— Разве аббат посвящен в мои колебания? — спросила я.
— Да,— ответила она,— он сам мне об этом сказал; ему все известно, не знаю откуда.
— Увы, сударыня,— сказала я.— Я последовала вашему совету: теперь поздно отступать; моя матушка не слишком горячо меня любит и не простит мне такого разочарования; да и зашли мы уже слишком далеко. Я не могу нарушить данное слово.
— Тогда не о чём больше и говорить,— сказала она скорее огорченным, чем сочувственным тоном.
Появился аббат.
— Говорят, у вас сегодня к ужину гости, сударыня? Дядя тоже приглашен? Ничего пока не изменилось?
— Нет,— ответила она,— все остается по-прежнему. Кстати, госпожа де Кларвиль (это была их общая с бароном приятельница) обещала отужинать с нами; боюсь, не запамятовала ли она, надо бы написать ей записку, чтобы напомнить о ее обещании. Мадемуазель,— добавила она, обращаясь ко мне,— у меня со вчерашнего дня болит рука, даже трудно держать перо; не откажите в любезности написать письмо под мою диктовку.
— Охотно,— ответила я,— диктуйте.
— Всего несколько слов; напишите: «Напоминаю, что жду вас сегодня вечером, не забудьте же».
Я спросила, не хочет ли она подписаться.
— Нет,— ответила она,— надобности нет, она сама поймет, от кого письмо.
Она тут же взяла бумажку у меня из рук.
— Позвоните, сударь,— сказала она аббату,— надо скорее отослать записку. Впрочем, постойте, ведь вы не ужинаете сегодня с нами, это неудобно, я даже считаю, что вам следует удалиться раньше, чем придет барон; будьте добры, по дороге завезите сами записку госпоже де Кларвиль, сделаете небольшой крюк.
— Извольте, сударыня,— ответил он с готовностью,— ваше поручение будет исполнено.
Он встал и ушел. Не успел он выйти, как явился барон с каким-то своим другом. Мы сели ужинать довольно поздно. Госпожа де Кларвиль, которой я вовсе не знала, так и не пришла. Госпожа де Сент-Эрмьер даже не вспомнила о ней. Когда мы встали из-за стола, пробило одиннадцать.
— Мадемуазель,— обратилась ко мне хозяйка дома,— вы еще не совсем здоровы; время позднее, а завтра в пять часов утра вы должны быть в церкви; вам пора лечь.
Я без возражений попрощалась со всем обществом, а также с господином де Серкуром, который взял мою руку поднес ее к губам, но не поцеловал.
Госпожа де Сент-Эрмьер, целуя меня на прощание, была бледна.
— Вам нужен отдых не меньше, чем мне,— сказала я ей и вышла.
Одна из служанок проводила меня в комнату; в замочной скважине торчал ключ; она помогла мне раздеться, затем я отослала ее и легла в постель. Ключ она унесла.
Надо вам сказать, что моя комната находилась в отдаленном крыле замка и в нее вела потайная лестница, прямо из сада.
Спать мне не хотелось, я села в кресло и так просидела в задумчивости около часа; сон все не приходил, и, заметив полку с книгами, я взяла одну из них, чтобы за чтением скоротать время.
Я почитала около получаса, пока не почувствовала усталости, и, положив книгу на стол, стала раздеваться, чтобы лечь в постель, когда раздался внезапный шум в прилегавшем коридорчике, куда выходила одна из дверей моей комнаты, оставшаяся полуоткрытой.
Шум нарастал; я испугалась и крикнула в тревоге: «Кто там?»
— Не бойтесь, мадемуазель,— услышала я голос, который я как будто узнала, несмотря на овладевшее мною смятение.
И в дверях показался весело смеющийся аббат. Некоторое время я смотрела на него, широко раскрыв глаза, и от удивления не могла выговорить ни слова. Наконец я сказала, с трудом переводя дыхание:
— Боже, что вы тут делаете? Как вы очутились здесь?
— Не бойтесь,— сказал он и дерзко сел рядом со мной.— Просто мне захотелось тут побыть.
— С какой целью? — спросила я, немного повысив голос.— Уходите сейчас же!
Я подошла к двери, чтобы открыть ее, но, как я уже сказала, горничная заперла меня. В крайнем испуге я решила отворить окно и позвать на помощь
— Нет, нет,— поспешно сказал он, схватив меня за руку,— я сейчас сойду по лестнице в сад. Поверьте мне, не надо кричать. Все спят, поднимется шум, сюда прибегут. Что о вас подумают? Всякий скажет, что, явившись к вам на свидание, да еще в такой поздний час, я слишком много позволил себе; но никто не усомнится, что пришел я с вашего ведома.
— С моего ведома? На свидание? Негодяй! — закричала я.
— Да, и вот доказательство,— проговорил он,— читайте вашу записку.
И он показал мне записку, написанную мною по просьбе госпожи де Сент-Эрмьер.
— Ах, негодный, подлый человек! Вы чудовище! — воскликнула я, снова упав в кресло.— О, боже!
Я была так поражена, что голос мой пресекся; слезы душили меня. Я билась в кресле, словно обезумев.
Он видел мое отчаяние и спокойно, с хладнокровием настоящего злодея наблюдал за мной. Я готова была кинуться на злодея и растерзать его собственными руками; но на смену злобе пришло отчаяние, я бросилась перед ним на колени.
— Ах, боже мой, сударь,— рыдала я,— зачем вы меня губите? Что я вам сделала? Вспомните, как вас уважают, вспомните об услуге, которую я вам оказала. Ведь я молчала и буду молчать всю жизнь.
Он поднял меня с колен все так же хладнокровно.
— Если бы вы и заговорили, вам все равно никто бы не поверил: это припишут вашей ревности,— сказал он,— и никакого вреда вы мне причинить не можете. Лучше успокойтесь, скоро все кончится, ведь это для вашей же пользы. Я только хочу расстроить брак, который вам самой противен, а меня разорит, вот и все.
Пока он так говорил, я услышала звуки многих голосов. Дверь распахнулась, и первый в комнату вошел барон де Серкур в сопровождении госпожи де Сент-Эрмьер, за ними следовал, с обнаженной шпагой в руке, тот господин, который с нами ужинал, а также трое или четверо слуг, тоже вооруженных.
Барон и его друг остались ночевать в замке. Госпожа де Сент-Эрмьер удержала их на ночь под тем предлогом, что отсюда ближе до церкви, куда надо было явиться очень рано. Она же велела разбудить их обоих среди ночи и сказать, что ее самое разбудили слуги и доложили, что будто бы из моей комнаты доносятся какие-то голоса, но криков моих не слышно, вероятно, мне мешают кричать или я сама не смею; она якобы боится, что это воры, и умоляет обоих гостей поспешить мне на помощь с ее людьми; весь дом подняли на ноги.
Вот почему они были вооружены.
Аббат, заранее знавший, что произойдет, усадил меня обратно в кресло и держал меня за руку, когда они вошли.
Я в полном смятении обернулась к двери, продолжая рыдать.
Когда все эти люди показались в дверях, я отчаянно вскрикнула. Испуг мой, по-видимому, приписали стыду: ведь меня застигли наедине с аббатом! Даже и слезы мои свидетельствовали против меня — ведь я не звала на помощь; значит, то было отчаяние влюбленной женщины, которой грозит разлука с любимым.
Припоминаю, что аббат тоже поднялся со сконфуженным видом.
— И это делаете вы, мадемуазель! — воскликнул господин де Серкур.— Вы! А я-то считал вас образцом добродетели! Кому же после этого верить!
Я была не в силах выговорить ни слова, рыдания душили меня.
— Простите за причиненную вам неприятность, сударь,— заговорил тут аббат,— я только совсем недавно узнал о вашем намерении жениться на мадемуазель и о том, что из-за стесненных обстоятельств она вынуждена была согласиться на этот брак. Не в силах совладать со своим горем, она пожелала перед свадьбой еще раз увидеться со мной, и я не мог отказать ей в этом утешении. Я уступил ее настойчивым просьбам, вот ее записка,— добавил он, подавая барону бумажку.— Словом, дорогой дядя, она плакала и сейчас еще плачет, она красива, а я всего лишь человек.
— Боже, так вот для чего эта записка! — только и сказала я и умолкла, не в силах продолжать.
Сидя в кресле, я потеряла сознание.
Аббат незаметно исчез. Господина де Серкура, которому, как мне потом рассказали, тоже стало дурно, вывели под руки; придя в себя, он немедленно уехал.
Я очнулась от обморока благодаря заботам сообщницы аббата (я имею в виду госпожу де Сент-Эрмьер, в вероломстве которой вы уже могли убедиться). Не успела я открыть глаза, как она удалилась; напрасно я просила позвать ее, чтобы поговорить; при мне остались только ее служанки. У меня снова открылась лихорадка, и в шесть часов утра меня отнесли к господину Вийо, не столько больную сколько истерзанную душевно.
