Мы сказали уже, что в женской берлоге майора Спицы один угол, остававшийся свободным, ждал новой жилицы.

Когда после скандала, случившегося в убежище кающихся грешниц, Маша очутилась опять на воле, с тридцатью рублями в кармане, она более светлыми глазами взглянула на свет божий. Тридцать рублей были для нее теперь очень большие деньги.

– Ты куда думаешь? – спросила ее приютская товарка, резделявшая с нею в данную минуту одинаковую участь.

– А, право, не знаю. Все это так неожиданно… не сообразила пока еще, – пожала плечами Маша. – Думаю работать… Комнату или угол какой надо будет отыскать.

– Хе-хе! Толкуй про ольховую дудку – я тебе буду говорить про березовую! – нагло усмехнулась ее товарка. – Думаешь, так-то и проживешь одной работой?

– Как не прожить? – возразила Маша. – Много ли одной-то мне надо?

– Не много не мало, а есть-пить захочешь, тело грешное прикрышки какой попросит. А какая работа твоя будет?

– Мало ли какая! Шить стану…

– А еще что?

– Ну, вот, шить… Чего ж еще больше?

– Эх, кума, в Саксонии ты, видно, не бывала. Все-то оно ладно сложено, да не про нас писано. Не бойсь, брат, вдобавок к работе и Невского пришпекту прихватить придется – это уж не без того!

– Ну, что, ворона, ты каркаешь! – поморщилась на нее девушка. – По-твоему уж честно и прожить нельзя?

– Э, девушка, что и честь, коли нечего есть. Честью сыта не будешь.

– Честью не буду, а работой буду.

– Какова работа. Работа работе рознь. А впрочем, что ж, я ничего. Поди, попытайся!

– И попытаюсь.

– Ну, а куда ж ты теперь-то?

– Да, говорю тебе, не знаю еще!

– Вот то-то оно и есть! Хочешь, пойдем вместе, поищем заодно фатеру? А не то, сведу-ка я тебя лучше к одной знакомой моей, Пряхиной, Александре Пахомовне. Она тебе все что хочешь – и фатеру и работу отыщет. Ну, конешное дело, придется поблагодарить ее рублишкой, другим, а то она все это может, говорю тебе.

– Пожалуй, я не прочь, – подумав, согласилась Маша.

Этот разговор происходил в надворном флигеле Савелия Никакоровича, почти тотчас после того, как обе спасавшиеся девушки получили на руки положенную им сумму. Не медля почти ни минуты, собрались они и отправились на Среднюю Мещанскую.

Сашенька-матушка встретила обеих довольно радушно. Одна была ей уже старая знакомка, другая же оказалась настолько молода и хороша собою, что ловкая агентша генеральши фон Шпильце ради собственных дальновидных целей и не позволила бы себе сделать ей иной прием, высшая вежливость которого заключалась в том, что она не пожалела даже заварить для них кофе.

Раза два или три удалось Маше подметить пристально пытливые взгляды, которые время от времени кидала на нее Александра Пахомовна.

– Что это, гляжу я на вас, и все-то мне сдается, словно бы я вас когда-то видела, – сказала она, наконец, своей новой знакомке.

– Хм!.. Может быть, – усмехнулась Маша.

– Нет, право, словно бы видела, где-то… Лицо ваше очинно мне знакомо… Да постой-ка, постойте! – приложив руку ко лбу, стала припоминать Сашенька-матушка. – Чуть ли я не у генеральши вас видела… Генеральшу фон Шпильце знаете?

Маша вспыхнула и даже невольно как-то сконфузилась.

– Да, знаю, – процедила она сквозь зубы.

– Ну, так и есть! Она вас молодому князю Шадурскому сосватала – так ли я говорю?

Маша потупилась и не знала, что отвечать.

– Ах, молодая барышня, какие вы конфузливые!.. А вы со мной по простоте – я человек открытый. Ну, да вот точно: чем больше гляжу на вас, тем больше вспоминаю. Ведь сосватала она вас? Чего скрывать-то! Ведь правда?

– Да, к несчастью, правда, – с глубоким вздохом сожаления прошептала девушка.

– Фью-ю! – нагло присвистнула агентша. – Есть о чем сокрушаться! Чего тут? Не один, так другой, не другой, так третий! Было бы болото, а черти найдутся, пословица-то говорится.

Маше стало неловко, отчасти даже скверно, и вообще как-то не по себе после этих бесцеремонных слов.

– Мне не надо ни одного, ни другого, ни третьего, – промолвила она, безразлично глядя в сторону. – Довольно!.. Будет уже с меня бродить этой дорогой!

– Вишь ты, в честности соблюдать себя желает! – с благодушной издевкой подцыкнула, мигнув на нее, бывшая товарка. – Хочет белье там да платья, что ли, шить, да с того, слышь ты, и жить себе думает. Ха-ха-ха!.. Вот простота-то простецкая! Слышь ты, с этого и жить, с работы-то!

Александра Пахомовна пристально посмотрела на Машу испытующим взглядом, по которому можно было заметить, что в голове ее возникают различные планы и соображения.

– Что ж! – медленно проговорила она, зажигая в зубах папироску. – И это дело хорошее. Коли есть добрая воля – зачем не жить? Я даже, с своей стороны, очинно этим довольна, а коли хотите, могу и работу приискать вам. У меня есть знакомство в разных хороших домах: у полковницы Потлажан, например, у полковницы Крючкиной – вот сиклитарша Цыхина тоже, муж в сенате служит, – все очинно благородные дамы, и от них даже очинно хорошие заказы бывают.

– Да, вот это другое дело, – согласилась Маша, – и если вы мне в этом поможете, скажу вам большое спасибо.

Сашенька-матушка обещала помочь непременно и действительно с большой охотой поусердствовала обеим. Одну пристроила к ее прежним, доприютским занятиям, а другую, за неимением угла у себя самой, поместила напротив, дверь в дверь, в женскую берлогу майора Спицы, где и заняла Маша единственный свободный уголок.

У нее не было ни мебели, ни кровати, ни тюфяка, ни подушки, но предупредительный майор поспешил заявить, что ничего этого не требуется, так как у него можно получить квартиру со столом и постелью, за что, конечно, взимается особая, хотя очень скромная плата.

– Пять рубликов вы мне заплатите за уголок, – высчитывал он по пальцам своей новой жилице, – три рублика пойдут за кроватку с тюфяком и подушкой, да семь рубликов на харчи. Горячее уж, конечно, ваше, мои только обеды и фрыштыки. Итого, значит, пятнадцать рубликов. Деньги, конечно, вперед, за каждый месяц – уж у меня, извините, такое правило. Но это, доложу вам, дешевле пареной репы-с! – коротко поклонясь, объяснил он в заключение.

Маша по обыкновению своей кроткой, податливой натуры и тут не заспорила! Да, впрочем, в самом деле, и спорить было не о чем.

Майор благодаря Сашеньке-матушке взял с новой жилицы безобидную цену, что, впрочем, произошло по особой причине, так как Сашенька-матушка, прежде чем рекомендовать ее в жилицы, не преминула забежать на минуту в майоровскую спальню и там секретно пошушукаться о чем-то с обоими супругами.

И вот зажила Маша в обществе двух ворчливых старух да работящей швейки.

Александра Пахомовна Пряхина явилась непрошеной, но очень усердной благодетельницей и заботницей для молодой девушки. Она так заботилась о всех ее нуждах и даже старалась доставить ей кое-какие удовольствия, что Маша решительно не знала, что и подумать, мирясь на том отрадном убеждении, что вот, мол, есть еще на свете истинно добрые, бескорыстно хорошие души. Дня не проходило без того, чтобы не забежала Пахомовна к Маше с приглашением покалякать за чашкой кофе, и во время этих кофейных каляканий она мало-помалу вступила в роль какой-то протектрисы над нею, так что Маша после первых двух недель почти и сама не заметила, как, по гибкости своей натуры, совершенно поддалась этому непрошеному протекторству и влиянию. Александра Пахомовна каким-то зорким оком всегда почему-то умела очень предупредительно угадывать все ее нужды и потребности. Заметила она, что на плечах у Маши всего только и есть одно платьишко, да одна смена белья, да еще плохонький бурнусик с поношенным ковровым платком, и очень любезно предложила справить ей все необходимые вещи на собственный счет, с тем, что деньги будут отданы, когда она доставит ей обещанную работу.