Генеральша сначала хотела было выслушать доклад Сашеньки-матушки и для этого приказала лакею просить своих посетителей немного обождать; но тотчас же сообразила, что такой экстраординарный визит, вероятно, имеет какую-нибудь важную цель, и потому, прервав доклад Пряхиной и велев ей дожидаться, сама немедленно вышла к посетителям.
Старый гамен все еще был настолько растерян и расстроен, что не знал, как приступить к делу и с чего начать разговор со своей старинной приятельницей.
На подмогу к нему выступил Николай Чечевинский.
– Двадцать три года тому назад, – начал он, по обыкновению на французском языке, ибо в обществе, в качестве истого иностранца, не изъяснялся иначе, – двадцать три года назад князь поручил вам пристроить в надежные руки девочку-подкидыша. Теперь некоторые обстоятельства побуждают его узнать, кому именно была она отдана. Надеюсь, вы можете сообщить это.
Генеральша, по-видимому, никак не ожидала, что совокупный визит этих трех особ сделан ей для того, чтобы предложить подобный вопрос. Но, озадачившись не более как на минутку, она тотчас же совершенно овладела собою и заговорила вполне покойно и самоуверенно.
– Ах, как же, как же! Я помнийт гарашо cette petite fille Maschinka![448] Она у меня била в добры руки, in einer guten und frommen Familie[449].
– Вы будете столь любезны указать нам это семейство, – предложил Чечевинский.
– Oh, s'il vous plait, monsieur! На Петербургски сторона, auf Koltowskoy, bei einem tschinownik, Peter Semionitsch Powietin[450].
– Она и теперь там находится? – спросила Анна.
– Oh, non, madame[451], то я еще в позапрошлой зиме забрала ее. Pendant quelque temps elle etait ici, avec moi[452].
– А теперь она где? – с видимым нетерпением продолжала расспрашивать Анна.
Генеральша замялась. По всему заметно было, что на последний вопрос ей трудно дать ответ прямого и положительного свойства.
– Я, право, не знай, – решительно пожала она плечами: – Maschinka уже взрослы девиц, schon, majorenne, ich hab'nicht fur cie zu verantworten[453].
Последняя фраза показалась Анне чем-то зловещим.
– Но все-таки вы можете знать, где именно она находится, и что с нею? – вмешался граф Каллаш. – И поверьте, что вас, во всяком случае, сумеют поблагодарить за ваши заботы о воспитании этого ребенка.
– О, да, да! Вы можете рассчитывать, – подхватил расслабленный гамен, – да, даже и я… Я непременно буду благодарить вас… Ведь вы меня знаете, моя милая Амалия Потаповна.
– Oh! Ми стары знакоми! – улыбнулась генеральша и на несколько времени замолкла, отдавшись каким-то сомнениям.
В это мгновение в ней происходила борьба между природной, неодолимой алчностью к деньгам, которые, в виде благодарности, были ей только что посулены, и между неловкостью сообщить о том, как постаралась она пристроить эту девочку в любовницы его же собственному сыну – «хоть и подкидыш, а все-таки немножко неловко – для сына-то». А по правде-то говоря, генеральша только для того и воспитывала эту девушку так заботливо, чтобы, при случае, повыгоднее продать ее кому-нибудь на содержание. Первым случаем для этого подвернулся Владимир Шадурский, – стало быть, что же мешало тут генеральше соблюсти свою выгоду?
Но много и много раз доводилось ей в жизни отменно выпутываться из положений несравненно более худших, выходя совсем сухой из воды, и потому, в данном случае, она недолго колебалась. Естественная жадность победила маленькую неловкость.
– Вы, кажется, бероте участие в моя Машинька? – с любезной, заискивающей улыбкой обратилась она к Анне. – Peut etre, madame, vous etes une parente?[454]
– Нет, но видите ли в чем дело, – вмешался Чечевинский, предупреждая ответ сестры, – мать этой девушки уже умерла пять месяцев тому назад. Она почти все эти двадцать лет прожила за границею, там и скончалась. Моя родственница (он указал на Анну) была к ней очень близка. Покойница за несколько дней до смерти призналась ей, что у нее осталась в России дочь, подкинутая князю Шадурскому. Она взяла с нее клятву отыскать эту девочку и оставила ей даже некоторый капитал, часть которого нарочно отложила для того, чтобы вознаградить тех, кто принимал участие в воспитании девочки. Моя родственница недавно приехала в Россию за тем, чтобы исполнить данное обещание.
Фон Шпильце опять пришла в некоторое замешательство.
– Sans doute, c'est une noble personne, la mere de cette fille?[455] – спросила она разом и Каллаша и Анну, поведя на обоих глазами.
– Да, но это, впрочем, постороннее, – заметил венгерский граф.
Амалия Потаповна вздохнула, пожав плечами.
Положение ее было затруднительно. Не хотелось упустить возможности получения предвидимых денег, и вместе с тем она не знала, что сталось с Машей после того, как та разошлась с Шадурским. Она подыскивала в уме своем, как бы не упустить своей выгоды и в то же время половчее выпутаться из затруднительного положения.
Совместить и то и другое было весьма не легко, если даже не невозможно.
Генеральша подумала, раскинула умом и так и этак, но видит, что дело не выгорает.
– C'est bien dommage, cher comte, mais![456] (Она снова вздохнула и пожала плечами.) Ich selbst weiss ja nicht, was aus ihr geworden ist[457]. Я утеряла ее из моих видов.
– Но ведь вы же сами сказали, что она несколько времени жила у вас, – возразила Анна.
Генеральша с внутренним сожалением сообразила теперь, что слишком поторопилась дать им кой-какие положительные сведения. Она крепко досадовала на самое себя, но сделанного уже не было возможности поправить.
– Да, Машинька жила при меня, – с оттенком какого-то прискорбного сожаления потирала она свои руки, – но я не могу отвечать за нее, она уж взросла… у наш век такое своевольстви…
– Стало быть, она, вероятно, ушла от вас? – спросил Николай Чечевинский.
– Helas! mon cher comte![458] – покорственно разведя руками, вздохнула фон Шпильце.
– Куда же именно? К кому?..
– О! Тут целый историй!.. C'est une occasion… ganz romanheft!..[459] Я ж ничего, ничего не примечаль, всэ было встроено мимо моей Person. Ich selber hab's zu spat erfahren[460]. Она имела авантуры… До меня ездил князь Шадурский… votre fils, mon prince[461], – в скобках обратилась она к гамену. – Elle a ete amoureuse… comme une chate! Aber ich habe nichts bemerkt[462]. Как они там сделались – не знай, только авантура та была скончона на том, что она избежала од мене и жила с князем pendant quelques mois, comme une femme entretenue[463]. Потом он ее бросил – et voila tout![464] ***** Больше я ничего не знай.
Эти слова произвели какое-то громовое действие на Шадурского и Анну.
Тот впервые почувствовал, что судьба как будто начинает карать его за что-то. Его дочь – любовница его сына! Сколько ни был он склонен в душе относиться легко и небрежно ко многим вещам, которые для честного человека составляют нечто вроде святыни, однако же душа его отказалась переварить это последнее обстоятельство. Оно потрясло и возмутило ее всю до глубины. Но против кого именно возмутился князь – в том он не дал себе отчета. Правдивее всего было возмутиться против самого себя.