– И что мне делать? – спросила я.

– Ничего, – сказал он и снова рассмеялся. – Или что, ты собиралась позвонить в полицию? Хотел бы я послушать ваш разговор. “Знаете, мне тут подарили поделку-оригами… ” Никто ведь не нарушал закона. Кроме разве что тебя самой: читаешь чужую частную переписку.

– Я не это имела в виду. Вот вечно ты подозреваешь, что я сейчас начну городить огород, даже когда у меня этого и в мыслях нет. Но я ведь могу сообщить в школу, правильно? Его учителя должны знать, что происходит?

– Не делай этого, Люси, – попросил меня Рокки. – Не вмешивайся. Ты всегда так яростно защищаешь неприкосновенность частной жизни и первую поправку – ну так, выходит, ты не должна была это прочесть.

Он сложил бумагу вчетверо и занес руку над мусорной корзиной.

– Я его выброшу, хорошо? – спросил он. – Чтобы ты не напорола чего-нибудь сгоряча.

– Давай, – сказала я и кивнула.

Позже я, конечно, выкопала письмо из корзины и спрятала в надежное место.

Отыскать необходимую информацию в интернете оказалось несложно – количество обнаруженных ссылок по этой теме меня даже напугало. Боб Лоусон оказался лысеющим краснолицым основателем общества “Миссия счастливых сердец” – организации, чья деятельность была “направлена на восстановление во Христе сексуально заблудших братьев и сестер”. В ходе двухдневного семинара стоимостью пятьсот долларов “оступившиеся взрослые” могли вернуться к естественному и здоровому состоянию гетеросексуальности, но должны были еженедельно посещать дополнительные консультации, чтобы удержаться от повторного впадения во грех. Общество было основано всего пять лет назад, но успело обзавестись отделениями в шести штатах. Что же до пастора Боба, то сам он по-прежнему возглавлял отделение в Сент-Луисе. Иэна, очевидно, записали в юношескую группу, состоящую из детей в возрасте от десяти до тринадцати лет, чьи родители заподозрили, что их чада “ступили на ложный путь”. В этой группе дети с помощью молитв и упражнений из специальной книги учились вести “здоровую богообразную жизнь” и должны были, благодаря занятиям, осознать, что “сексуальную ориентацию мы выбираем себе сами”. Детей постарше отправляли в лагерь “Перезагрузка”, но главной установкой юношеской группы было “провести с детьми беседу, прежде чем им запудрят мозги бездуховные средства массовой информации”.

На странице с биографией было написано:

Пастор Боб Лоусон прожил семнадцать лет гомосексуалистом, пока не пришел ко Христу и не обнаружил, что Его непреходящая любовь способна заполнить вакуум, который он так долго в себе носил. С 1994 года Боб женат на Де Линде Риз-Лоусон, бывшей лесбиянке. У них трое детей. Брак Боба и Де Линды – наглядное доказательство того, что семью сохраняет не что иное, как любовь Христа, и что земная любовь – всего лишь одно из проявлений той, высшей любви. Если мы чисты в своих отношениях с Господом Богом, то будем чисты и в отношениях с земными рабами Божьими.

На других сайтах я нашла отзывы членов МСС, а также статьи об этой организации в христианских и светских изданиях. Восемь месяцев назад пастор Боб был сфотографирован выходящим из ночного гей-клуба, после чего заявил, что находился в этом заведении не просто так, а для “наставления заблудших душ”.

У меня подскочило давление от одного только взгляда на его жирную физиономию. Не будь я в этот момент на работе, я бы наверняка заорала. Интересно, Иэн вообще понимает, зачем его водят на эти занятия? Они там что-нибудь объясняют детям или стараются держать в неведении, надеясь, что те так никогда и не сообразят, о чем тут шла речь?

Что будет с Иэном, если он станет прислушиваться к каждому слову Боба? Он, как и я, был единственным ребенком в семье: такие цепляются за каждого взрослого, который попадает в их поле зрения. Значит, никакого китайского ребенка, никакого “книги спасли мне жизнь”. Как бы он сам теперь не превратился в пастора Боба.

Я прислушалась к совету Рокки и подавила в себе желание немедленно рассказать о письме Софи Беннетт или кому-нибудь еще из школы Иэна – или хоть кому-нибудь вообще. Но мне хотелось кричать об этом на каждом углу, писать об этом во все газеты, занести это в свой воображаемый дневник необъяснимых детских синяков.

Как порядочная русская, я должна была проникнуть в дом к пастору Бобу и отравить его. Как порядочная американка, я должна была подать на кого-нибудь в суд. Но как порядочный библиотекарь я просто сидела за столом и выжидала.

В тот же день мне позвонил пианист Гленн и уговорил поехать с ним назавтра в “Старр Холл”, который оказался театром при техническом колледже. Это было дневное представление (пожалуй, не очень хороший знак для премьеры), и, чтобы уйти с работы сразу после обеда, я сказала Лорейн, что ко мне приехал отец. (“Я сегодня убегаю, помнишь? – спросила я, направляясь к выходу. – Я говорила тебе на благотворительном вечере”. Я соврала наудачу – я часто так делала, зная, что Лорейн всегда старается сделать вид, будто прекрасно помнит все разговоры, которые могла вести в нетрезвом состоянии. Рокки утверждал, что ему таким образом удалось однажды получить повышение.)

На входе обнаружился отложенный для меня билет, я нашла уединенное местечко подальше от сцены и углубилась в чтение дешевой, распечатанной на принтере программки. Там было написано, что Гленн родился в западной части Нью-Йорка и начал сочинять музыку в возрасте девяти лет. Он виртуозно играет почти на тридцати ударных инструментах. Я немедленно задалась вопросом, можно ли стать виртуозом игры на треугольнике.

К моему удивлению, Гленн занял место за дирижерским пультом. Видно, я недостаточно внимательно изучила программку. Впрочем, к счастью, он в этой роли выглядел вполне достойно, в отличие от некоторых дирижеров, которые машут руками так, будто пытаются взлететь. Гленн стоял очень прямо, одетый в смокинг, тот самый, в котором я его уже видела, и чертил в воздухе руками короткие жесткие линии. Музыка была современной и умеренно джазовой. Главная тема показалась мне знакомой, но я никак не могла вспомнить, где ее слышала. Я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

За несколько недель до этого Иэн рассказывал мне о своей идее Идеальной Симфонии.

– Вначале на сцену выносят такие огромные напольные часы, знаете, старинные, и вид у них совершенно обычный, но на самом деле там внутри прячется человек. И вот, часы бьют “Биг-Бен”, и тогда вступает весь оркестр, и они тоже играют “Биг-Бен” – вместе с часами. Вы знаете эту песню?

– Да, – ответила я и промычала мотив, чтобы он не сомневался.

Иэн стоял, навалившись на мой стол, и тяжело переводил дух: он только что стащил по лестнице целую гору научных книг, чтобы сдать их прямо мне, а не бросать в прорезь ящика возврата у входа. Соня сидела неподалеку на полу и читала дочери какую-то книгу из серии “Артур”[38], время от времени поглядывая в нашу сторону, чтобы убедиться, что Иэн под присмотром.

– Они играют так пятнадцать минут, а если кто-нибудь плохо рассчитает время, парень в часах начинает ускорять колесики в часовом механизме. И вот когда они заканчивают свою часть, часы бьют четверть часа – ну, знаете, только самое начало “Биг-Бена”. Тогда оркестр снова начинает играть, каждая часть симфонии заканчивается с боем курантов. Так проходит целый час, и в конце, когда куранты снова целиком выбивают всю песню, оркестр опять играет с ними в унисон, очень громко. Но финальный “Биг-Бен” должен исполняться с замедлением, поэтому парню в часах опять придется подкручивать колесики, чтобы часы тоже били медленнее. Это была бы очень грустная симфония, и она была бы о Второй мировой войне.

– Классная идея! – одобрила я. – Начинай сочинять для нее музыку.

– Я не могу, – сказал Иэн, нахмурившись. – У меня по вторникам футбол, по понедельникам и средам французский, по выходным религиозные собрания, а еще по понедельникам после французского научный кружок, а по четвергам фортепиано, и даже когда я занимаюсь фортепиано, мне не до симфонии, потому что учитель музыки говорит, что самое главное – это работать над левой рукой.