я приказала), и я подошла к ним.

— Если завтра вам опять встретится этот молодой человек,— сказала я им,— помните, я от имени госпожи Дюрсан разрешаю ему охотиться; я попрошу тетушку, чтобы она не позволяла вам его обижать.

После этого я вернулась в дом, не переставая думать об этом молодом человеке, о его благовоспитанности, о приятных манерах и красоте — даже кольцо, которое он мне оставил, тоже занимало место в моих мыслях, и я не могла смотреть на него без смутного волнения.

Я сразу пошла к госпоже Дюрсан, которая уже проснулась, и рассказала ей о своей встрече с незнакомцем и об отданном от ее имени приказании.

Она одобрила мои распоряжения. Молодой и красивый охотник (я не скупилась на похвалы его внешности), к тому же благовоспитанный, скромный юноша, который с таким рвением охотится, чтобы поддержать здоровье своего отца, не мог не вызвать участия у госпожи Дюрсан, обладавшей добрым сердцем. Весь мой рассказ заключал одни похвалы и вполне его оправдывал.

— Да, дитя мое, ты права,— сказала она,— и я на твоем месте сделала бы то же. Думаю, что твой поступок заслуживает одобрения. (На деле он был вовсе не так похвален, как она думала и как мне самой казалось; «похвальный» было не совсем подходящее слово.)

Так или иначе, видя с ее стороны сочувствие, я преисполнилась надежды на успех в деле с кольцом и тут же вынула и показала его тетушке, в полной уверенности, что, узнав цену, она сейчас же даст эти деньги.

Но я ошиблась: побуждения моей тетушки были не совсем таковы, как мои. Госпожа Дюрсан была добра и участлива, но это не мешало ей судить хладнокровно, она вовсе не считала себя обязанной покупать кольцо, которое было ей совсем не нужно.

— О чем ты думала? — сказала она мне.— Зачем взялась продать это кольцо? Что мне с ним делать? Подарить тебе? Но ведь я уже дарила тебе кольца, и куда более красивые (это была правда). Нет, дорогая, возьми его обратно,— добавила она как-то грустно,— не хочу его видеть; оно напоминает одно кольцо, какое было у меня давным-давно; очень похоже. Я его подарила сыну, когда он завершил свое образование.

Я тотчас же взяла у нее кольцо, завернула в бумажку, из которой вынула его, и обещала тетушке, что больше она этой вещицы не увидит.

— Постой,— сказала она,— лучше ты предложи молодому человеку немного денег, скажи, что это взаймы и что он вернет их, когда продаст вещицу. Вот тебе десять экю; отдаст он или нет,— не важно. Я их просто дарю, но этого говорить не следует.

— Конечно, не скажу,— ответила я, взяв деньги.

Сумма эта не совсем соответствовала порыву великодушия, овладевшего мной; но если к ней прибавить еще немного денег, то она почти достигнет размера, какой я определила своим внутренним чутьем. Деньги у меня были; госпожа Дюрсан хотела, чтобы я всегда располагала некоторой суммой на случай, если мне придется принять участие в карточной игре.